Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 01-10 Страница 6

Значит, оказалось, что проиграло не 90% населения, а 95%, а, возможно, и больше. Непонятно, где группа, которая по чечевичной похлёбке выиграла? Она очень мала.

Любая революция для того, чтобы сделать реставрацию необратимой, осуществляет очень простые вещи. Она что-нибудь такое даёт народу, что потом народ назад не отдаст. Великая французская революция дала землю крестьянам и Наполеоновский кодекс, т. е. какие-то права, сломавшие сословные перегородки. И кто потом ни приходил после того, как Наполеона отправили на Эльбу, а потом на Святую Елену, какие бы это ни были реставрационные силы, они это уже назад вернуть не могли. Потому что они понимали, что народ это не отдаст никогда.

Революция 1917 года тоже что-то дала и каким-то образом закрыла дверь реставрации. Я хочу спросить: что, даже в плане чечевичной похлёбки, дала данная социальная трансформация? Вот что?.. Говорят, что она дала право ездить за рубеж. Кому?.. На передаче «Суд времени» выступала учительница, которую мы пригласили из Томска. Она получает 8000 рублей. Восемь тысяч! Она не сможет съездить даже из Томска в Омск. Мы в Москву её приглашали на свои деньги потому, что она не могла за это заплатить, для неё это как сон был, как абсолютно фантастическая возможность. Она может поехать за границу? В Париж? В Лувр? Вы не смешите людей! Про кого вы говорите? Про себя? «О чем может порядочный человек говорить с наибольшим удовольствием? О себе!»

Так сколько таких? Я могу ездить по миру, как угодно, и я езжу по миру, как угодно, но я принадлежу к 3% своих сограждан или какому-то другому количеству процентов, которые никоим образом не могут говорить от лица других. Что ещё получили эти люди? Что? Открытую социальную перспективу? Какую? Что получили учёные, инженеры, педагоги, то есть группы, которые в любой стране мира, включая Египет и чуть ли не Анголу, всё равно живут лучше остальных сограждан? Они получили счастье, эти группы, которые сами волокли на себе всю эту перестройку? Они получили «счастье» жить хуже других! Заведомо хуже! И они знают про это. Удар был нанесён по ним.

И после этого мы говорим о модернизации? Мы будем создавать отдельные точки, твёрдо зная, что мы недофинансировали науку, образование, инженерный комплекс раз в 10–12? О чём мы говорим?.. О каких приобретениях? Для кого?.. Для людей, которые раньше хоть по стране могли ездить, а теперь из Томска в Москву не могут приехать? Для кого?..

Люди это постепенно осознают. Это осознание рождает недовольство. Очень мягкое, вялое, беспомощное, но массовое! Это недовольство носит сугубо социальный характер. Оно связанно с тем, что ясно, что взамен советского X получили меньше, а получат ещё меньше, чем было. И теперь становится ясно то, что в принципе надо было бы обсудить научно, но когда-нибудь в другой раз. Что такое общественные фонды потребления? Сколько же реально из общественных фондов потребления получал советский человек? Мои расчёты могут быть неточными, и я знаю, что многих они приведут в глубокое возмущение, но я-то считаю, что советский человек из общественных фондов потребления получал, переводя на современные деньги, не меньше 3000 долларов в месяц. Можно обойтись без общественных фондов? В каком-то смысле можно. Ну, тогда отдайте этот минимум, а не выдумывайте какой-то фантастический прожиточный минимум, очень напоминающий цифры из Освенцима. Какие-то там 5000 рублей, на которые должны жить люди. И что они должны есть, как они должны воспроизводиться, каким образом они должны оплачивать расходы — непонятно.

Общественные фонды потребления — это и был социализм. Реальный, живой, грубый и неловкий, но он был. Советское предприятие, о котором много говорили, и которое хаяли, как только могли, оно ведь было не только предприятием. Там были профилактории, санатории, пионерлагеря, какие-нибудь подшефные совхозы, там строилось жильё, там происходила масса всего. Это был очень сложный социальный организм, но мы же его не обсудили. Как только его уничтожали! Этот организм сопротивлялся все 90-е годы. Все 90-е годы красные директора, которые уже встали на путь приватизации, больше всего боялись за социалку. «Социалка, социалка, социалка!» — любой ценой пытались её сохранить. Как только это исчезло — о чём говорит бюджет? Бюджет ни о чём не говорит.

Вопрос же не в бюджетной сфере, вопрос во всей этой гигантской производственной сфере, которая охватывала всю страну. В стране был определённый материальный уклад. Конечно же, мне лично ближе не материальный уклад, а нечто другое. Я, например, аскетизм советский очень даже ценил. Я не понимаю, почему этих шмоток должно быть бесконечное количество, и они должны быть в каком-то невероятном количестве видов, разновидностей, почему от барахла все должно ломиться. Ну, есть несколько типов костюмов, ну, есть у тебя три-четыре пальто, ты, надел и пошёл. Тебе они не нравятся? Пойди к портному. Да, это будет чуть-чуть подороже, но ведь чуть-чуть.

Мне нравилось то, что на Чернышевской улице, где я жил, было четыре кинотеатра, и в каждом из них шли какие-то фильмы, между прочим, иногда далеко не плохие. Да, там было меньше кафе, но никогда не понимал, почему всё надо превратить в место, где все непрерывно жуют? Жуют и покупают, жуют и покупают? Почему это всё?.. Как можно настолько, так сказать, «очечевитить»?! Мне это не нравится! Я не хочу навязывать эти взгляды остальным согражданам. Сограждане же отреагировали на потерю «чечевицы».

Но поскольку перед этим сограждане отказались от первородства, то человек, который отказался от первородства, сломан! А сломанный человек бороться за своё материальное благополучие не может, как и ни за что другое. Он сломан и потому обездвижен. Отсюда гигантский паралич социального действия. Александр Николаевич Яковлев, который говорил о сломанном хребте, знал толк в метафорах. Он выбрал метафору точную. Существо с переломанным хребтом не может рукой, сжатой в кулак, отразить атаку на него. Оно еле шевелится, а, может быть, не шевелится вообще. Может быть, оно только мычит: «Мммммээээ, ммээ, мэ!». Оно и говорит, то существо: «Не хочу!»

Но ведь этого недостаточно для того, чтобы сделать необратимое обратимым. Эту мистерию каждый из вас может лицезреть два раза в день — утром и вечером, когда он выдавливает из тюбика зубную пасту. Её выдавить очень легко, но назад она не всасывается.

Но главное-то заключается не в этом, а в том, что до тех пор пока мы не обсудим проблему с первородством, всё, что мы делаем в том, что касается чечевицы, все эти негодования по поводу того, как [она] уменьшается, не стоят и ломаного гроша.

С одной стороны, это живая страшная трагедия огромного большинства наших сограждан. Это социальный нагнетаемый ад, в который их опускают.

С другой стороны, сограждане же должны признать каким-то образом, что они в этом участвовали, что весь этот переход осуществлялся в условиях максимальной для России демократии, максимального реального волеизъявления. Да, оно было невелико. Да, большинство проголосовало за Советский Союз, а Советский Союз разрушили. Но ведь возможности выйти и протестовать против этого разрушения были! И никто бы сразу в чёрные воронки не посадил. Или нет? Или это не так?

Давайте-ка это всё-таки обсудим подробнее — вот этот главный вопрос о первородстве, который с какой-то лёгкостью отдала историческая личность, которую мы все любим: наша страна, наше общество, наш народ. Если мы этот вопрос не обсудим, мы путей выхода не найдём.

Выпуск 2

Когда один из моих сотрудников опубликовал в 91-м году разоблачительный материал против меня, который назывался «Таинственный советник кремлевских вождей» (в «Независимой газете» разворот был такой сделан, заказной), и опубликовал там все свои записки — как мои, и сделал все возможное для того, чтобы определенным образом меня дискредитировать, в соответствии с нормами той эпохи (а нормы были такие, что «тайный советник кремлевских вождей» — это было нечто чудовищное), — то началась буря негодования в среде той интеллигенции, которая перед этим относилась ко мне совсем иначе.

Люди, которые меня окружали, отнеслись к этому по-разному. Мать моей жены, когда про меня говорили что-нибудь плохое, просто говорила людям: «Вы мне больше не звоните. Все. Отношения порваны». А супруга моя какое-то время пыталась сохранить отношения с частью интеллигенции (теми людьми, которых она любила) и всё им хотела растолковать, что на самом деле ее муж ничего плохого не хочет и ничего не злоумышляет ни против нормальной демократии, ни против нормальной интеллигенции и всего прочего, он борется с чем-то другим.

По этому поводу шли страшные крики: «Нет! Это не так! Он спасает эту чудовищную совдеповскую систему! Он спасает эту номенклатуру!»

И тогда в отчаянии, желая что-то объяснить, она говорила: «Да он с мафией борется! С мафией!». Ей говорят: «Какая еще мафия? Какая еще мафия?» — «Ну, как же? (она хотела более ясно объяснить) Ну, вы же смотрите фильм „Спрут“?». Тогда фильм шел про мафию, там была показана итальянская мафия.