Безмолвный ковчег - Геллатли Джульет Страница 5

Сегодня племенное поголовье свиноматок составляет 800 000 голов, половина из этих животных содержится в сухих загонах. Большинство остальных содержится в тесных, переполненных загонах, где они не испытывают страданий одиночества, но зато там чрезвычайно мало места.

В 1991 голу сэр Ричард Боди, член парламента от партии консерваторов, предложил парламентский законопроект, запрещающий сухие загоны и привязи. Если бы законопроект прошел, то эти явления стали бы позорными пятнами в нашей истории, такими же как, петушиные бои и травля медведей. Однако один из его коллег-парламентариев вызвался «выступить с речью» по поводу данного законопроекта – как Вы понимаете, в интересах животноводческой индустрии.

Выступление с речью – это циничное злоупотребление парламентскими процедурами, когда политик в одиночку, либо с несколькими своими коллегами по Палате может встать и говорить полнейшую ерунду в течение такого количества времени, на которое у него хватит сил. Если это длится достаточно долго, то законопроект не проходит, так как просто не остается времени на голосование. («Что ты сегодня делал, дорогой?» «Нес полнейшую чушь в течение 5 с половиной часов, так что в ближайшие 7 лет беременные свиноматки будут по-прежнему привязаны к полу. Передай мне бутерброды!»)

В 1998 году все-таки был принят компромиссный вариант законопроекта, запрещающий данную систему животноводства. Но это решение распространяет свое действие только на Великобританию. Мы продолжаем импортировать тонны свинины и бекона из таких стран, как Голландия и Дания, которые не собираются отказываться от загонов для свиней, а также из США, где свинофермы стали огромными индустриальными комплексами с миллионами свиней, заключенных в узких стальных тюрьмах.

Возвращаясь к тому отсеку для разведения свиней – финальный акт моей драмы наступил тогда, когда мы прошли ряды с загонами для свиноматок до конца. Несколько загонов, размером немногим больше других, были размещены в стороне от всех остальных загонов. В каждом из них сидел здоровенный хряк, тот самый игрок, которого не хватало в этой тщательно сконструированной промышленной цепи по производству свиней. Тот, который был ближе всех ко мне, стоял неподвижно, его огромная голова тяжело клонилась к голому полу. Когда я подошла к нему, он поднял голову и медленно заковылял ко мне на своих хромых ногах. Он с опаской, пристально посмотрел на меня, вглядываясь мне прямо в глаза.

Мне показалось, что в этом грустном, умном, пронизывающем насквозь взгляде я увидела вопрос, на который у меня не было ответа: «Почему Вы так поступаете со мной?» Я разрыдалась безо всякого смущения или стыда. Беззвучные рыдания сотрясали мое тело, и я все время повторяла: «Прости, прости».

Это была эмоциональная реакция, но с возрастом это чувство у меня не прошло. Я всегда могу его вызвать у себя, если захочу. Если мне нужно напоминание, тот грустный хряк, смотрящий с укоризной, всегда возникает передо мной, чтобы дать мне стимул и силы для активных действий.

Конечно, в то время я принадлежала к возрастной группе, которую характеризуют как «ранимая», «впечатлительная» и даже «слишком эмоциональная». Именно с представителями этой возрастной группы я сейчас провожу большую часть своего времени, беседуя с ними в разных школах страны. Их энтузиазм и ясный, непредвзятый взгляд на то из чего складывается жестокость, не только воодушевляют. Это – та сила, которая поддерживает меня на моем пути. Вы можете называть это эмоциями. Я называю это состраданием.

Молодые люди верят, что они смогут изменить мир, и кто мы такие, чтобы говорить им, что это не так? Я очень хорошо помню это чувство. После посещения свинофермы и после того, как у меня появилось больше информации на эту тему, я была искренне уверенна в том, что для того, чтобы люди перестали есть мясо, им надо всего лишь рассказать правду. Я была потрясена, когда это не подействовало на членов моей семьи. Они тогда не осознавали, что между нами началась изнурительная борьба, на которую уйдут годы. Нам предстояло пройти через стычки, горячие споры и применение методов партизанской войны. «О Боже, неужели ты это съешь?!», восклицала я, когда мама подносила ко рту вилку с мясом. А на все упаковки с мясными продуктами в нашем холодильнике я наклеивала надпись: «В Этом Пакете – Мертвое Животное».

Моя мама выслушивала мои аргументы и никогда не кричала на меня и не ссорилась со мной. Но не думаю, что она понимала всю серьезность моих чувств или искренне верила тому, что я ей говорила. Мне кажется, она, прежде всего, беспокоилась о моем здоровье и поначалу отвечала тем, что я называю подковерные способы. В блюдах из риса, среди перца и лука мне попадались маленькие кусочки чего-то подозрительного, обычно это была курятина. Я думаю, мне всегда удавалось обнаружить их.

Мои убеждения были действительно глубоки, и я твердо решила открыть глаза своим родителям на истинное положение дел. Через какое-то время моя мама приняла мои взгляды и стала полностью меня поддерживать. Мои сестра и брат – также вегетарианцы, а вот что касается отца, то он, как и многие мужчины, теоретически согласен с моими аргументами, но меняется очень медленно. Однако я считаю это частичной победой.

То, что меня больше всего расстраивало, когда я пыталась привить им свои убеждения – это часто моя неспособность развенчать их аргументы в пользу мясоедения. Инстинктивно я понимала, что выслушиваю потоки старых сказок, мифов и заблуждений. Но я не знала чем все это парировать. И я взялась исправлять положение.

Глава 2

Курица и яйцо

Домоводство, которое сейчас переименовали в технологию приготовления пищи, никогда не было моим любимым предметом. Тем не менее, именно благодаря этому предмету я в 16 лет отправилась на экскурсию, которая проводилась на тему: яйцо, выращивание цыплят и перерабатывающая фабрика. Эта простая формулировка звучит невинно, однако, мои чувства были совсем другими. Я приняла решение больше никогда не есть мяса, так как не хотела, чтобы из-за меня страдали и погибали животные. Я никогда не видела, как убивают животных, и одна только мысль об этом была мне ненавистна, но теперь, абсолютно по своей воле, я собиралась стать свидетелем именно этого.

Никто из моей семьи также никогда не видел, как забивают животных. И никто из моих знакомых не видел этого. На самом деле, из всех потребителей мяса это видели единицы. Мне казалось странным, что от людей так тщательно скрывают источник происхождения их пищи. Я бы с удовольствием показала другим, как сажаю семена моркови, а потом, как выкапываю зрелый корнеплод из земли, мою и режу на кусочки. Единственное, что я не стала бы демонстрировать, так это процесс готовки, потому как все бы увидели какой из меня плохой кулинар. У мясоедов же, напротив, данные о происхождении их пищи оберегаются сверх меры. Если весь процесс транспортировки, оглушения, забоя и разделки туши настолько естественен для нас, зачем же тогда родители прибегают к разным ухищрениям чтобы их дети не видели этих вещей.

К очередному мрачному, ничем не приметному зданию без окон я подъехала с дурными предчувствиями. Птицеферма находилась в живописном местечке, в сельской местности графства Ланкашир. Уродливость этого здания производила сильное впечатление. На крыше высовывались ряды маленьких круглых вентиляторов, которые стали ассоциироваться с батарейным[3] производством яиц. Практически повсюду в Европе, а сейчас, пожалуй, и во всем мире Вы можете увидеть их, причем в самых живописных, идиллических местах.

Мой гид открыл дверь и сказал мне, чтобы я вошла побыстрее. «Давление воздуха внутри помещения немного выше, чем снаружи. Это удерживает аммиак внизу».

Наверное, я вошла слишком медленно, потому что от всепоглощающего зловония аммиака у меня перехватило дыхание. Он был настолько силен, что у меня почти сразу возникла головная боль, а через несколько мгновений, опомнившись, я услышала шум – кудахтанье 15 000 кур. Это был беспрестанный, беспокойный звук, который в таких местах длится по 17 часов в день. Этот искусственно поддерживаемый световой день не зависит от восхода и заката солнца. Он так растянут для того, чтобы куры сносили максимальное количество яиц.