Игорь Гергенрёдер - Елена Зейферт. Имя его любви — фольклор… (интервью с Игорем Гергенрёдером) Страница 5

Каковы корни этой теории?

И.Г.: В детстве я узнал от родителей, что немцам, переселявшимся в Поволжье, со временем становилось там тесно, и они начали основывать дочерние колонии на Южном Урале. У Данилевского написано, что в 60-е годы XIX века российские немцы посылали своих людей уже и на Амур — присмотреть и прикупить землю. В этой связи думалось о русских первопроходцах, проложивших путь на Восток. Почему не возникло великое движение по этому пути?.. Я читал приключенческие романы Густава Эмара, Майн Рида, Луи Буссенара, Генри Райдера Хаггарда об освоении европейцами заморских земель. Отчего же в России не появилась подобная литература о россиянах, пришедших на Дальний Восток, на Аляску? Их дело, их фигуры не были интересны обществу, не воодушевляли его... Мысли об этом пригодились, когда, задумав повесть, я почувствовал, что необходим герой с “грандиозной идеей”.

Но должен уточнить: повесть написана не ради этой идеи. Главное — одержимость героя его замыслом. Человек, готовый, по его словам, обречь на смерть миллионы людей, дабы воплотить план в жизнь, жертвует им, а заодно и своей жизнью, которая теряет для него смысл. Жертвует, потому что его спас от смерти симпатичный человек, наивный добряк доктор Зверянский, — и комиссар Костарев не может, в свою очередь, не спасти его с семьёй.

Е.З.: В повести “Рыбарь” её герой Ромеев говорит: “Россия может и немецкой, и американской быть. Она всех стран ПРОСТРАНСТВЕННЕЙ!” Дайте, пожалуйста, комментарий этой фразе.

И.Г.: Подростком я прочитал рассказ Александра Грина “Далёкий путь”. Его герой Пётр Шильдеров (пожалуйста, обратите внимание на фамилию) служил столоначальником в Казённой Палате в провинции. Однообразие службы и быта сделало для него жизнь невыносимо унылым существованием. Бросив дом, он пустился в скитания за границей, служил матросом, был добытчиком каучука, болел лихорадкой и едва не умер. Потом попал в Латинскую Америку. Уже и раньше он становился таким же, как люди, вместе с которыми ему доводилось жить и зарабатывать на пропитание. Теперь в Андах он превратился в проводника Диаса. Диас ведёт путешествующих по опасным горным тропам, неотличимый от других проводников. Он свой для местного люда. Ему подошла жизнь, полная риска, жить иначе он не может.

Мне встречались люди, напоминавшие этот характер. Россияне, независимо от их происхождения, крови, — необыкновенно восприимчивы к новому, у них очень живое воображение, им интересно всё дальнее. Писатели самых разных стран и эпох легко обживаются в России. Своими стали Хулио Кортасар, Сэй-Сёнагон, имена можно называть и называть. Пространство русской культуры, куда приходят новые имена, новые идеи, безгранично.

Когда мне представился герой повести “Рыбарь”, я почувствовал в нём воплощение тех черт россиянина, о которых сказал. И сами собой произнеслись его слова о том, что Россия “всех стран пространственней!”

Е.З.: Ваш несомненный шедевр — “Сказание о Лотаре Биче”. Я слышала самые восторженные читательские реакции на эту поэму. Люди перечитывали её по нескольку раз подряд! Расскажите об истории создания этого произведения.

И.Г.: В детстве, ещё не умея читать, я просил мать и бабушку рассказывать мне “немецкие истории”. Помню, как меня завораживало, когда мне пели по-немецки. Хотелось знать продолжение того, о чём было в песне. От матери я слышал, в числе других, балладу о любви девушки к баварскому офицеру, от бабушки — о любви к цыгану: “Mein Zigeuner, mein schwarzer Zigeuner...”. Оба сюжета и им подобные, которых было множество, по моему настоянию стали развиваться: уже в форме импровизированных повествований. Если мать или бабушка отнекивалась, я говорил: у меня так болит нога! Когда я слушаю, мне легче... В отличие от бабушки, мать не всегда мне верила. В таких случаях отвечала немецкой поговоркой или анекдотом, но тут же сдавалась и переходила к рассказу...

Моя память загружалась, что и сработало, когда в пору ранней перестройки заговорили о возможном восстановлении нашей республики в Поволжье. Я, живя в Кишинёве, ощутил в себе эмоциональный подъём, память сообщила импульс воображению. Весной 1988 возникло ощущение, что на бумагу просится баллада ли, поэма, сага — на русском языке, но немецкая по духу и колориту. И началась работа над тем, что стало “Сказанием о Лотаре Биче”. Когда была готова часть достаточного, на мой взгляд, объёма, я назвал её фрагментом “Сказания” и отправил в Саратов, в редакцию журнала “Волга”. Тогда вовсю открывали “белые пятна”, и почему было не взять это за пример? В письме в редакцию я сообщил, что мой прадедушка собирал фольклор немцев Поволжья, и я перевёл отрывок из сохранившихся записей. Впоследствии я “приращивал” продолжение, но уже не называл это переводом.

Е.З.: “Сказание” не перестаёт восхищать своей народной строкой. Это некая “стилизация под стилизацию”: Вы создаёте оригинальное произведение, но стилизуете его под фольклор. Указываете на источник — переводы фольклора поволжских немцев с наречия платт-дайч, но потом признаёте это мистификацией, литературным манёвром. Однако, несмотря на мистификацию, фольклорные элементы в “Сказании о Лотаре Биче” всё же встречаются. От своих матери и бабушки вы слышали народные легенды на платт-дайч. Какие-нибудь сюжеты, детали, имена из этих легенд воссозданы в “Сказании о Лотаре Биче”?

И.Г.: Мать и бабушка произносили именно “платт-дайч”, а не “платт-дойч”. Относительно фольклорных элементов. В историях, которые я слушал, присутствовали седовласый толстяк и коварная красотка. У меня они — Фердинанд и Хельга. Ради интереса я представлял их себе существами из потустороннего мира, принимающими человеческий облик. В “Сказании” фигурирует ревнивый муж, который, уезжая по делу, нанял художника, чтобы тот разрисовал лошадками тело молодой жены. Это из анекдота, его мне по-немецки рассказала мать. В нескольких историях появлялась хорошенькая ветреная госпожа Лизелотте (у меня она — Лизелотта). Образ матери моего героя несчастной Лотты отчасти навеян поговоркой: “Goettin, Goettin, sprach Lottin, sieben Kinder und kein Mann!”.

Е.З.: Корни характера и художественной “биографии” главного героя, очевидно, не из фольклора?

И.Г.: На характер Лотаря Биче некоторым образом “повлиял” чёрный цыган из баллады, которую мне пела бабушка. Лотарь — родственник и Тиля Уленшпигеля (кстати, Шарль де Костер взял этот образ из фольклора). Но Тиль не колдует. А Лотарь бывает сильнее обыкновенных людей, волшебный дар, например, помогает ему превзойти искусного художника, защитить возлюбленную от ревнивца. Но Лотарь Биче не всемогущ, ему тоже приходится страдать. Мне кажется, такой он интереснее.

Е.З.: Широко ли издан фольклор немцев Поволжья? Какие сборники самые известные?

И.Г.: Увы, читать фольклор немцев Поволжья мне не доводилось.

Е.З.: Откуда пришло само это имя?

И.Г.: Фамилию Биче носил мой друг детства. Я посмотрел в словаре, что она означает, — и это вполне подошло для “Сказания”.

Е.З.: Bitsche — деревянная чаша с крышкой. Вы переводите для русского читателя прозвание Лотаря, доставшееся ему от воспитавшей его ведьмы, “горбатой Биче”. Насколько знаково это имя?

И.Г.: Я представлял старуху-ведьму, склонившуюся над деревянной, почерневшей от времени чашей с колдовским зельем. Стоит приподнять крышку — и с лёгким парком начинает распространяться неведомый пленительный аромат... Лотарь по прозванию Биче наделён даром очаровывать.

Е.З.: Имена любви многолики, как и само это вечное чувство. Вы подняли фольклорные истоки любви. Но у вас есть произведения, в которых любовь показана в современных условиях — “Близнецы в мимолётности”, “Страсти по Матфею”, “Гримаска под пиковую точку”…

И.Г.: У моих героинь есть реальные прототипы. Я хорошо знал этих женщин, ими невозможно было не восхищаться. Судьбы их складывались несчастливо, но как самоотверженно они приходили на помощь!

Е.З.: В вашем рассказе “Страсти по Матфею” есть удивительная притча:

“Жил-был кузнец, молодой, сильный. Однажды в лунную ночь к его кузнице подскакала юная всадница, потребовала подковать её лошадь. Кузнец восхитился девой и принялся умолять, чтобы стала его возлюбленной. “Я — дочь Богини Луны, — заявила та, — и если снизойду до тебя, ты понесёшь наказание!” Кузнец вскричал: “Если меня не ждут смерть или телесные муки, я согласен!”

Наездница снизошла...

Когда потом она вскочила на коня, молодец спросил, явится ли она к нему ещё? “Жди!” — крикнула дева и ускакала.

А поутру случилось... Кузнец взял клещами подкову, и вдруг та сделалась идеально круглой. Столь круглой, что не пришлась по копыту.

С той поры так делалось всегда. У него перестали ковать лошадей. Он начал голодать, как вновь прискакала всадница. Кузнец страстно обнял её.