Клод Дюфрен - Великие любовницы Страница 52

Проявление этого нашло свое публичное отражение во время официальных церемоний и придворных приемов: Жанна повсюду была рядом с королевской семьей, членом которой она стала если не юридически, то уж по крайней мере фактически. Другим показателем ее власти стало ее активное участие в переговорах, которые завершились женитьбами двух внуков короля: графа Прованского, будущего Людовика XVIII, и графа д’Артуа, будущего Карла X. Кроме того, она участвовала рядом с Людовиком XV в обеих брачных церемониях и получила от короля в подарок драгоценностей на пять миллионов ливров. И это было еще не все: когда какой-нибудь иностранный посол хотел высказать королю свою просьбу или один из министров хотел обсудить с монархом вопрос своего ведения, встреча происходила в маленьких покоях мадам Дюбарри, которая принимала в разговорах самое активное и решающее участие. Так, когда она захотела добиться назначения своего протеже д’Эгильона на пост министра иностранных дел, она впервые получила отказ любовника. Но все равно, решив преодолеть вето короля, она объявила Людовику: «Завтра господин д’Эгильон придет поблагодарить вас за свое назначение».

Поставленный перед свершившимся фактом, король вынужден был согласиться, и д’Эгильон получил министерский портфель.

Однако ей не всегда удавалось преодолевать предубежденность дофины. Хуже того, в последнее время та явно ее игнорировала. Когда Марии Антуанетте случалось оказываться в одной комнате с фавориткой, дофина отводила глаза и старалась к ней не обращаться. Эта ситуация очень огорчала короля, который признался в этом Мерси-Аржанто. Австрийскому послу это было еще более неприятно, чем графине, поскольку своей любезностью и живым умом она успела уже завоевать его доброе к ней отношение. Кроме того, продолжением своего остракизма Мария Антуанетта рисковала поставить под сомнение союз между его страной и Францией: мадам Дюбарри стала столь влиятельной особой, что выражение неприязни к ней было равносильно оскорблению короля. И поэтому Мерси-Аржанто решил сделать все, чтобы дофина пересмотрела свое поведение. Не теряя времени, он заявил молодой женщине:

«Если госпоже эрцгерцогине[104] угодно показать своим поведением, что ей известно, какую роль при дворе играет графиня Дюбарри, – сказал он ей, – ее достоинство вынудит ее потребовать от короля запретить этой женщине появляться в ее присутствии; если, напротив, она сделает вид, что ей неизвестна подлинная роль фаворитки, то надо будет относиться к ней, как к любой другой присутствующей даме, а когда представится случай, поговорить с ней, пусть всего лишь раз, что положит конец всем разговорам о недружелюбном отношении к ней»[105]. Но, «настроенная» дочерьми Людовика XV, Мария Антуанетта продолжала игнорировать несчастную графиню, которую это презрение приводило в отчаяние. Вот ведь пигалица упрямая, злилась фаворитка. Не понимает своими шестнадцатилетними мозгами, что государственные интересы должны быть выше чувств! Тогда Жанна решила задействовать мать «пигалицы». Как удивительна власть политики, которая вынудила австрийскую императрицу выступить на стороне побочной дочери блудливого кюре! Нравилось это дофине или нет, но она должна была прекратить бойкотировать фаворитку: окунув перо в чернила возмущения, Мария Терезия написала дочери:

«Одного слова относительно наряда, какой-нибудь безделушки вы не можете сказать, не делая при этом столько гримас? Я больше не в силах молчать. После разговора с де Мерси и всего того, что он вам сказал о том, чего желает король и в чем состоит ваш долг, вы посмели ослушаться? Какие веские доводы вы можете привести в свое оправдание? Никаких! Вы должны относиться к Барри и смотреть на нее как на любую другую даму (sic!), которая допущена ко двору и в окружение короля. Вы – первая из его подданных, вы должны служить примером для двора, для придворных в исполнении воли вашего владыки. Если бы от вас требовались всякие низости, фамильярности, ни я, никто иной не стали бы советовать вам пойти на это; но от вас требуется произнести только одно незначащее слово, взглянуть в ее сторону, и все это не ради оной дамы, а ради вашего деда, вашего господина, вашего благодетеля»[106].

Таким образом, загнанная в угол Мария Антуанетта была вынуждена поумерить спесь, а Габсбурги, вероятно, перевернулись в своих гробах! И таким образом ей пришлось разговаривать с этим «созданием». Впрочем, нельзя сказать, что обращенные к фаворитке слова принцессы были слишком теплыми: проходя мимо Жанны, она ограничивалась тем, что бросала на ходу что-нибудь типа: «Сегодня в Версале много народу…» Увлекательный разговор, ничего не скажешь… Однако даже такой произнесенной сквозь сжатые зубы фразы было достаточно для того, чтобы дофина мучилась угрызениями совести. Поскольку Мерси-Аржанто настаивал, Мария Антуанетта ради спасения своей души посчитала необходимым обратиться прямо к Богу:

«Я молилась, – заявила она Мерси-Аржанто, – я сказала: “Господь мой, если хотите, чтобы я разговаривала, заставьте меня разговаривать; я буду действовать так, как вы мне повелите!”»[107]

Поскольку Господь явно не был против разговоров, Мария Антуанетта соизволила снова показать графине, что она замечает ее присутствие, вот такими простыми словами:

«Сегодня плохая погода. Днем нельзя будет выйти погулять».

Еще раз дождь или хорошая погода стали темой для разговора.

Жанна чувствовала себя уязвленной, но ей приходилось довольствоваться этими обрывками фраз. Пагубность этих чувств приводит в замешательство: как могла так упрямиться принцесса, которую ждала исключительная судьба в качестве французской королевы? И почему всесильная фаворитка короля Франции так стремилась привлечь к себе внимание принцессы, в сущности всего-навсего избалованной девчонки? Самым забавным и одновременно трагическим в их конфликте было то, что всего лишь через двадцать лет с небольшим обеим этим несчастным предстояло разделить одну жестокую судьбу под ножом гильотины…

А пока, хотя Дюбарри и была вынуждена время от времени глотать обиды, хотя она и оставалась объектом нападок в памфлетах, написанных по наущению ее врага Шуазеля, эти неприятности компенсировались прямо-таки симфонией обожания ее со стороны тех, кто пользовался ее расположением или хотел всего-навсего добиться доброго отношения короля. Среди льстецов графини, как и прежде среди кадилоносцев Помпадур, был и старик Вольтер, покоренный очарованием молодой женщины. Когда Жанна сказала, что целует его в обе щеки, знаменитый писатель выразил ей свою признательность в виде вот такого мадригала:

Что! Два лобзания я получил с Олимпа,Волненье не могу преодолеть!Два – это слишком, обожаемая нимфа,Ведь я от одного могу от счастья умереть!Но в жизни этой чести не даноЛюдским увидеть суетным глазам,Поскольку смертным восторгаться сужденоЛишь обликом. Оригинал принадлежит богам.

К этим комплиментам, льстившим гордости Жанны, добавлялось почтение, которое вызывали к ней государственные мужи, а также послы иностранных держав. Людовик XV не делал тайны из влияния своей любовницы, чем и объяснялся интерес, который проявляли к ней граничившие с Францией страны. Императрица Мария Терезия дрожала при мысли о том, что Жанна могла выступить на стороне Англии и тем самым разрушить союз Австрии с Францией. А прусский король со своей стороны старался тайно найти подходы к фаворитке, чтобы она послужила его интересам. У дочери Анны Бекю было от чего потерять голову, но эта красивая голова была отнюдь не пустой.

Это постоянное навязанное королем присутствие фаворитки среди членов королевской семьи привело к одному происшествию со смешными перипетиями. В Версале через несколько недель должен был состояться прием в честь дипломатического корпуса. Естественно, с участием короля и в сопровождении дофина и дофины. И вдруг распространилась новость, которая наделала при дворе много шума: Людовик XV решил, что графиня Дюбарри будет одним из первых лиц приема, то есть в том же ранге, что и королевская семья. Узнав об этом, королевские дочери заголосили во все горло, мадам Виктория, как обычно, бросилась на колени перед отцом и принялась умолять его не «позорить королевство» и не добавлять этот грех к списку уже совершенных им грехов! Но уже привыкший к таким сценам дочери Людовик XV не обратил на это внимания. Не желая сдаваться, мадам Виктория рассказала обо всем Марии Антуанетте. Принцесса от этой новости едва не упала в обморок. Она заставила мужа пойти к деду и убедить его не приглашать любовницу на прием. Всем известен добродушный нрав будущего Людовика XVI. Несмотря на то что все это ему очень не нравилось, он уступил настойчивости супруги и согласился поговорить с королем. И вот он оказался перед монархом, находясь в крайнем смущении, не зная, с чего начать. Людовик XV, догадавшись о причинах его смущения, без труда доказал ему всю неуместность этого поступка. Испытывая затруднения, Луи рассказал Марии Антуанетте о своей неудаче. У принцессы случился нервный срыв: она затопала ногами, закричала и в завершение спектакля рухнула в обморок! Очень огорченный реакцией жены, которую он, не будем этого забывать, очень любил, Луи решился на другой шаг: пошел к самой Жанне. Графиня приняла его очень тепло, заявила, что ей и самой очень не хотелось участвовать в этом приеме. Луи был счастлив, Мария Антуанетта снова повеселела. Но теперь пришла очередь рассердиться королю: коль он решил, что мадам Дюбарри будет присутствовать на приеме, он не был намерен терпеть, чтобы его решения обсуждались. Волей-неволей дофине пришлось смириться. Дофин попытался было все уладить, но Мария Антуанетта, как избалованный ребенок, не желала уступать: она заявила, что при этих обстоятельствах не примет участия в приеме для послов! Дело стало столь серьезным, что Мерси-Аржанто счел необходимым направить срочное письмо Марии Терезии! Назревал дипломатический скандал? Возможно, дело шло к разрыву союза с Австрией? Все это кажется кошмарным сном, когда сравнишь размах скандала и причины, которые его вызвали. При дворе образовались две партии: клерикалы, естественно, выступили на стороне дофины, в то время как большая часть придворных посчитали, что разумнее встать на сторону «королевы сердца». А Людовик XV не собирался отступать ни при каких обстоятельствах. Шли дни, приближалась роковая дата, придворные стали делать ставки: уступит дофина или же не появится на церемонии? Весь двор только это и обсуждал, все другие проблемы, казалось, исчезли. Не было ни дефицита государственной казны, ни конфликта между королем и парламентами, ни нищеты, в пропасть которой с каждым днем все глубже скатывался народ. Ничего этого больше не существовало, все затмил очень важный вопрос: будут ли дофина и графиня Дюбарри стоять рядом во время церемонии? Наконец, после многих дней тревоги, пришло письмо от австрийской императрицы, в котором она сурово отчитала дочь: