Нина Воронель - Моя книжная полка. Мои собратья по перу. Страница 5

Воспользовавшись суматохой, Амир удирает вместе с Зорабом, и дальше идет другая история, не менее драматическая, но выходящая за рамки моего рассмотрения. А я возвращаюсь к маленькому хазарскому мальчику с его дважды повторяющейся рогаткой-«ругаткой», нацеленной во вражий глаз. В конце концов, мальчик этот оказывается младшим братом  Амира, и весь мучительный комплекс вины, терзающий душу Амира, приобретает весьма своеобразный характер.

Вдруг становится ясно, зачем переводчику понадобилось назвать хазар «хазарейцами». И почему садиста Ассефа автору понадобилось снабдить матерью-немкой, голубыми глазами и любимой книгой «Майн Кампф». Сквозь изысканный узор сюжета начинает проступать хорошо задуманная и виртуозно выполненная аллегория. Особенно понятна она нам, людям Библии, полжизни прожившим в России, откуда вещий Олег сбирался «отмстить неразумным хазарам».

Правда, сегодняшние историки бросают зловещую тень недоверия на весь исторический фон «Песни о вещем Олеге», но Пушкин  интриг сегодняшних историков не провидел и написал о хазарах то, что в его время было на слуху.

Зато  реальные талибы  ни энциклопедию, ни Пушкина, ни даже Дмитрия Быкова не читавшие, суть дела поняли правильно – вышли в поход на Хазаристан и вырезали всех  хазар подчистую. И хоть это подробно рассказано в романе Хоссейни, причем рассказано на фоне немца-садиста и хазарского мальчика с рогаткой,  все же об истинной символике романа никто не догадался.

Я  пересмотрела массу критических статей, обсуждавших роман Халеда Хоссейни  в американских и английских  газетах.  Многие рецензенты почувствовали скрытую значительность авторского замысла, но ни один не смог ткнуть пальцем в ее истинную сущность. Какой-то фантазер  даже придумал неубедительную аллегорию, будто битва воздушных змеев в небе над Кабулом символически изображает  современную историю Афганистана, которым манипулируют беспардонные водители змеев. Однако этот анализ ничего не добавил к пониманию замысла автора. То ли англоязычные критики никогда не слышали о хазарах, то ли они плохо помнили библейскую легенду о гиганте Голиафе и малютке Давиде с «Ругаткой», - вполне возможно, что современным критикам все эти знания ни к чему. Но писатель – другое дело:  создается впечатление, что автор романа «Догоняющий змея»  хорошо знал и то, и другое. И в завуалированной, но все же прозрачной форме написал потрясающий документ – покаяние мусульманина перед своим младшим еврейским братом.

СЕКРЕТ ДОН ЖУАНА

А кто он, собственно такой, этот Дон Жуан?

В прошлые века это было ясней ясного:  в те времена Дон Жуан был признан великим обольстителем. Или еще лучше – бесстыдным соблазнителем. Или и тем, и другим в одной упаковке – и обольстителем, и соблазнителем.

Определение было четким и однозначным, так что судьба этого мерзкого аморального типа была заранее предопределена и ни у кого не вызывала сочувствия – он был наказан по заслугам карающей десницей Командора! Поделом ему - чтоб знал, как нарушать заповеди и зариться на чужих жен!

Пушкин, Байрон, Мольер и многие другие с разной степенью поэтической изощренности описывали похождения этого неутомимого бабника, порхающего из одного супружеского гнезда в другое с единственной целью – насладиться, надругаться и, отряхнув перышки,  отправиться на поиски следующей жертвы. Надо признать, что некоторые писатели чрезмерно увлекались описанием процесса соблазнения очаровательных невинных дам в ущерб описанию ужаса наказания беспардонного проказника.

Но ни у самых легкомысленных, ни у самых суровых не сквозило и тени сомнения в чистоте помыслов соблазненных  Дон Жуаном  прелестниц – все они нисколько не интересовались мужчинами, как чужими, так и своими. Им вовсе не нужны были, а скорее даже отвратительны, радости секса – именно за это и ценили их мужья, удовлетворяющие свои низменные потребности у продажных женщин, недостойных уважения.

И именно их чистотой злоупотреблял бесстыдный соблазнитель, завлекая их в свои фальшиво-романтические сети. А когда бедняжки, не подозревающие истинной цели своего лицемерного воздыхателя, запутывались в этих сетях, пути к отступлению уже не было – ненасытный паук набрасывался на них и рушил их судьбы и репутации.

Из века в век шагал очаровательный бесстыдник, оставляя на своем преступном пути растоптанные цветы и оскверненные супружеские постели, пока, добредя до наших дней, не угодил  в объятия воинствующего феминизма.

Феминизм первым делом потребовал для женщины равенства с мужчиной во всем – и в бизнесе, и в постели. Неожиданно выяснилось, что женщины сексуально озабочены ничуть не меньше, чем мужчины, а возможно, даже больше. И не знают удержу в стремлении свои эротические вожделения удовлетворить.

В свете этих откровений как-то невнятно замутился однозначный до того образ хрестоматийного обольстителя Дон Жуана - может, это вовсе не он своих многочисленных дам соблазнял, а они его?

Ведь привычный образ безнравственного бабника был создан в те времена, когда уделом женщины было молчание, и она не смела рассказать миру о своих желаниях и нуждах. Все писатели были мужчины, а если попадались женщины, то они, как Жорж Занд, прикрывались мужскими псевдонимами. Томимые завистью к удачливому сопернику, мужчины-писатели создали легенду о его аморальности и несли ее сквозь века, безнравственно пользуясь зависимым положением женщин, не имеющих права голоса.

Но к середине двадцатого века царство мужчин дало течь – по крайней мере, в христианском мире, и на литературные подмостки высыпала толпа пишущих женщин. Они начали  переписывать историю человечества с женской точки зрения, откровенно делясь с читателем своими эротическими фантазиями. Не осталось и тени от тех прелестных скромниц, которых совращал коварный Дон Жуан, - их место заняли похотливые амазонки, без стеснения затаскивающие в постель всех встречных-поперечных.

Русская литература, как обычно, слегка поотстала, стыдливо прикрываясь образами тургеневских девушек и бедных Лиз. Но и ей пришлось отступить под напором женщин-писательниц. Особенно отличилась на этом поле Людмила Улицкая, создав в романе «Искренне ваш Шурик» совершено новый образ современного Дон Жуана.

Дон Жуан Улицкой по сути вовсе не похотлив и уж  никак не аморален – у него и мысли нет кого-то соблазнить и коварно покинуть. Напротив, он верно и добросовестно служит  утешителем  полчища несчастных женщин, терзаемых непрестанным эротическим зудом. 

Шурик мил, привлекателен и полон добрых побуждений. Воспитанный без отца мамой и бабушкой, он с детства был неосознанно посвящен в тайны женского мира. И женщины, чувствуя это, бросались на него, как ночные бабочки на свет настольной лампы. Все они его желали, все они на него охотились, и он каждой из них уступал, и с каждой у него получалось - что представляет в выгодном свете его мужскую потенцию.

А он всех их жалел и ни одной не отказывал, ни пожилой художнице Матильде, ни калеке-начальнице Валерии, ни случайно подвернувшейся карлице Жанне. И со всеми у него получалось, заметьте, – его палочка выручалочка работала безотказно!

«И ему представлялось, как все они его обступают, узнаваемые, но немного искажённые, как в слегка кривом зеркале: Аля Тогусова со сбитым набок пучком жирных волос, горестная Матильда с мёртвым котом на руках, Валерия с её истерзанными ногами и великолепным мужеством. И худосочная Светлана с искусственными цветами, и крохотная Жанна в кукольной шляпке, и золотая Мария, которая ещё не подросла, но уже занимает своё место в очереди..».

И все их, всех до одной, должен был бедный Шурик обслужить и утешить. Конечно, он не сразу осознал важность и ответственность своей миссии, поначалу он просто радовался необъятности своих возможностей:

 «И Шурик ... почтительно клал руку на своё таинственное сокровище, которому подчинялось всё тело, до послед¬ней клетки. Он ...смотрел на всех девочек, на всех женщин изменившимся взглядом: каждая из них, в принципе, могла запускать в действие его бесценное орудие, и при этой мысли рука его наполнялась отяжелевшей плотью».

Ни девочкам, ни женщинам не требовалось специального поощрения. Каким-то непостижимым седьмым чувством они угадывали слабость их искренне общего Шурика и атаковали его сплоченным фронтом. Улицкая с поразительной откровенностью рассказывает о женских вожделениях, о женской целеустремленности, о незнакомой мужчинам женской способности к тщательному планированию эротических атак.

Шьет и перешивает для Шурика жалкие одежки невзрачная душевнобольная Светлана, ловко заманивает его в свои сети колченогая красавица Валерия, пишет для него курсовые работы трудолюбивая киргизка Аля, плачет на его груди брошенная мужем пышнозадая Алла, и все это с одной-единственной целью – «запустить в действие его бесценное орудие».