Александр Рубашкин - Ждановщина Страница 6

В тот страшный и величественный час, когда родина, обливаясь кровью, отстаивала свою свободу, Ахматова оставалась эпически-спокойной и невозмутимой. <…>

В решениях ЦК ВКП(б) Ахматова охарактеризована как представительница «чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии», «застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства», «искусства для искусства», «не желающего идти в ногу со своим народом».

Эта исчерпывающая, глубоко обоснованная и точная оценка с непререкаемой ясностью показывает, что поэзия Ахматовой целиком принадлежит реакционному прошлому, что ее стихи не имеют никаких оснований быть включенными в советскую поэзию, что нельзя позволить мертвым традициям прошлого проникать в живой организм расцветающей советской культуры.

Отметим лишь, что стихотворение, упомянутое выше, называется «Ленинград в марте 1941 года», что стихотворения «Подмосковное» у Ахматовой нет вовсе, а «Мужество» напечатала «Правда» 8 марта 1942…

«Правда» (4 сентября, 1946) публикует статью В. Ермилова «Вредная пьеса», громящую опубликованную в «Знамени» (1946, №7) пьесу В. Гроссмана «Если верить пифагорийцам».

<…> С недоумением и возмущением мы убеждаемся в том, что Вас. Гроссман кокетничает с глубоко чуждой советским людям философией, заигрывает с реакционными, давно обветшавшими идеями. <…>

В. Гроссману так понравилось это мистическое извращение советского мира <…> что он решил опубликовать свое ублюдочное произведение. <…> А журнал «Знамя» любезно пошел навстречу автору и напечатал двусмысленное и вредное произведение. <…>

Примеры извечных повторений берутся автором и из области личных отношений, и из области истории и политики… Одно поколение повторяет с некоторой вариацией другое поколение. Душа деда переселяется в душу внука, душа матери – в душу дочери, и повторяются те же любовные муки, те же колебания между двумя объектами. <…>

Совершенно ясно, что все это не имеет ничего общего ни с художественным творчеством, ни с самой сущностью и методом социалистического реализма, основывающегося на идейно-ясном, правдивом изображении живой жизни, а не на искусственном, рассудочном «подтягивании» материала под ту или другую схему. Автор пьесы занимается вместо художественного творчества чем-то вроде складывания кубиков. В скверные, однако, игрушки играет Вас. Гроссман, и в клеветническую, пасквильную картинку они складываются. <…>

В. Гроссман, как будто бы пытаясь дать положительные типы советских людей, в действительности рисует карикатуру на советское общество. Выходит, что не большевистская партия, с ее передовой идеологией, философией диалектического материализма руководит советским обществом. Нет, в пьесе Гроссмана идеологическое руководство передается какому-то обломку старого мира, в котором смешались в одну кучу толстовство, пифагоризм, свои собственные доморощенные идейки. <…>

Разве могли бы люди, подобные «героям» В. Гроссмана, победить в смертельной схватке с немецким фашизмом? Конечно, нет. Кокетничанье с реакционной философией, отход от позиций социалистического реализма привели В. Гроссмана к извращенному изображению советской действительности.

В. Ермилов в статье «Клеветнический рассказ А. Платонова» (»Литературная газета», 4 января 1947) судит гвардии сержанта из рассказа «Семья Иванова», напечатанного в «Новом мире»:

<…> А. Платонов давно известен читателю. Известен и стиль этого писателя, его художественная манера. Описание у него всегда только по внешней видимости реалистично, – по сути же оно является лишь имитацией конкретности. <…> А. Платонова не занимает конкретный человек, его интересует Иванов вообще, всякий, любой «Иванов»! <…>

Конец рассказа все-таки как будто «благополучен». Однако напрасно А. Платонов думает, что этот конец может нейтрализовать и сгладить в сознании читателя весь тот мрак, цинизм, душевную опустошенность, которые составляют тон, колорит, атмосферу всего рассказа. Именно в этот мрак, подавленность и возвращается герой А. Платонова. Для того, чтобы прошибить этого человека, вернуть ему совесть, понадобилась такая страшная сцена, как жалкие, спотыкающиеся детские фигурки, бегущие вдогонку за «гулящим» отцом. Не будь этой сцены, Иванов спокойно спал бы на своей верхней полке.

Рисовать морально толстокожего человека, «не замечая» этой толстокожести! Для этого и сам писатель должен отличаться тем же свойством. Впрочем, только при наличии этого свойства и можно было написать рассказ, клевещущий на нашу жизнь, на советских людей, на советскую семью.

Нет на свете более чистой и здоровой семьи, чем советская семья. Сколько примеров верности, душевной красоты, глубокой дружбы показали советские люди в годы трудных испытаний! Наши писатели правдиво писали об этом в своих рассказах, повестях, стихах. Редактору «Нового мира» К. Симонову следует вспомнить свое же собственное стихотворение «Жди меня», воспевающее любовь и верность. <…>

Отбирая лучшие качества советского человека, раскрывая перед ним завтрашний его день, мы должны показать в то же время нашим людям, какими они не должны быть, бичевать пережитки вчерашнего дня. <…>

Что общего имеет с этими критериями клеветническое стремление А. Платонова изобразить как типическое, обычное явление «семью Иванова»?

А. Платонов давно известен читателю и с этой стороны – как литератор, уже выступавший с клеветническими произведениями о нашей действительности. Мы не забыли его кулацкий памфлет против колхозного строя под названием «Впрок», не забыли и других мрачных, придавленных картин нашей жизни, нарисованных этим писателем уже после той суровой критики, какую вызвал «Впрок». Мы не вспомнили бы об этом, если бы А. Платонов не повторялся («Бедняцкая хроника» («Впрок», 1931) вызвала недовольство Сталина, о чем критик хорошо знал, а потому и напомнил о ней, чтобы больней ударить писателя. – А. Р.).

Советский народ дышит чистым воздухом героического упорного труда и созидания во имя великой цели – коммунизма. Советским людям противен и враждебен уродливый, нечистый мирок героев А. Платонова.

«Об одной антипатриотической группе театральных критиков» («Правда», 28 января 1949). Без подписи.

<…> В театральной критике сложилась антипартийная группа последышей буржуазного эстетства, которая проникает в нашу печать и наиболее развязно орудует на страницах журнала «Театр» и газеты «Советское искусство». Эти критики утратили свою ответственность перед народом: являются носителями глубоко отвратительного для советского человека, враждебного ему безродного космополитизма; они мешают развитию советской литературы, тормозят движение вперед. И им чуждо чувство национальной советской гордости. <…>

Критик (Ю. Юзовский. – А. Р.) гнусно хихикает над «мистической презумпцией обязательного успеха, раз за него борется советский герой. <…>

В статьях А. Гурвича другая форма маскировки, нежели у Ю. Юзовского. А. Гурвич делает злонамеренную попытку противопоставить советской драматургии классику, опорочить советскую драматургию, пользуясь авторитетом… Тургенева. <…>

Шипя и злобствуя, пытаясь создать некое литературное подполье, они (Ю. Юзовский, А. Гурвич, Я. Варшавский, А. Борщаговский… – А. Р.) охаивали все лучшее («Великая сила» Б. Ромашова, «Хлеб наш насущный» Н. Вирты, «Большая судьба» А. Сурова… – А. Р.), что создавалось в советской драматургии. <…>

Не случайно безродные космополиты подвергают атакам искусство Художественного театра и Малого театра – нашей национальной гордости. <…> Первоочередная задача партийной критики – идейный разгром этой антипартийной группы театральных критиков. <…>

«До конца разоблачить космополитов-антипатриотов». Материалы Пленума Союза писателей («Правда», 26, 27 и 28 февраля 1949). (Сообщается о выступлениях К. Симонова (с докладом), Б. Ромашова, А. Первенцева, Н. Погодина, А. Сурова, В. Вишневского, Л. Шаповалова, С. Михалкова, П. Пустовойта, В. Пименова и других. – А. Р.)

Б. Ромашов: «<…> Эти выхолощенные, проникнутые угодничеством люди, с презрением относившиеся к советской литературе, имеют свою определенную генеалогию, свою метку и даже своего прародителя… Имя его: Мейерхольд. Космополиты молились на эту зловещую фигуру типичнейшего космополита и антисоветского деятеля. Именно он сознательно издевался над русскими классиками… Его глумление над произведениями наших великих классиков перешло по наследству к критикам-космополитам. <…>