Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6449 ( № 6 2014) Страница 5

В 1959 году Хрущёв говорил, что по мере реализации плана построения коммунизма «успешнее будет идти процесс слияния народов в единую коммунистическую семью». В проект новой Программы КПСС было включено положение о том, что «в СССР происходит слияние наций и их языков, образование одной нации с одним языком, с единой общей культурой».

Состоявшийся после отставки Хрущёва XXIII съезд КПСС внёс уточнение формулировки о советском народе. Применён был термин «многонациональный советский народ». Это исключало возможность отождествления «новой общности» с новой коммунистической нацией, якобы выковывающейся из традиционных этнических групп и заменяющей их.

Аналогичная идея была взята на вооружение практически сразу же после распада СССР. Руководитель Государственного комитета по делам национальностей РФ уже в 1992 году заявил, что население России следует рассматривать единой российской нацией – «нацией-государством», а национальность фиксировать в паспортах записью «гражданин России». Борис Ельцин в послании Федеральному собранию в феврале 1994 года заявил: «Множество национальных проблем порождено противоречивостью двух изначально заложенных в основу государственного устройства Российской Федерации принципов: национально-территориального и административно-территориального... противоречия между ними будут сглаживаться на основе нового, заложенного в Конституции понимания нации как согражданства».

Непонятно только, почему красноречивые призывы к осознанию людьми разных этнических сообществ своего российского гражданства, принадлежности к единой российской нации могут прочнее скреплять единство россиян, чем советских людей в единой исторической общности.

– В одной из статей вы писали: «Изучение истории русского народа на его пути через драматический ХХ век приводит к убеждению, что коренная причина разрушения Российской империи в 1917 г. и Советского Союза в 1991 г. заключается в отчуждении между государством и русским народом, в равнодушии наиболее многочисленного народа к судьбе «империи», утрачивающей способность к выражению и защите его национальных интересов и ценностей». Когда и почему, на ваш взгляд, возникли отчуждение и равнодушие?

– Основания для отчуждения и равнодушия, если не говорить о неприятии советской власти определёнными слоями народа, имелись начиная с 1917 года. Они в разной мере проявлялись на разных этапах истории. Наиболее тесное морально-политическое единство власти и общества проявилось в годы Великой Отечественной войны, когда решался вопрос о жизни и смерти русского и объединённых с ним народов. Однако русский вопрос и до войны и после неё не терял актуальности в силу явных противоречий в национально-государственном устройстве СССР.

Последний раз (если говорить о возможной точке возврата к эффективному государственному устройству СССР) этот вопрос возник в 1949 году в связи с «Ленинградским делом» и был с беспрецедентной жестокостью «закрыт» на всё последующее советское время. Если в ходе борьбы с послевоенным «еврейским буржуазным национализмом», по некоторым данным, было арестовано около 500 человек и около 50 расстреляно, то «Ленинградское дело», в котором был усмотрен великорусский национализм, закончилось расстрелами 32 тысяч человек.

– Вы выразили согласие с утверждением историка Валерия Соловья, что «Россия может быть только государством русского народа или её не будет вовсе». В 2005 году он сделал и другой важный вывод: «Главным итогом крушения Советского Союза стали формирование новой социокультурной реальности и кризисная трансформация русской идентичности, начавшаяся ещё в советскую эпоху. Прежде сильный и уверенный в своём будущем народ впервые почувствовал себя слабым и ощутил глубинную неуверенность в собственной перспективе. Русская перспектива всегда отличалась драматизмом, но она была. И вот русские из творца, субъекта истории стали превращаться в её объект, расходный материал, что составляет самое важное изменение в нашей истории в последние 500 лет». Согласны ли вы с этим выводом?

– В целом согласен. Однако мне не нравится некоторый пессимизм, порой проявляющийся в его трудах. Что-де русский народ утратил свою субъектность чуть ли не навсегда. Это не так. Русский народ был субъектом истории более тысячи лет, его история и пассионарность не исчерпаны. Китайская история длится много тысячелетий и тоже не заканчивается. Так что у русского народа всё ещё впереди.

– В 2012 году в статье «Россия: национальный вопрос» Владимир Путин отметил государствообразующую роль русского народа в Российском государстве. В конце того же была принята «Стратегия государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года». Как вы их оцениваете?

– Статья воодушевила. «Стратегия» ожиданий не оправдала. По существу, в ней отрицается государствообразующая роль русского народа, а равно и ведущая роль в сообществе российских народов в настоящее время. Это создаёт большое препятствие для объективного анализа истории межнациональных отношений в прошлом и в выстраивании нормальных отношений в настоящем.

Создатели «Стратегии» в очередной раз пошли по пути уступок национализму всех других российских народов, кроме русского. Говорят, что объявить какой-то один народ, даже составляющий большинство, государствообразующим – значит поставить под сомнение такую же роль в образовании нашего государства других народов. Это заблуждение. Не надо игнорировать исторические факты. Ни к чему хорошему такое не приводило в прошлом, не приведёт и в будущем.

Беседовал Олег НАЗАРОВ

Теги: национальная идея , будущее России

В ожидании освободителя

Андрей Тесля. Первый русский нацио­нализм... и другие. - М.: Европа, 2014. – 280 с. – 1000 экз.

Книга молодого историка Андрея Тесли в значительной мере состоит из откликов на другие книги, которые, в свою очередь, представляют собой сборники писем разных "книжных людей" – Константина Леонтьева, Василия Розанова, Михаила Лифшица или их биографии. Это несколько бессюжетное переплетение текстов заставляет вспомнить слова самого Тесли – «в литературе нет способа бегства за пределы литературы». И всё же заглавие книги и ряд материалов в ней провоцируют на разговор о нелитературной и отчасти даже запретной теме – о русском национализме.

Тесля предлагает отсчитывать его историю со второго польского восстания: «1863 год стал решающим в истории русского национализма – январское восстание в Польше стимулировало формирование национального самосознания». Одним из рупоров этого самосознания выступил Михаил Катков с программой имперского национализма. Альтернативой ему стала славянофильская программа, «предполагавшая трансформацию империи с образованием национального ядра по типу национального государства на конфессиональной основе».

Тесля справедливо напоминает, что славянофилы были не просто религиозными мыслителями или консерваторами (консервативный окрас славянофильство приобрело лишь на позднем этапе своей эволюции), они были прежде всего русскими националистами. И напоминание это отнюдь не излишне, учитывая российские реалии, – вопреки официозу, национализм имеет глубокие корни в русской интеллектуальной традиции, а вовсе не является недавним изобретением горстки бритоголовых экстремистов. Да, построения славянофилов нередко шокируют современного читателя мечтательностью и утопизмом, но разве этим не грешил, например, их современник Джузеппе Мадзини, один из основоположников итальянского национализма?

Впрочем, едва ли можно согласиться с автором книги, что славянофилы относятся к первым русским националистам. Сам же Тесля признаёт, что ещё для декабристского движения «была существенна националистическая составляющая». Гораздо логичнее считать отправной точкой для русского национализма не польское восстание, а наполеоновские войны (они же разбудили и немецкое национальное самосознание). Фёдор Ростопчин с его «Ура, русские, вы одни молодцы!» и Павел Пестель, чья конституция утверждает гегемонию «коренного народа русского», задолго до славянофилов стали мыслить в национальных категориях. Экспансия новорождённой французской нации впервые подтолкнула образованную прослойку общества к русскому нациестроительству – увы, даже спустя 200 лет этот процесс всё ещё сложно назвать завершённым.

К идейной эволюции русского национализма, последовавшей за славянофилами и Катковым, Тесля, по-видимому, относится довольно скептично: «Катковский «национализм сильных» становится меньшиковским «национализмом слабых», говорящим о национальной политике в терминологии «выживания» и «самообороны»... В реальности оборонительный характер был присущ уже национализму славянофилов – причём русскому народу в их глазах противостояли не столько польские инсургенты или остзейские немцы, сколько сама петербургская империя, начало которой положил столь ненавидимый славянофилами Пётр. В 1863 году Иван Аксаков с сарказмом отмечал, что живой отклик русского общества на польское восстание заставил чиновников «вспомнить о существовании целого русского народа, заслонённого для них петербургскими казёнными зданиями». Годом раньше Юрий Самарин писал: «Наш государственный строй нам не по силам и не по возрасту, государство потребляет больше, чем вырабатывает земля, и мало-помалу заедает землю».