Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно Страница 5

– Не волнуйся, вот мамуля уедет, и мы с тобой все расставим по-прежнему.

Беременность и роды моей матери стали катаклизмами, которые спустя годы с ужасом вспоминались домашними. Этот тяжелый период мать провела под крылышками бабушки в Варшаве, что было не очень умно, потому что у бабушки были свои принципы воспитания детей, от чего я много настрадалась в детстве. И к тому же бабушка любила эксперименты. Она никак не могла поверить, что ее дочь так тяжело переносит беременность, что любой запах вызывает тошноту и рвоту. Была уверена, что дочь притворяется, что нормальные женщины не испытывают такого, и как-то специально, чтобы доказать свою правоту, неожиданно поднесла к носу дочери разрезанную луковицу. Того, что произошло, никто не в силах описать. Дочь чуть не отдала Богу душу, от рвоты ее выворачивало наизнанку целый день, а бабушка заливалась слезами, глядя на страдания дочери, и рвала волосы на голове, боясь оставить дочь одну, чтобы вызвать врача. Больше она таких опытов не ставила.

Питалась мать во время беременности только колбасой и леденцами, и это наверняка было правдой, ибо в последующие пятьдесят лет все родные с ужасом вспоминали данный факт. Запаха всех остальных продуктов мать не могла выносить. Впрочем, цветов тоже, запах роз вызывал реакцию, как и запах лука. В общем, за этот интересный период мать довела до белого каления обеих сестер, и те уже не очень деликатно пытались уговорить ее вернуться к мужу. Как бы не так, наоборот, муж приехал в Варшаву, и мать оставалась в родительском доме до самых родов.

Наконец она родила этого окаянного ребенка. Рожала в больнице на Каровой. Роды продолжались трое суток, и в этом состоит моя первая претензия к матери. Сколько я напереживалась в раннем детстве из-за того, что чуть не свела мать в могилу своим появлением на свет! Только повзрослев, поняла, что не так уж я виновата. Мать сама изо всех сил затягивала роды, мужественно перенося схватки, не издав стона и не помогая ребенку появиться на свет. Просто чудо, что ребенок вообще родился живой и здоровый и тут же исправил ошибку своей матери, подняв такой крик, что эхо понеслось над Вислой.

У своих родных я вызывала самые противоречивые чувства. Моя мать желала дочку, только дочку, а я подозреваю, что должна была родиться мальчиком и только непреклонное желание матери превратило меня в девочку. Бабушка, напротив, не дождавшись сына, очень хотела внука. Отцу было все равно. Обе тетки мечтали поскорее избавиться от матери и ребенка, какого бы пола он ни был.

Люцина откровенно брезговала мною и не скрывала этого. Я ей была противна, она боялась даже ненароком прикоснуться к такой гадости.

Недели через две мать вышла из больницы и со мной поселилась у бабушки, пока не намереваясь возвращаться к себе в Груец. В один прекрасный солнечный полдень мы с матерью были в доме одни, мать отдыхала после пережитого стресса, лежа в кровати, я лежала на соседней кушетке, как положено, поперек постели, чтобы не упасть, головкой к стене. Внезапно в дверях появилась возвратившаяся с работы Люцина. Не снимая пальто, не говоря ни слова, быстрым решительным шагом направилась она прямо к младенцу и, к изумлению матери, также молча и решительно схватила этого младенца на руки.

Моя мать смертельно перепугалась.

– Ты что де... – начала она и не успела докончить.

Висевший над моей кушеткой огромный портрет дедушки в тяжелой дубовой раме вдруг покосился и стремительно съехал по стене, врезавшись углом в то место на кушетке, где мгновение назад покоилась головка ребенка.

– Ах, ах! – возопила мать. – Воды мне, воды!

И потеряла сознание. А Люцина, хлопая глазами, стояла посередине комнаты с младенцем на руках и никак не могла понять, откуда в ее руках взялась эта пакость.

– Возьмите от меня это свинство! – сказала она бабушке, которая примчалась, услышав крик старшей дочери.

Позже в ответ на все расспросы Люцина утверждала, что ничего не понимает, она не осознавала, что делает, ею руководила какая-то таинственная сила. Это был первый случай телепатии, с которым мне довелось столкнуться в своей жизни.

Мать привели в чувство, но еще долго не могло прийти в себя потрясенное семейство.

Только благодаря дедушкиному портрету мое появление на свет сопровождалось хоть какой-то сенсацией. Пришлось ему одному заменить громы и молнии, землетрясения и прочие неординарные явления, ибо природа как-то не отреагировала на мое рождение.

( Аарон – первое, что я помню... )

Аарон – первое, что я помню. Нет, это не имя знакомого иудейского вероисповедания, а название цветка. Так он и назывался, с двумя "а". Естественно, нижеследующую историю я знаю по рассказам взрослых, но клянусь, очень хорошо помню волнующие меня в тот момент чувства, а о них никто не мог мне рассказать.

В доме происходила генеральная уборка, и было это уже поздней весной, так что, вероятно, не по случаю праздника, а просто в связи с приездом бабушки. Как всегда бывает во время генеральных уборок, в доме царили Содом и Гоморра, меня кто-то держал на руках, кажется очередная прислуга, на сей раз взрослая женщина, не девчонка. Я по своему обыкновению орала благим матом, и, чтобы меня успокоить, служанка сунула мне в руку листик, сорвав его с комнатного цветка. Ясное дело, я его сейчас же засунула в рот и вот тут-то показала, на что я способна. Разинув рот, я вопила как корабельная сирена, как три корабельные сирены, а может, и четыре. И вопила, и металась в руках женщины, а вокруг меня металась родня, пытаясь как-то утихомирить это вопящее безобразие Так вот, именно этот момент я прекрасно помню Рот мне жгло огнем, и я добивалась молока. Дайте же, наконец, молока! И орала я не столько от боли, сколько от бессильной ярости. Вон сколько этих глупых взрослых вокруг меня, бегают, бестолково мечутся, и никто не догадается дать ребенку молочка!

Наконец кто-то догадался, ведь молоко и грудной младенец – эти два понятия связаны друг с другом. Я успокоилась. Об остальном знаю по рассказам.

Утихомирив младенца, родные принялись гадать, что же такое приключилось со мной. Кто-то высказал предположение, что причиной явился тот самый кусочек домашнего цветка. Бабушка, любительница экспериментов, откусила кусочек – и у нее слезы покатились от боли. Разинув рот и высунув язык, она пыталась уменьшить ужасное жжение.

– Э там, пани прикидывается, – не поверила служанка и тоже откусила.

И вот уже обе они стояли друг против друга, высунув языки и тяжело дыша. Моя мать поверила им на слово и кусать не стала.

После этого несчастный аарон выбросили на помойку, не подумав о последствиях. А цветком стали играть соседские дети. Никто из них, правда, в рот растения не брал, но руки их покрылись волдырями и крапивницей.

На голову я падала три раза.

Первый раз это было в тот день, когда приехавшая к нам Тереса (ей было лет двадцать тогда) готовила обед, а я орала без всякой видимой причины. Вообще-то я была очень оручим ребенком. Теперь понимаю, причина была уважительной. Меня слишком кутали, вечно мне было жарко, и я протестовала единственным доступным мне способом. Орала я, значит, а Тереса решила меня воспитывать и не реагировала. И я как-то свалилась вниз головой в узкую щель между моей кушеткой и столом, в такую узкую, что до конца не провалилась, а застряла в ней, дрыгая ногами. За эти дрыгающие ноги меня и извлекли. Второй раз я съехала с пяти каменных ступенек нашего дома, тоже вниз головой. Третий раз я грохнулась лбом о печку моей бабушки. Значит, это было в ее в доме. Печь у нее занимала полкухни, высокая, на широком подпечке, облицованном изразцами. Я самостоятельно взобралась на столик, стоящий рядом с печью, столик пошатнулся, и я слетела вниз, врубившись лбом в край подпечка. На лбу осталось углубление, которое при большом желании можно было разглядеть много лет спустя. Родные считают, что эти три случая обусловили мое умственное развитие.

О моих ранних детских годах мне рассказывали в основном тетки, сохранив в памяти много забавных историй. Да и то сказать: долгое время я была единственным ребенком, их внимание было безраздельно отдано мне, я была их игрушкой и развлечением, о ком же еще рассказывать? Тем более что характер мой проявился довольно рано.

Своего первого посещения зоопарка я не помню, мне о нем рассказали. Мы с теткой обошли всех животных, пришли домой, и кто-то поинтересовался:

– И что же ты видела в зоопарке? Расскажи. Я хорошенько подумала и ответила:

– Пиявки.

Наверняка в возрасте двух лет я не пыталась остроумничать, сказала правду. Наверняка пиявки действительно были в зоопарке, хотя позже что-то никогда не попадались мне на глаза.

Дух противоречия родился вместе со мною. Моя мать часто с грустью вспоминала о тех дипломатических ухищрениях, к которым ей приходилось прибегать, имея дело со строптивой дочерью. Отправляясь со мной гулять, она стала направляться в сторону, противоположную той, куда следовало. Ребенок не подвел ни разу. На улице тут же поднимался рев, ребенок требовал остановить коляску, вылезал из нее и энергично топал в обратную сторону.