Михаил Михеев - В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки) Страница 6

[Прокофий:] - Чувство же, товарищ Чепурный, это массовая стихия, а мысль - организация. Сам товарищ Ленин говорил, что организация нам превыше всего... (Ч:107-108)

Так же, как не всем дано мыслить, не всем дано и чувствовать:

Вот Чепурный смотрит на то, что Дванов пишет в записке Копенкину:

- Сумбур написал... В тебе слабое чувство ума (Ч:84).

Знание у Платонова становится таким же греховным состоянием, как в Библии, хотя и с иным осмыслением - оттого что приводит к "скоплению мысли" в одном месте и создает таким образом неравенство:

Ленин и то знать про коммунизм не должен, потому что это дело сразу всего пролетариата, а не в одиночку... Умней пролетариата быть не привыкнешь (Ч:165).

Для конкретного человека мысль (и, сообтветственно, голова) теряет свою ценность, уступая место чувству (или сердцу). Вот Копенкин спрашивает изгнанного из ревзаповедника Пашинцева, что из одежды у него осталось:

Пашинцев поднял со дна лодки нагрудную рыцарскую кольчугу.

- Мало, - определил Копенкин. - Одну грудь только обороняет.

- Да голова - черт с ней, не ценил Пашинцев. - Сердце мне дороже всего... (Ч:117)

Для того, кто уже не способен ни переживать, ни выдумывать что-то, остается один выход - как-то действовать, т.е томить себя или других (даже если это действие вредно или очевидно бессмысленно):

Дорога заволокла Чепурного надолго. Он пропел все песни, какие помнил наизусть, хотел о чем-нибудь подумать, но думать было не о чем - все ясно, оставалось действовать: как-нибудь вращаться и томить свою счастливую жизнь, чтобы она не стала слишком хорошей, но на телеге трудно утомить себя (Ч:87).

Тогда герой решает побежать рядом с телегой, а потом садится на лошадь верхом и, отпрягши телегу, бросает ее среди дороги, на произвол первого встречного. Здесь, как и во многих других местах, труд у Платонова лишен смысла не потому, что в этом заключается злая авторская ирония (или - не только потому), но, на мой взгляд, потому что в таком труде - именно квинтэссенция человеческой деятельности для него.

Чувство телесно, но не самодостаточно, не замкнуто в человеческом теле: чтобы вполне осуществиться, оно должно быть выражено и воспринято желательно прямо тактильно, через контакт с телом другого. Примат чувства (дружбы и товарищества) поразительным образом господствует даже в сценах убийства у Платонова - между расстреливаемыми "буржуями" и расстреливающими их "чекистами" возникает что-то вроде любовных отношений:

Раненый купец Щапов лежал на земле с оскудевшим телом и просил наклонившегося чекиста:

- Милый человек, дай мне подышать - не мучай меня. Позови мне жену проститься! Либо дай поскорее руку - не уходи далеко, мне жутко одному.

Щапов не дождался руки и ухватил себе на помощь лопух, чтобы поручить ему свою дожитую жизнь; он не освободил растения до самой потери своей тоски по женщине, с которой хотел проститься, а потом его руки сами упали, более не нуждаясь в дружбе.

"коммунист" Пиюся никак не приспособится добить лежащего на земле "буржуя", Завын-Дувайло:>

Дувайло еще жил и не боялся:

- А ты возьми-ка голову мою между ног и зажми, чтоб я криком закричал, а то там моя баба стоит и меня не слышит!

Пиюся дал ему кулаком в щеку, чтоб ощутить тело этого буржуя в последний раз, и Дувайло прокричал жалующимся голосом:

- Машенька, бьют! - Пиюся подождал, пока Дувайло растянет и полностью произнесет слова, а затем дважды прострелил его шею и разжал у себя во рту нагревшиеся сухие десны (Ч: 127).

Пристрастие к запахам

В условиях недоверия к мысли и слову, в условиях как бы намеренного отказа от второй сигнальной системы роль основных природных знаков берут на себя шумы и звуки (музыка, от которой герои Платонова плачут), а роль знаков коммуникации начинают выполнять запахи.

Запах - то, чем вещь обнаруживает и проявляет себя в платоновском мире:

Дождь весь выпал, в воздухе настала тишина и земля пахла скопившейся в ней томительной жизнью (Ч:199).

То, что усваивается человеком помимо слов (а часто и вопреки произносимым словам - ведь для героев Платонова они часто вообще не имеют значения), воспринимается через внутренний ритм и обоняние. При этом нечто ординарное, упорядоченное, осмысленное - но не затрагивающее душу - пахнет "сухо и холодно", а неупорядоченное, животное (человеческое) и поэтому "опасное" производит особый запах:

Когда в Чевенгур забрели две цыганки (первые долгожданные женщины), Чепурный занимался выкорчевыванием крестов на кладбище (он собирается сделать из них шпунт для плотины):

Чепурный раскапывал корень креста и вдруг почуял, что чем-то пахнет сырым и теплым духом, который уже давно вынес ветер из Чевенгура; он перестал рыть и молча притаился - пусть неизвестное еще чем-нибудь обнаружится, но было тихо и пахло (Ч:229).

(Совмещение двух валентностей и многократное заполнение одной валентности (как здесь при слове пахнет) - характерная особенность платоновского языка, ср. Кобозева, Лауфер 1990:134).

Вот еще несколько иллюстраций особого пристрастия Платонова к запахам. Чепурный по дороге домой из губернии просится переночевать в чей-то дом. Старик-хозяин, стоя за закрытыми воротами, на высказанную просьбу только молчит. Тогда Чепурный перелезает через плетень, сам заводит во двор коня и заходит в чужую хату:

Старик, видимо, оплошал от самовольства гостя и сел на поваленный дубок, как чужой человек. В избе чевенгурца никто не встретил; там пахло чистотою сухой старости, которая уже не потеет и не пачкает вещей следами взволнованного тела... (Ч:88)

Когда Симон Сербинов возвращается в город из командировки в провинцию, острота его ощущений тоже подчеркнута обонянием:

Сербинов со счастьем культурного человека вновь ходил по родным очагам Москвы, рассматривал изящные предметы в магазинах, слушал бесшумный ход драгоценных автомобилей и дышал их отработанным газом, как возбуждающими духами (Ч:232).

Думать неэгоистично можно только, если думаешь о ком-то другом. По Платонову, это значит обязательно еще и мучиться (мучить себя, терзать свой ум). Так же, как переживать за других - мучить свое тело работой. Только ради блага другого мысль и работа могут быть оправданы. Но употреблять мысль на собственную пользу, заставляя ее работать на себя, так же кощунственно, как наслаждаться чем-то в одиночку. Всякая спонтанная мысль несет на себе тяжкий груз низменных страстей и желаний. Мыслить неэгоистично - безумно трудно, это значит постоянно заставлять себя направленно думать не о том, о чем хочется, все время контролировать себя. Поэтому мысль и стыд неразделимы для платоновских героев. (О господстве стыда над остальными чувствами см. Карасев 1993.) Самый легкий выход из этого положения: человеку нужна постоянная суета вокруг чего-то; чтобы не чувствовать тоски, надо забыться (то есть забыть свои мысли и перестать чувствовать себя), отвлечься на посторонние "раздражающие" предметы:

В следующие годы Захар Павлович все больше приходил в упадок. Чтобы не умереть одному, он завел себе невеселую подругу - жену Дарью Степановну. Ему легче было полностью не чувствовать себя: в депо мешала работа, а дома зудела жена. В сущности, такая двухсменная суета была несчастьем Захара Павловича, но если бы она исчезла, то Захар Павлович ушел бы в босяки. Машины и изделия его уже перестали горячо интересовать , мир заволакивался какой-то равнодушной грезой... (Ч:61)

Тем не менее, как ни странно, неэгоистическое слово не должно быть заранее обдуманным. Предельной задачей является даже сведение всех слов как бы к "естественным надобностям" человека: не дай Бог, если твои намерения сочтут за средство воздействия или угнетения другого. Это как будто противоречит предыдущему, но подобные противоречия прекрасно уживаются в платоновском мире, выдают "краеугольные камни" его метафизики:

Слова в чевенгурском ревкоме произносились без направленности к людям, точно слова были личной надобностью оратора, и часто речи не имели ни вопросов, ни предложений, а заключали в себе одно удивленное сомнение, которое служило материалом не для резолюций, а для переживаний участников ревкома (Ч:182).

В идеале знание должно целиком сводиться к "точному" чувству. Только тогда оно может стать безошибочным. В таком случае оно не может быть уделом сразу всех, как того требует теория (где, как известно, каждая кухарка должна уметь управлять государством). Из этого противоречия Платонов предлагает своеобразный выход: чувством, вмещающим точное знание о вещи, наделяются старики (самые тертые, пожившие люди).

Так, например, Петр Варфоломеевич Вековой - наиболее пожилой из чевенгурских большевиков,

мог ночью узнавать птицу на лету и видел породу дерева за несколько верст; его чувства находились как бы впереди его тела и давали знать ему о любых событиях без тесного приближения к ним (Ч:159).