Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике Страница 51

Ришелье был болен и изнемогал от переутомления и неослабной тревоги. Непредвиденная катастрофа, страшное бремя ответственности, а теперь еще и открытая враждебность народа лишили его сил. Он пал духом. Он заговорил об отставке, об уходе на покой, о том, чтобы поручить кому-то другому мирные переговоры с испанцами. И снова, как в Ла-Рошели, вмешался отец Жозеф. Красноречиво, с пророческими интонациями Иезекили, он убеждал кардинала, что, уходя сейчас в отставку, он уклоняется от долга, явно возложенного на него Промыслом, отвергает свой крест, пренебрегает волей Божьей, сдается силам зла. Кардинал слушал и чувствовал, как слова отца Жозефа вливают в него силу и тепло. Божество, о котором он в молодости сочинял катехизисы и богословские трактаты, которое защищал от еретиков, о котором ежедневно читал в молитвеннике, о котором слышал и которое, как он верил, субстанционально вкушал во время мессы, — от слов Иезекили словно обретало новую реальность и спасительную силу. «С Божьей помощью» — до чего часто (и до чего машинально!) он произносил и писал эти слова! А теперь, стоя перед ним в грязной ветхой рясе, с вдохновенно горящими глазами, с дрожащим от набожного рвения грудным голосом, Иезекили сумел его убедить, что у этих слов есть реальный смысл. Для Ришелье монах стал живым проводом, по которому прямо в душу кардиналу текла энергия из областей, неподвластных превратностям времени и случая.

От общего отец Жозеф перешел в своих увещаниях к частностям. Недостаточно, утверждал он, побороть соблазн отставки; недостаточно вернуться к работе в надежно охраняемых дворцовых покоях. Кардинал должен выйти и показаться народу; словами и личным примером он должен возродить в людях мужество, вернуть им веру в счастливую звезду Франции. Пусть он призовет их на защиту отечества — они с восторгом за ним пойдут. При мысли о парижской толпе — толпе, которая вырыла Кончини из могилы и плясала, непотребно ликуя, вокруг искромсанного трупа, толпе, которая теперь ненавидела его уж точно не меньшей, чем двадцать лет назад — итальянца-фаворита, ненавистью, — ощущение спасительной силы Божьей начало покидать кардинала. Он запротестовал, начал спорить, предлагать другие, не столь неприятные варианты. Поняв по этим симптомам, что нравственный недуг кардинала дает рецидив, отец Жозеф внезапно оставил пророческий тон и заговорил с почти грубой непринужденностью старого товарища, соратника, своего брата дворянина. Не выбирая выражений, он сказал кардиналу, что тот ведет себя comme une poule mouillee[75]. Это было оскорбление — «мокрая курица» в разговорном языке символизировала трусость, — но оскорбление из уст друга, желавшего не просто обидеть, но, обидев, расшевелить и привести в чувство. Слова возымели желаемый эффект. Ришелье пришел в себя. Он приказал заложить карету и без охраны выехал на парижские улицы. Останавливаясь, где толпа была гуще, он высовывался из окна экипажа и обращался к народу с призывом мужаться, сохранять спокойствие, записываться на защиту города. Парижане отвечали приветственными воплями. В восторге от храбрости человека, из мокрой курицы превратившегося в льва, народ забыл свою ненависть. На короткое время кардинал стал чуть ли не народным любимцем.

Париж спасли энтузиазм ополченцев и некомпетентность вражеских генералов. Вместо того, чтобы сразу наступать на Париж, испанцы промешкали у Компьена, дав французам время и на организацию народного ополчения, и на прибытие профессиональных войск с удаленных фронтов. Увидев, что возможность упущена, они без боя отступили на север, оставив лишь гарнизон в Корби, который в ноябре сдался — в соответствии с подробными пророчествами вдохновленных отцом Жозефом кальварианок.

После этого война свелась к монотонным качелям тактических успехов и неуспехов. В Северной Германии шведы сражались с имперскими и саксонскими силами. Голландцы сражались с испанцами в Нидерландах и на море. Французские войска сражались с испанскими, императорскими и баварскими в Рейнской области. Бернгард Саксен-Веймарский выступал со своей базы в Эльзасе и снова отступал — он оптимистически рассчитывал стать владетельным герцогом этой провинции, но у кардинала на сей счет были иные планы. В Италии французские силы взаимодействовали с савоярами в малоэффективных операциях против испанского Милана. А другие французские армии вторгались в Испанию то из Байонны, то из Перпиньяна, встречали отпор и отступали. Первого значительного успеха французы добились лишь за день или два до смерти отца Жозефа, когда Бернгард Саксен-Веймарский взял Брейзах — крепость, господствовавшую над испанскими коммуникациями между Италией и Нидерландами (несколько месяцев спустя Бернгарда свела в могилу очень своевременная лихорадка, что уладило неудобный вопрос о его герцогстве и позволило влить его практически самостоятельную армию во французские войска). Но Брейзах был только началом, и лишь в 1643 году, когда умер уже и сам кардинал, в войне, столь молниеносной и сокрушительной по своему замыслу, наметился перелом в пользу Франции. При Рокруа герцог Энгиенский наголову разбил отборную армию Нидерландов, служившую стержнем испанской военной машины. С этого момента колоссальная арка Габсбургской империи, воздвигнутая Карлом V и Фердинандом II, начала рушиться. В 1648 году Вестфальский мир положил конец австрийским притязаниям, а в 1660 Пиренейский мир ознаменовал окончательный упадок Испании и превращение Франции в европейского гегемона.

Но пока что все это оставалось делом далекого будущего. В последние годы жизни отец Жозеф и кардинал руководили войной, которая хотя и не обернулась катастрофой, но отнюдь не была победоносной.

После возвращения из Регенсбурга политическое влияние отца Жозефа постоянно росло. Оставаясь правой рукой кардинала, он сделался еще и любимцем короля. Людовик восхищался его талантами, уважал его бескорыстие и честность и питал к нему благодарность за многолетние — иногда успешные — старания водворить гармонию и дисциплину в невыносимом королевском семействе. И это еще не все. Набожный до суеверия, Людовик XIII испытывал что-то вроде благоговейного трепета перед своим иностранным министром, который был еще и мистиком, пророком, основателем одного из строжайших орденов во всей католической Церкви. Он восхищался его безмятежным спокойствием, безупречным самообладанием — результатом непрерывных медитаций. Но еще сильнее поражали короля внезапные вспышки ветхозаветного пророка, озарения экстатического визионера, даруемые то самому монаху, то какой-нибудь из подопечных кальварианок.

Подобно большинству необразованных людей, король питал острейший интерес именно к этой — духовно сомнительной, но эффектной — стороне мистической жизни. На него сильно действовали любые проявления того, что индусы называют siddhi, то есть психической энергии, которую иногда пробуждают медитации и на которую умудренные мистики стараются обращать как можно меньше внимания. Отец Жозеф застрял ниже той ступени, докуда добрались иные из его младших современников — например, Олье, чье мнение о видениях и пророческих откровениях мы уже цитировали. Даже в ранние и счастливые дни своей жизни мистика отец Жозеф оставался строго ортодоксальным христианином; а в ортодоксальном христианстве всегда имелась тенденция к завышенной оценке сверхъестественных явлений, к отождествлению необычайного и божественного, к смешению психического и духовного. Это преклонение перед аномальным наблюдается обычно на двух уровнях, примитивном и высоколобом — среди доверчивых простаков вроде Людовика XIII или рядового крестьянина, и среди ученых, пораженных фактами, которые не поддаются объяснению в рамках общепринятых в данный момент теорий, — таких ученых, как Паскаль, который выводил из чудес истинность христианской теологии; или Декарт, который в юности заигрывал с розенкрейцерством; или Оливер Лодж, который пытался положить в основу религии факты, говорящие о посмертном существовании некоего психического фактора; или Каррель, которого потрясли сверхъестественные исцеления и сила молитвы.

Привыкшие заниматься только пространственно-временными событиями, люди науки, обратившись к религии, особенно подвержены той примитивной форме религиозности, в которой важную роль играют «чудеса». Их привлекает не столько «царство небесное внутри», сколько внешние «знаменья», не столько познание вечности, сколько сила в пространстве-времени. Одним словом, они исповедуют не мистическую религию, а разновидность оккультизма. Во всех исторических религиях есть и оккультизм и мистицизм — очень много первого, совсем чуть-чуть второго. Люди огромной духовной одаренности, как известно из их биографий, нередко начинали свой религиозный путь оккультистами, погруженными в «знаменья», а заканчивали чистейшими мистиками, погруженными — в первую очередь или исключительно — в царство небесное, узрение Бога, познание вечной реальности. Но гораздо чаще, вступив на мистический путь, человек все равно не мог до конца избавиться от оккультизма, в котором был воспитан. Одним из таких людей был и отец Жозеф.