Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими Страница 55

– Выпивка – она дает много. Нет такого общества, в котором люди бы жили трезво, – даже чукчи мухоморы жрут. Это единственный способ уйти от постоянного пресса общества. Выпивка позволяет обозначать, понимать, менять свое душевное состояние. Я так давно не пил, что могу себе позволить теоретизировать на эту тему. Три месяца уже! Не пью, потому что готовлю себя к фильму, пытаюсь привести себя в особое состояние… Я же вхожу в большую работу, это тяжелая физическая работа – четыре месяца съемок. А то ведь, когда пьешь, силы теряются. Приобретаешь зато целую гамму душевных состояний: стыд, раскаяние, глупость, восторг неоправданный, взлет, чувство собственной гениальности, – а потом этот идиотизм проходит, это кончается всегда внутренним раскаянием…

– Значит, ты теперь выпьешь не раньше, чем фильм закончишь?

– Ну, может, и в процессе.

– А вот когда пишут, что ты конкурируешь с Балабановым, сколько в этом правды?

– На каком поле конкурирую? Когда он играет, условно говоря, в волейбол, а я – в футбол?

– А вот на каком: вы меряетесь, кто из вас властитель дум, кто главный русский режиссер! Правда ведь, фраза очень красивая – про конкуренцию?

– Фраза очень красивая. Очень красивая, но смысла не имеет. Как же мы можем конкурировать, когда у нас один продюсер – Сельянов…

– Но ты, наверно, смотрел с большим вниманием и «Брата», и «Брата-2»?

– Ну, честно говоря, не с таким большим. А чего там такого нового? Ну есть там некое открытие образа – бесспорно, есть; открытие какого-то характера… Балабанов – просто одаренный пластический режиссер. У него текучий кадр, там все играет, переливается, перетекает из одного в другое. Но вообще на меня фильмы Ларса фон Триера повлияли гораздо больше…

– Ты уехал из России…

– Я спокойно жил в Москве, спокойно переехал во Францию. Все говорят: «О! Ты живешь во Франции!» Ну а как я живу? Те же проблемы: надо утром вставать, чистить зубы, мыть посуду, но – в Париже.

– Ты без акцента по-французски говоришь?

– Наверно, есть какой-то акцент.

– Но ты – двуязычный? После того как мать с младенчества приучала тебя к этому языку, только на нем с тобой говорила?

– Говорю я легко, а писать боюсь. Там сложно все…

– А «Марсельезу» знаешь?

– Ну только первые строчки: «Allons, enfants de la Patrie…»

– Я, когда вижу у вас там в Париже негров, думаю: «Ну вот они тут толкутся, улицы подметают. А у себя в Африке могли б жить интересной жизнью: устраивали б государственные перевороты, генералами б служили, кино б снимали… Чего ж они в Европе прозябают?» Конечно, белая цивилизация симпатичная, но…

– Но она скучная. Вот я и есть такой негр, который вернулся в Африку.

– Ну да, тебя еще называют реэмигрантом.

– Нет-нет. Я не эмигрировал никогда! На самом деле жизнь режиссера – это жизнь перелетной птички, которая всегда перелетает туда, где есть зерно… Я думаю о России, я не могу по-другому – меня интересует Россия, меня мучают ее проблемы… Я лезу, меня бьют по голове, я снова лезу… В России жить приятно, но неудобно, и денег тут не дают на фильмы… Тут тысяча разных бытовых сложностей. С другой стороны, в России замечательно неожиданная жизнь.

– Ну да, у нас пишут, что-де, сидя на Монмартре, Лунгин про русскую провинцию говорит с придыханием.

– Тургенев писал охотничьи рассказы, сидя за границей, – и ничего. Я уж не говорю о Набокове. Если меня тот факт, что я живу в Париже, заставляет снимать фильмы о русской провинции – так и слава Богу. Это по крайней мере более интересно, чем жить в русской провинции – и хотеть снять фильм про Париж. Интересно: чем дольше я живу во Франции, тем дальше я отхожу от французского менталитета…

– Ты, к примеру, можешь без дижестива обойтись?

– Могу. Ох, могу. Я или вообще не пью, или много пью. А бутылочку вина в обед – это не мой стиль. У меня так: или пообедал и пошел – или уж сел пить водку.

– Ты что-нибудь любишь в Париже?

– Я в Париже люблю своих друзей.

– Это сплошь русские?

– Нет… Из новых русских у меня почти нет знакомых, а эмиграция – первая, особенно вторая – 60—70-х годов, люди, которые уезжали от КГБ, от советской власти, – они, конечно, как правило, нервные. Им вообще пришлось очень плохо, у меня даже есть чувство вины. Я не эмигрировал, я просто приехал туда и живу, у меня квартира… Пусть даже в рассрочку купленная. Я принадлежу к среднему классу.

– А они, типа, перебиваются.

– И перебивались, и перебиваются. Общество не впустило их в себя глубоко. Французское общество вообще очень замкнутое. Глубоко войти в него невозможно…

– Но тебе-то удалось войти в общество, ты-то общаешься с французами!

– Да, с отдельно взятыми французами. А поскребешь его, так он или сам из Ливана, или бабушка его из Одессы… Француз, но на генетическом уровне в нем есть много нефранцузского… Как я жил в Москве, так и там живу. Я не стал, к сожалению, настоящим парижанином. Может, это говорит о моей косности и депрессивности… Я два раза за десять лет был в Лувре. Я живу там как идиот! А Париж на самом деле обворожителен и прекрасен. Серебряная река, такая серая, и чувство свободы… Ты выходишь на улицу, и тебя несет куда-то… Я живу там как в Москве: сижу дома… Живу и живу.

– Тебя иногда сравнивают с Набоковым.

– У Набокова долго не было признания и успеха – но у него был разговор с Богом… К сожалению, меня нельзя еще сравнить с Набоковым.

– Еще не все потеряно! Перед тем как заинтересовался «Большой пайкой», ты собирался снимать фильм по чужому сценарию из французской жизни. То есть ты хотел уже начать въезжать во французское кино?

– Да. Я и сейчас хочу.

– Как Форман в американское? Он же как уехал, так первые годы там снимал что-то историческое, и, только уже изрядно осмотревшись, взялся за фильмы на иностранном материале…

– Вот прошло десять лет моей жизни во Франции, и теперь я, может быть, готов. Пора…

– Но тут мой друг Андрей Ильницкий дал тебе почитать «Большую пайку»… Он тогда в «Вагриусе» работал и как раз этот текст готовил к сдаче в типографию.

– Он и мой друг. Дал, значит, книжку… А я как раз улетал в Париж… В самолете открыл «Пайку», начал читать… Банальная история с этим получилась. Приезжаю домой, говорю жене: «Господи, это не то чтоб гениально, но это так захватывающе интересно, что я не могу оторваться…» Это было весной 2000 года. И я от французского сценария отказался – из-за этой книги. Она мне показалась такой актуальной, такой какой-то приоткрывающей что-то, что я решил сделать фильм. И начал работать – без договора, без разговоров про оплату, – на свой страх и риск.

– Да… Серьезный человек – Ильницкий.

– Конечно! Все просчитал… Мне кажется, что это был отравленный подарок: он думал, что я клюну. Это настоящая интрига, талантливейший ход! Ты не поверишь, во Франции одно издательство крупное собирается издать перевод. В общем, Ильницкий изменил мою жизнь. Ты что! Фильм – это такой кусок жизни, это ж не у станка стоять точить. Да к тому ж это особенный фильм, это фильм на грани фола. Мало того что это попытка проанализировать 15 лет жизни общества, которые никто не пытался анализировать. И ведь противостояние между государством и олигархами не прекратилось, оно продолжается, хоть и скрытое, – оно то уходит под воду, как айсберг, то всплывает… Оно есть, это одно из реальных наполнений нашей политической жизни. Я сначала не понимал, в какую ловушку вползаю. Это не самое сладкое, это ж фильм не про кастинг моделей на Южном берегу Крыма… Этот фильм – чистый проигрыш, по всем делам! Меня будут ругать по-любому, что бы я ни снял. То ли я наймит олигархов, то ли на службе у правительства…

– Вот твоя съемочная группа сидит на «Мосфильме». Вы что, тут, в павильонах, снимать будете?

– Никогда! Я реалист, никогда в декорациях не снимаю. Никаких интерьеров, никогда. Завод – это завод. Квартира – это квартира, а подъезд – это подъезд.

– А зачем же другие делают все из картона?

– Ну, удобней, наверно… Хочешь, сверху, хочешь, снизу, свет стоит… Но это же все фальшиво. Шоу Трумэна! А мне надо переезжать, искать…

– Вот ты говоришь, что это собирательный образ. Так ты сколько видел олигархов?

– Ну, близко я с ними не общался. Так, с Потаниным виделся раз. С Березовским раз: во Франции я с ним встретился и провел день у него в Антибе.

– Специально летал?

– Да.

– Он в курсе проекта?

– В курсе… Но он ведет себя благородно – абсолютно не вмешивается. Не мешает. Мне кажется, он настолько весь в политике, в активном действии, что этот фильм для него на 155-м месте.