Борис Романов - Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике Страница 59

Николая Оцупа, последователя Гумилева, чуть ли не в те же годы, когда злосчастные статуэтки смущали семью Добровых, в парижской эмиграции мучают химеры, являющиеся «из ничего»:

Есть нежная и страшная химера:Не все лицо, не руки (на свету),А только рот и дуло револьвера,Горячее от выстрела во рту.Есть и такая: толстая решетка,И пальцы безнадежные на ней,И прут железный в мякоть подбородкаВрезается все глубже, все больней.Есть и другие — в муке и позореОни рождаются из ничего,Они живей чудовищ на соборе,Они обрывки ада самого.

Поэты русской эмиграции не могли не писать о химерах, они чувствовали на себе их взгляд, слышали их голоса.

В 28–м году вышла книга стихов барона Анатолия Штейгера «Этот день». В ней, в стихотворении, где описывается, как «На пьедестале у зеленой Сены / Скривил лицо насмешливый Вольтер», ехидное лицо философа заставляет поэта вспомнить о химерах:

Тоска, тоска! А черные химерыСмеются на высокой Notre‑Dame.

Во время войны Штейгер умер в Швейцарии от туберкулеза.

У Марии Веги в лирическом действии венка сонетов «Ведьма» участвует собор Парижской Богоматери и тоже слышатся голоса химер:

О чем рыдает этот вой звериный,Что говорит химер тревожный взор?Какая боль в нем судорожная бьется?О вырваться, умчаться на простор!Пусть их полетом воздух содрогнется…

Кажется, над всеми русскими поэтами с их малоудачливыми судьбами реют чудища, когда‑то сладострастно описанные Бальмонтом.

Ирина Кнорринг: «Жадно смотрят четыре химеры, / Напряженно следят за мной».

Софья Прегель: «Остроухие ждут химеры, / Ухмыляются тишине…»

Георгий Евангулов: «И дни без былого хмеля / Свою прежнюю прелесть утратили. / И гримасничают химеры / На Парижской Богоматери».

Юрий Софиев в стихотворении «Каменщик и химера»: «…высунув язык, на мир глядит / Холодное и злое изваянье, / Которое подтачивает, тлит / Любовью созидаемое зданье».

Поэты сами начинают ощущать себя этими зловещими духами: «Как химера на башне, / Снизу я погляжу на звезду…» (Юрий Терапиано), «…химеры станут людьми, / а не символом веры / во зло…» (Валентина Синкевич).

Но о химерах писали русские поэты, не только жившие по соседству с Нотр — Дам. Варвара Иевлева, видевшая в Шанхае китайских химер на изогнутых крышах, во время войны воображала, как в пленном Париже «С темных откосов крыш / Смотрят глаза химер». После войны она вернулась в СССР, где ей пришлось, по слову другого поэта, «оправдываться перед Богом» и доживать «без муз и без газет».

Советские поэты воспевали собственных химер, им было не до парижских, мало кем и виденных. В 28–м году Павел Антокольский, оказавшийся в Париже, заметил в дневнике: «У меня чувство, что именно сюда, к собору и к его химерам я и приехал». И в стихах смело говорил от имени химер:

Кусаясь и давясь,Гримасы по частям одалживая многим,Мы в слепках мерзостных гуляем между вас.

Через десятилетия он честно признался: «Мы, сеятели вечных, добрых, / Разумных аксиом, / За кровь Лубянки, темень в допрах / Ответственность несем».

Как ни странно, «химерические», если их можно так назвать, сюжеты в русской поэзии XX века так многочисленны, что из них можно составить целую антологию. Вначале они появились в ней, может быть, в том же невинном сувенирноэстетском обличье, как и в доме Добровых. Это еще в 1905 году замечено Волошиным:

На стенах японские эстампы,На шкафу химеры с Notre‑Dame.Полки книг, бумаги на столах…

Но постепенно эти «безделушки», напитавшись воздухом, в котором оказалось столько таинственной энергии Зла, стали оживать, вмешиваться в жизнь, делаться поэтическими образами. «Химерическая» тема ужасает не только инфернальными образами, но и трагическими судьбами поэтов, над которыми витает призрак обезумевшего Беллерофонта. Какая‑то тайна в этом есть.

То, что мне рассказывала вдова Даниила Андреева о привезенных в дом Добровых химерах, удивительно. Но известны похожие истории и об африканских масках, и о языческих скульптурах — идолах. Вы думаете, это лишь страшные сказки?

Только я начал писать о химерах, как вдруг выключилось электричество, экран компьютера погас, не помог почему‑то — в первый раз! — даже источник бесперебойного питания. Написанная страница исчезла. Это было предупреждение.

А в Москве нынче поставлен мюзикл «Нотр — Дам де Пари», из музыкальных киосков на улицах несутся арии то несчастного Квазимодо, то рокового Архидьякона. И может быть, для нас неслышно, им вторит хор химер.

После того, как я все это написал, на другой день вечером террористы захватили в заложники зрителей другого мюзикла — «Норд — ост».

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ДАНИИЛА ЛЕОНИДОВИЧА АНДРЕЕВА

20 октября / 2 ноября н. ст. Берлин, Грюневальд, Гербертштрассе, 26. В семье писателя Леонида Николаевича Андреева (1871–1919) и Александры Михайловны Андреевой (урожд. Велигорской; 1881–1906) родился сын Даниил.

28 ноября /15 ноября п. ст. Берлин. От послеродовой горячки скончалась А. М. Андреева. Новорожденного внука забрала ее мать Евфросинья Варфоломеевна Велигорская (урожденная Шевченко; 1846–1913) и увезла в Москву, в семью другой своей дочери, Елизаветы Михайловны Добровой. Жили в это время Добровы в доме Чулкова на Арбате, на углу Спасо — ГГесковского переулка. Даниил много болел, его с трудом выходили.

11 марта. Москва. Даниил Андреев крещен в храме Спаса Преображения на Песках на Арбате, в том самом, который изобразил когда‑то В. Д. Поленов в «Московском дворике». Крестный отец Даниила А. М. Горький на крестинах быть не мог, в духовную консисторию была послана его записка. В «Метрической книге на 1907 год» сделана следующая запись:

«В д. Чулкова. В Германии в Груновальде, уезд Телъстов родился 1906 г. Ноября 2–го дня по новому стилю. Помощник Присяжного поверенного Округа Московской Судебной Палаты Леонид Николаевич Андреев и законная его жена, Александра Михайловна, оба православные. Записано по акту о рождении за № 47, выданному 12 ноября по новому стилю 1906 года Чиновником Гражданского Состояния Рапшголъ, и удостоверенному Импера торским Российским Консульством в Берлине ноября 30/ декабря 13 1906 года за N 4982–м.

Кто совершал таинство крещения: Приходской Протоирей Сергий Успенский с Диаконом Иоанном Поповым, Псаломщиками Иоанном Побединским.

Звание, имя, отчество и фамилия восприемников: Города Нижнего цеховой малярного цеха Алексей Максимович Пешков и жена врача Филиппа Александровича Доброва, Елисавета Михайловна Доброва.

Запись подписали: Приходские Протоирей Сергий Успенский, Диакон Иоанн Попов, Псаломщик Иоанн Побединский, Пономарь Михаил Холмогоров».

Август. Л. Н. Андреев приезжает в Москву повидать сына. Несколько дней он провел на даче Добровых в Бутове, гулял среди знакомых берез и «привыкал к Данилке». В одном из писем писал: «Данилочка выглядит хорошо, очень веселый, на меня смотрит и удивляется».

Октябрь — декабрь. С 18 октября и до 20 ноября, а затем с 23 ноября по 13 декабря Л. Н. Андреев живет в Москве в доме Добровых. Жена И. А. Бунина вспоминала о тех днях: «Кто‑то спросил Андреева, почему он сегодня не в духе?

— Я только что от Добровых. Видел сына, который все чему‑то радуется, улыбается во весь рот.

— Но это прекрасно, значит, мальчик здоров, — сказала я.

— Ничего прекрасного в этом нет. Он не имеет права радоваться. Нечего ему быть жизнерадостным. Вот Вадим у меня другой, он уже понимает трагедию жизни» (В. Н. Муромцева — Бунина. Беседы с памятью). Трагедии начавшегося века хватило на обоих братьев. Но горшее досталось Даниилу, русскую трагедию он пережил острее и глубже.

Зимой 1909–1910 гг. Даниил некоторое время живет в семье отца на Черной речке. «Когда в 1910 году отец сделал попытку взять Даню к нам, на Черную речку, из этого ничего не вышло — Даня прожил у нас недолго, условия нашей андреевской жизни были настолько непохожи на то, к чему он привык у Добровых — к заботам, к нежности, к доброте, — что вскоре Евфросинья Варфоломеевна увезла его в Москву.

В 1957 году… больной Даня… рассказал мне о случае, послужившем причиной его увоза с Черной речки. Ледяная гора, с которой мы катались на санках, выходила прямо на реку. Трехлетний Даня съезжал с устроенной внизу горы… вместе со своей няней, правившей санками. Анна Ильинишна [мачеха. — Б. Р.], придерживавшаяся политики “сурового воспитания”… запретила няне возить его. Даня съехал с горы один и попал прямо в прорубь… По счастью, нога в толстом валенке застряла между перекладин санок, и няня, бежавшая сзади, успела выхватить его из проруби» (Вадим Андреев. Детство).