Андрей Цаплиенко - P.O.W. Люди войны Страница 5

Солдаты-повстанцы в полный рост ходили под прицельным огнем. Они методично, без излишней ярости и суетливости обстреливали позицию противника, даже не пытаясь укрыться от пуль, которые, судя по свисту, пролетали в сантиметрах от боевиков.

Я слышал, что жандармам, атакующим город, платили по две тысячи долларов за участие в штурме, а это огромные деньги для Берега Слоновой Кости, я знал, что лоялисты – это наиболее боеспособная часть ивуарийской армии. Но все же, мне кажется, они боятся повстанцев. Боятся встать и вот так, в полный рост войти в город, отбросив бунтовщиков на север.

– Слушай, дай нож, – услышал я.

– У меня нет, спроси у моего оператора, – механически ответил, оторвавшись от своих мыслей. Вадим достал свой карманный инструмент и протянул его парню, который пытался зачистить два проводка, красный и черный.

– Мы не боимся, а они боятся, и все потому, что у них нет «гри-гри», а на войне это главное, – сказал повстанец. И тут я заметил, что проводки, которые он соединял, выглядывали из блока противотанковых снарядов. Такие зеленые цилиндры обычно устанавливают на бронетехнике. И мне внезапно стало ясно: если мастер ошибется, то, пожалуй, позицию некому будет защищать. Нам было недосуг спрашивать о том, что такое гри-гри, мысли были заняты совсем другим.

– Пожалуй, надо нам отсюда убираться, – сказал я Вадиму. Два раза повторять не было нужды.

– Куда поедем? – спросил меня оператор.

– В госпиталь.

Первого раненого, которого мы увидели, доставили в госпиталь сами боевики. Обычный крестьянин, он ковырялся в своей земле как раз на линии огня. Его семья даже не знала, что началась атака. Крестьянина достала шальная пуля. Пробила ногу чуть ниже колена. Боевики говорили, что стреляли со стороны позиций жандармов. Хирург, доставший пулю из ноги, не поверил им. «Исса Даниого», – представился он, как только скользкая от крови пуля звякнула о дно белого эмалированного лотка.

– Они все говорят о мире, но на самом деле хотят воевать. Нам не хватает людей. Врачи говорят, что боятся выходить из дома. – Исса сел посреди операционной, устало вытирая капли пота с гладко выбритой большой черной головы. Всем своим видом он походил на Морфеуса из «Матрицы», и даже эти усталые движения руки добавляли сходства.

– Но самая главная проблема нашего города – это антисанитария, – продолжил доктор. – Некому убирать мусор. Отсюда – эпидемии разных болезней. Поэтому здесь нужно быстро принимать решения. Главное – это избежать эпидемии холеры, если она начнется, то ни врачи, ни солдаты ничего не смогут сделать. Может быть, хотите посмотреть наш госпиталь?

– Почему бы нет? – согласился я.

Доктор повел нас в палаты. Еще в операционной я удивился, что госпиталь довольно хорошо оснащен, во всяком случае, с точки зрения журналиста. Новое оборудование. Просторные помещения. Чистота. Но при этом я заметил, что врачи попадаются редко. «Я же говорил, доктора боятся выходить из дома», – словно прочитал мои мысли хирург. Мы были у дверей одной из палат.

– Здесь женщина, – сказал он, – я загляну и спрошу, согласится ли она говорить с журналистом.

– Входите, – сказал он, выглянув из двери.

Палата была одноместной. На кровати лежала женщина средних лет. Пятьдесят или около того. Она с трудом приподняла свое грузное тело. Доктор помог ей устроиться поудобнее, подложив подушки. Женщина села в постели, отбросив легкое покрывало так, что оно осталось лежать у нее на ногах.

– У нее очень опасное заболевание, – сказал Исса Даниого, указав на ноги женщины, и произнес загадочное слово на латинском, которое прозвучало очень зловеще в тишине палаты. Окно было раскрыто. Ветер дышал в него, бесшумно раскачивая занавески.

Доктор задал женщине вопрос на языке севера Кот-д’Ивуара, она, грустно всхлипнув, кивнула головой.

– Если хотите, можете посмотреть, она разрешает.

Покрывало метнулось в сторону, обнажив огромные вздувшиеся ноги. Они были невероятно опухшие, так что моментально стало ясно: она не может ни ходить, ни даже стоять на своих ногах. Местами сквозь черную натянутую кожу прорывались язвы красной плоти. Как будто кожа не выдерживала страшного внутреннего натяжения и разрывалась, расползалась в стороны, обнажая все, что было под ее лакированной чернотой. Белый ты или черный, подумал я, под кожей все люди одинаковы. Короткое интервью с женщиной годилось для медицинской передачи, все о медицине в условиях нехватки медикаментов. Мы поблагодарили ее, извинившись за вторжение, и повернулись к двери палаты.

– Заберите меня отсюда, – сказала она по-французски.

Я остановился, не совсем разобрав смысл сказанного.

– Вы ведь едете в Абиджан? – спросила она.

– Ну да, конечно, – ответил я, – правда, как бы это вам объяснить? Ну, как минимум, не сегодня.

Мы понимали, что нам нужно будет через несколько дней выбираться отсюда, чтобы доехать до международного аэропорта, который, как известно, находится в Абиджане. Рано или поздно нам придется прорываться через окружение, хотя в тот момент я не представлял, как мы сможем это сделать.

– Все равно, – вздохнула она, – заберите меня отсюда. Я умираю здесь. Я разваливаюсь на куски. Там меня могут еще спасти.

– Ну, я не могу ничего вам пообещать, – промямлил я, представив себе, как мы будем выезжать из города еще с одним пассажиром. Нас двое, да еще водитель-ивуариец. В принципе, не слишком много для «мицубиси-универсала» повышенной проходимости. Но было еще несколько моментов. Полностью забитый аппаратурой грузовой отсек машины. И Грегуар Деню, которому я пообещал место на пассажирском сиденье в том случае, если мы будем рвать когти из Буаке. Но кроме того, я в глубине души понимал, что с чернокожей пассажиркой, которую наверняка приняли бы за раненую, боевики ни за что бы не выпустили за пределы линии обороны. Накануне они запретили всем жителям Буаке оставлять город.

– Заберите меня, – всхлипывала женщина. – Спасите. У них здесь нет лекарств. Эта война надолго. Она убьет меня без единого выстрела, понимаете?

Врач тактично вышел в коридор. Он не хотел влиять на мое решение. Я посмотрел на Вадима. Его продолговатое лицо слегка вытянулось. Он не хотел брать на себя бремя решения.

– Думай сам, но с ней у нас ничего не получится.

В общем, я отказал ей.

– Понимаю, – вздохнул в коридоре Исса Даниого. Кроме этого, он не сказал ни единого слова, пока мы шли на выход из госпиталя. Морфеусоподобная голова, словно отлитая из черного блестящего металла, покачивалась над широкоплечим белым халатом впереди нас и повернулась к нам только тогда, когда мы оказались возле центральных дверей.

– Удачи, бон шанс, – черная рука пожала мою белую, а потом снова смахнула пот с бритой головы. Я на прощание затараторил что-то о возможности забрать эту женщину, в случае если, и стал перечислять условия этого самого «если», причем их было так много, что Морфеус сразу понял – его пациентка останется в Буаке, – и он улыбнулся, хлопнув меня двумя руками по плечам, мол, не стоит уговаривать, дружище, и себя и меня в том, чего не будет. Я замолчал, понимая, что он прав, и тут же пожалел о том, что приехал в госпиталь, встретил этого черного, как зеркало моей собственной совести, хирурга. А потом, когда мы выехали из ворот госпиталя, я пожалел о том, что не вернулся туда и не предложил этой разъедаемой язвами африканке ехать с нами. Но было поздно, потому что в город вошли лоялисты, и это мы узнали от повстанцев, на которых наткнулись как раз на западной окраине города. Они перекрыли перекресток, выставив на него длиннющий бензовоз. Мы остановились и завели с солдатами нервный разговор.

Они выглядели истощенными и злыми. Их только что отвели с передовой. Многие из повстанцев были ранены. У одного я заметил десятки кровавых отметин на мускулистой руке, сжимавшей рукоять «калашникова». Этот парень чем-то выделялся среди остальных. Может быть, особо свирепым выражением лица. А может быть, всего лишь тем, что на его голове был не берет и не кепка зеленого цвета, а круглая красная шапочка, сродни турецкой феске.

– Сними этого солдата, – попросил я оператора. Вадим подошел к парню. Тот посмотрел на нас и скривился, но не протестовал против съемки. У меня был портрет боевика. Отличная иллюстрация для рассказа об африканской войне. Снятый с нижнего ракурса вооруженный человек сжимает деревянную рукоять автомата.

Больше ничего интересного здесь не было. Нам стоило поискать дорогу в сторону западного фланга обороны боевиков, но мы чего-то ждали, оставаясь на месте. Наш ивуарийский водитель Патрис выглядывал из окна машины и спрашивал: «Так едем или не едем?», но я все медлил с отъездом, задавая повстанцам вопросы, один за другим, о том, что же происходит на линии огня. В ответ я услышал несколько сумбурных историй: о новейшем оружии, которое применили лоялисты, и о белых наемниках, якобы командовавших силами безопасности. Подобные страсти, кстати, мне рассказывали на Кавказе, но только вместо белых наемников, водивших войска противника в бой, в центре истории обычно фигурировали черные наемники. Я тянул время и зачем-то слушал все эти россказни. Издалека доносились редкие выстрелы и шум двигателей, то ли бронетранспортеров, то ли техники размером поменьше. И тут я увидел полуголого человека, который спокойно шел вдоль дороги, неся в одной руке черную спортивную сумку и белый пластиковый пакет в другой. Из пакета выглядывали лопасти электрического вентилятора и уголок настенной фотографии большого размера. Сумка явно была набита вещами, судя по нагруженной жилистой руке. Худощавый парень был одет только в спортивные рейтузы и кроссовки. Он был не один. Рядом с ним шел немолодой крепыш в военной форме и с автоматом. Они спокойно и лениво переговаривались, приближаясь к толпе повстанцев.