Владимир Губарев - Убийство РАН. Новейшая история науки в России Страница 6

– Значит, и Америка теперь в зависимости от Урала?!

– В определенной степени – да! Если по каким-то причинам поставки с Урала прекратятся, то треть мирового рынка в авиации обрушится… Точно так же, если наши атомграды введут эмбарго на ядерное топливо, то атомным станциям в США придется весьма туго… На Урале оказались предприятия, которые имеют огромное значение для развития экономики страны и мира, и это объективная реальность. А потому у нас десятки партнеров в разных точках планеты, и они заинтересованы в сотрудничестве. Это очень важно для развития науки на Урале.

– Не хочу создавать представление, что Урал – это только военно-промышленный комплекс, хотя его роль, безусловно, велика. Однако есть и иные достижения, которые справедливо оцениваются чрезвычайно высоко. В частности, на высшем уровне. Я имею в виду Государственную премию России, которую Президент вручал за выдающееся достижение в науке. И это происходило в Кремле. Вам понравилось?

– Мы – мой учитель академик Чупахин и я – получали эту премию вместе с академиком Трофимовым из Иркутска. Мы считаем, что этой премией отмечено все наше научное сообщество, все ученые, которые работают в области органического синтеза. Традиции этой области химии в России чрезвычайно высоки. Корни ее в Казанской химической школе, знаменитой на весь мир. Так сложилось, но именно Казанский университет стал той благодатной почвой, на которой поднялась органическая химия, и выпускники этого университета стали родоначальниками нового направления в науке.

– Не только в науке. И в общественной жизни выпускники Казанского университета добились выдающихся успехов…

– Сейчас мы говорим об органической химии… Начиная со студенческой скамьи я работал с Олегом Николаевичем Чупахиным, занимался фундаментальными проблемами. В то время изучали механизмы действия органических реакций, как можно, к примеру, замещать атом водорода… Ну и так далее.

– Не странно ли, в университете вы занимались фундаментальными исследованиями, а когда перешли в Академию наук – прикладными?

– Противопоставлять одно и другое не следует. Мы по-прежнему занимаемся фундаментальными проблемами, и это наша генеральная линия. Более того, наконец-то, спустя сорок лет, мы достигли признания важности того, чем занимались все это время. Вместе с Олегом Николаевичем мы выступаем сейчас в роли редакторов монографии, которая посвящена как раз нашей области химии. Книга выйдет в Германии. Авторский коллектив – международный. Это безоговорочное признание авторитета Уральской школы химиков.

– На протяжении последних двадцати лет много раз говорили о деградации науки России, но, как мне кажется, ситуация постепенно меняется: сегодня так говорить уже нельзя?

– Пожалуй… Говорили, что нет молодежи в науке и она к нам не идет. Мол, все, кто мог, уже уехал. Но сегодня реальная картина иная, она постепенно меняется. Я постоянно с этим сталкиваюсь не только на Урале. Довольно много молодежи идет в науку, и в некоторых институтах уже поговаривают о том, что в льготах следует остановиться. За последние пять лет на Урале мы выдали более трехсот сертификатов на приобретение жилья, около сотни квартир отдали молодым, то есть обеспечили жилплощадью более трети из тысячи научных сотрудников, которые у нас работают. Кадровую молодежную политику мы проводим в последние годы очень активно. Выдаем десятки видов грантов на зарубежные поездки – на конференции, учебу, практику и так далее. Это специальные гранты для молодежи. И мы уже сталкиваемся с иной проблемой: молодой человек живет в неких тепличных условиях, приходит «критический возраст» – 36 лет, и он вдруг начинает ощущать, что все кончилось. Определенное время мы – Академия наук и правительство – активно поддерживали молодежь, наверное, надо продолжать и сейчас это делать, но пора понять, что мы подошли к определенному рубежу, когда нужно менее опекать молодых, спрашивать с них больше… В этом году на Урале мы еще выдадим сто сертификатов, и проблема обеспечения жильем молодежи у нас будет закрыта. Все, кто имеет право, ее получили.

– Вам завидуют в других Отделениях РАН?

– Отчасти да. У нас стоит очередь из желающих попасть в тот или иной институт. Иное дело в Москве, здесь соблазнов у молодых больше. У нас нет сегодня проблем с молодыми. Средняя зарплата аспиранта в институте 27 тысяч рублей, а у научного сотрудника – 55 тысяч. В регионе же средняя зарплата порядка 25 тысяч. Так что призыв Президента, высказанный в одной из его предвыборных статей, о том, что к 2018 году зарплата научного сотрудника должна превышать в два раза в среднем по региону, в ряде институтов на Урале уже реализован.

– Естественен вопрос: оправдывают ли ученые те средства, которые тратит государство на вас?

– Я считаю, что отчасти оправдывают. Не во всех институтах и центрах, конечно. Надо признать, что мы имеем сложную палитру работ. Есть институты, которые занимаются фундаментальными исследованиями и не уделяют прикладной составляющей никакого внимания, считая, что их должно обеспечивать государство. Такие институты оказываются в более сложном положении, чем те, у которых гармонично сочетаются фундаментальные и прикладные исследования, так как они создают для сотрудников более привлекательные условия. И по зарплате, и по условиям работы, потому что оборудование приобретается не только на бюджетные деньги, но и на заработанные. По сути дела, бюджетных денег хватает только на зарплату, а остальные приходится добывать. Нужно искать «золотую середину», и в каждом институте, на каждом направлении соотношение тех и других исследований свое. Общих рецептов нет. Если люди занимаются, к примеру, проблемами языка, культуры народов региона, то им трудно получить какие-то дополнительные средства. Да и международные гранты на такого рода исследования не выделяются, так как они имеют значение только для конкретного региона. У нас есть Институт языка и литературы Удмуртии. Понятно, что он необходим для тех, кто там проживает. И это надо должным образом понимать, а следовательно, науке необходимо выстраивать диалог с властью, чтобы руководители понимали, насколько важна наука, которая напрямую доходов не приносит, но имеет огромное значение в культуре того или иного народа, да и России в целом. На Урале значительная доля таких институтов, и их специфику необходимо учитывать. Нельзя проводить равенство между, например, Институтом физики металлов в Екатеринбурге и Институтом физиологии природных адаптаций в Архангельске. У первого – огромное поле для взаимодействия с промышленностью, а у второго – конкретные задачи, связанные с адаптацией человека к жизни и работе в условиях Севера. Понятно, что финансовые возможности у институтов разные, и это обязательно нужно учитывать.

– Каковы планы на будущее? В частности, судьба грандиозного проекта «Урал Промышленный – Урал Полярный»?

– Проект трансформируется, так как проблемам Арктики сегодня начинают уделять больше внимания, чем раньше. Мы начинаем взаимодействовать с Сибирским отделением РАН, с региональными центрами. У нас много точек соприкосновения, и мы можем дополнять друг друга. Мы расширяем арктическую проблематику в Архангельске, есть у нас станция в Салехарде. Низовья Оби – уникальный район: огромные рыбные запасы, редчайшие ландшафты, удивительная природа. Наш Институт экологии растений и животных много лет занимается исследованиями в этом районе. Они начались сразу после образования Восточно-Уральского радиоактивного следа, велись комплексно – есть даже специальный сектор в Институте. Наши ученые хорошо знают эти территории, а потому, когда начали обсуждать проект «Урал Промышленный – Урал Полярный», они начали бить тревогу, так как должным образом не был оценен ущерб, который будет нанесен при прокладке железной дороги. Дело в том, что будет коренным образом измена жизнь всего бассейна Оби, и это нужно рассчитать более точно, а потом уже принимать конкретные решения. К сожалению, сегодня взаимодействие Академии наук и властных структур недостаточное. В правительстве не прислушиваются должным образом к голосу научного сообщества. Убежден, что любые крупные правительственные решения, связанные с развитием того или иного района страны, должны обязательно приниматься с детальной экспертизой академической науки.

– Бытовало мнение, что Россия может обойтись без Академии наук, и некоторые члены правительства это даже заявляли публично. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я сказал бы так: бытовало поветрие, что научную сферу нужно перестроить «по западному образцу», то есть всю науку сконцентрировать в университетах. Впрочем, не «поветрие», а в последние годы и «политика», которую проводили чиновники. Мы ее, конечно, не воспринимаем, потому что лучше их понимаем, что без академической науки развитие страны просто невозможно. Хотим мы этого или нет, но так сложилось в России: более половины научной продукции создается в институтах Академии наук. Я привожу такой пример: уберите из Московского университета двести членов Академии наук, не берите в институты РАН выпускников университета, и он, поверьте, прекратит свое существование…