Андреа Пирло - Думаю – следовательно, играю! Страница 5

Я этого не ожидал. Я был в игре, внутри PlayStation, меня втянуло в мое любимое хобби, я чувствовал себя фигуркой на экране, марионеткой.

– Иди к нам, Андреа. Ты всегда нравился мне как игрок, я хотел бы тебя тренировать.

Я сразу подумал о Сандрино – вот он умрет от зависти, когда я ему расскажу! Я забрал себе пятьдесят процентов Гвардиолы, принадлежавшие ему.

– Пусть «Милан» и сказал «нет», мы не настаиваем, мы подождем.

Я бы пошел в «Барселону», как и в мадридский «Реал», пополз бы на четвереньках. На тот момент это была самая сильная команда в мире. Что добавить? Им удавалось показывать такую игру, которую никто не демонстрировал раньше – фантастические проходы, прирожденное владение мячом! А эта их философия – «Мяч наш, и мы его не отдадим!», их потрясающий синхронизм – игроки под управлением лично Бога, механизм Ролекс с батареей Свотч, точнейший и долговечнейший.

– Скоро увидимся. Хорошего возвращения в Милан – надеюсь, ненадолго.

– Еще раз спасибо, это была очень интересная беседа.

Я вышел из его кабинета опустошенным. В автобус до Милана я сел почти последним, но никто не обратил на это внимания. Остальные смотрели в окна, приклеившись носом к стеклу, наблюдая за тем, что происходит снаружи. Им было интересно смотреть, как Ибрагимович балансирует между двумя огнями: гаснущий факел «Барселоны» и зажигающийся – «Милана». Мы ехали в противоположных направлениях, о нем знали все, обо мне – никто. Если из этих намеков родится истинная любовь, я стану частью величайшей команды, получу совершенно новый опыт – и мне это очень нравилось. Переговоры продолжались еще некоторое время, «Милан» не уступал – такой финал был предопределен. Тогда они еще считали, что я сам могу чего-то хотеть, намереваться, поэтому они пытались договариваться со мной, не говоря ни слова о «Барселоне». Слова, разговоры, гипотезы – и ничего больше.

Я был бы счастлив тренироваться под руководством Гвардиолы – на его командах видны следы его стиля. Он создает их, лепит, ведет, кричит на них и ласкает их. Он делает их великими. Он доводит их до высшего уровня, выше самого футбола.

Ибрагимович, желая подразнить его, называл его «философом», но если подумать – что в этом плохого? Это прекрасный комплимент. Быть философом означает думать, искать знание, опираться на идею, которая тебя ведет и управляет тобой. Это придает смысл вещам, дает возможность ориентироваться в мире, верить, что в конце концов добро победит зло, пусть даже и с небольшими страданиями. Гвардиола вложил все это в футбол – то есть в неточную науку. Лучи его света рассеяли туман, силой мысли и силой работы, и это было не случайно, а запрограммировано. Очень каталонская смесь, легко переваривается. Виртуальное погружается в реальное, прыжок между сценой и залом – и рядом с ним Эстиарте.

Одним словом, PlayStation.

5. Зеленая миля

«Две команды стоят в центре поля и по очереди, в том порядке, в котором они договорились, пробивают пенальти. Момент, которого я не пожелаю никому»

Гвардиола сидит в дзен-углу с PlayStation, белое поле на жестком диске, тайная полутемная комната, куда меня допустили 9 июля 2006 года. Странное необитаемое место, в котором можно оказаться лишь случайно. Я оказался там ненадолго, но это было незабываемо – этот момент сложнее понять, чем пытаться рассказать о нем. Я был захвачен, я чувствовал себя заложником, но в то же время мне было комфортно, в одну секунду я задыхался, в другую – дышал словно горным воздухом. Закрываешь глаза и видишь множество вещей, открываешь – и все, что тебя окружает, приобретает новые цвета и формы, мир теряет контуры, голова кружится, летит, превращается в воздушный шар, наполненный тысячами мыслей – опасными, тяжелыми мыслями.

Я пробежал столько километров своими ногами, но именно на коротких дистанциях я выматываюсь больше всего – это словно проба моего сопротивления, а не скорости. Нил Армстронг прошелся по Луне, я в Берлине – по зеленому газону стадиона «Олимпия». Есть момент, который я считаю своим, в конце финала чемпионата мира против Франции. Когда Марчелло Липпи, главный тренер сборной Италии, в конце дополнительного времени приблизился ко мне – и я услышал колокольный звон. Я бы хотел, чтобы этот звук был еще громче. Шум был не таким сильным, так что я хорошо расслышал два слова, произнесенные этим великим тренером: «Начинай ты». Имелось в виду, пробивать одиннадцатиметровые. И выйти на поле сразу же, начать это мучительное продолжение невероятного матча – самого невероятного, какой может представить себе футболист, – это не всегда приятная новость. Это значит, что тебя считают лучшим, но если ты ошибешься, то станешь худшим из худших.

«Я пробью вправо, нет, влево, это слабое место вратаря. Нет, лучше в верхний угол – так я точно забью гол. А если я промахнусь и мяч улетит на трибуны?»

У меня смешались все мысли, я сам не знал, что думаю. Я не знал, что придумать, но самое худшее было еще впереди. Когда футбольный матч завершается таким образом (символически – один против миллионов), когда вратарь вынужден отвечать за целую нацию, существует садистский ритуал, предшествующий тому, что ты должен сделать, крестный путь, который должен пройти именно ты. Две команды стоят в центре поля и по очереди, в том порядке, в котором они договорились, пробивают пенальти. Момент, которого я не пожелаю никому. Нужно пересечь всего пятьдесят метров, но каждый шаг – это шаг навстречу твоим страхам. Сравнение с приговоренным к смерти, идущим по зеленой миле, – последней в его жизни – является, конечно, преувеличением, но примерно передает мою мысль. Я встал, была моя очередь, и инстинктивно подумал:

«Я бью в центр, чуть повыше, Бартез прыгнет и не сможет остановить мяч даже ногами».

Мучение. Пытка. Внутри – настоящая буря. Этот путь был переполнен эмоциями. Я решил идти медленно, бессознательно не желая проиграть; я хотел сделать как можно лучше, никогда не забыть этот проход, когда секунды превращались в часы, и каждый шаг входил в драматическую историю. Я не смог запомнить каждую секунду, многое ускользнуло от меня, в памяти остались лишь разрозненные куски. Я смотрел на поле под ногами, как будто оно отличалось от всех обычных полей, словно мои ноги погружались в вязкую почву, а не в обычный газон. На моих кроссовках были выгравированы имена моих детей, может быть, поэтому я пытался двигаться как можно нежнее. Иногда я поднимал взгляд, смотрел в точку на горизонте, на конец этого пути, и видел не Бартеза, а вспышки фотографов, находящихся за воротами.

Конец ознакомительного фрагмента.