Владимир Соколов - Огнепоклонники Страница 6

В своих поисках Тихомиров не был одинок. Ему повезло с помощниками с первых дней работы. Среди них особо следует отметить бывшего подпоручика гарнизона Брест-Литовской крепости Владимира Андреевича Артемьева (1868–1962). Он увлекся ракетным делом еще в годы военной службы, изготавливал и испытывал ракеты собственной конструкции. Другими соавторами ПТП являлись преподаватель Артакадемии С. А. Сериков (1886–1937) и сотрудник Российского института прикладной химии (ныне широкоизвестный ГИПХ) О. Г. Филатов (1874–1941).

Первые образцы прессованных шашек из ПТП были получены еще в 1924 г., но серийное их производство началось только в 1927–1928 гг. Оно велось первоначально в детонаторной мастерской завода «Красногвардеец», а потом в законсервированной лаборатории порохов и взрывчатых веществ Военно-морского флота, размещавшейся в Гребном порту морской гавани Ленинграда, на Васильевском острове. Ведал этим производством кумир всех женщин ГДЛ инженер-механик Иван Иванович Кулагин, ныне Заслуженный деятель науки и техники РСФСР, доктор технических наук, генерал-майор в отставке. (Он до сих пор сохраняет свое обаяние и энергию, является почетным председателем секции горнолыжного спорта.) Небезынтересно, что Кулагин работал на тех самых прессах, которыми пользовался Д. И. Менделеев в пору своего увлечения пороховым делом. Итак, с шашек, внешне напоминавших хоккейную шайбу, начинались первые твердотопливные ракеты ГДЛ.

Третьего марта 1928 г. с артиллерийского полигона на Ржевке (в окрестностях Ленинграда) поднялась в воздух одна из них. О ней писал В. А. Артемьев: «Это была первая ракета на бездымном порохе не только в СССР, но и, пожалуй, во всем мире… Созданием этой ракеты был заложен фундамент для конструктивного оформления снарядов к „катюше“.»

Что кроется за ласковым именем ныне общеизвестно: самоходный, первоначально шестнадцатизарядный миномет, боевая машина БМ-13, способная выпустить все свои 132-миллиметровые реактивные снаряды за пять-семь секунд. Точное происхождение ее названия до сих пор не раскрыто. Предполагается, что оно связано с индексом «К» на корпусе миномета (установки выпускались головным предприятием заводом имени Калинина). Но это только догадки.

Первый залп пяти «катюш» накрыл скопление немецких войск в районе железнодорожной станции Орша. Командиром дивизиона «катюш» был капитан Иван Андреевич Флеров. Огненный смерч восьмидесяти реактивных снарядов, называемых в просторечии «эрэсами» возник в 15 часов 15 минут 14 июля 1941 г. Из трофейных документов стало известно, что доносили немцы по этому поводу в ставку Гитлера: «Русские применили батарею с небывалым числом орудий. Снаряды фугасно-зажигательные, но необычайного действия. Войска, обстрелянные русскими, свидетельствуют: огневой налет подобен урагану. Снаряды взрываются одновременно. Потери в людях значительные».

А 23 августа 1941 г. в 21 час 30 минут прозвучал первый залп «катюш» на Ленинградском фронте, под Кингисеппом. Первая реактивная батарея под командованием П. И. Дегтярева прибыла в Ленинград в августе 1941 г. Эффективность действия «эрэсов» побудила верховное командование к созданию более крупных подразделений. Так, в октябре 1941 г. был сформирован первый на Ленинградском фронте полк реактивной артиллерии, использовавшей снаряды М-13, командование полком было возложено на выпускника 2-го Ленинградского артиллерийского училища И. А. Потифорова. К концу Великой Отечественной войны на ее фронтах наносили огневые удары по фашистам уже более десяти тысяч «катюш», выпустившие около 12 миллионов ракетных снарядов разных калибров.

Однако вернемся в 30-е годы. До сих пор речь шла о событиях, в которых автор не принимал личного участия и которым не был свидетелем. Переходя же к описанию работ ГДЛ в ее «звездные годы», автор не может удержаться от личных воспоминаний. Поэтому некоторый субъективизм естественен, как и замена слова «автор» личным местоимением. Итак, как же случилось, что я оказался в ту пору среди людей, одержимых ракетным делом, зачинателей его в Ленинграде?

В начале 1933 г. я был демобилизован из РККА, где пребывал на строевой службе, и вернулся в свой родной Ленинград, с которым была связана моя гражданская работа специалиста по технике высоких напряжений.

В городе царила безработица.

Возвращаться на старое место дежурного инженера в сети «Ленэнерго» не хотелось, это была нудная работа. Во время дежурства, бывало, молишь судьбу: «Ну, пошли мне хоть какую-нибудь аварию!» Ведь только тогда и начиналась настоящая инженерная работа.

Предложения, исходившие от Комиссии по устройству на работу начсостава запаса Ленгорисполкома, были неприемлемы по этическим соображениям: они влекли за собой увольнение людей с места, на которое давалось направление.

Но вот однажды пришло приглашение в высоковольтную лабораторию завода «Пролетарий» (ныне НПО «Электрокерамика»). Директор посулил поручить мне сооружение импульсного генератора напряжением два миллиона вольт. Такого не было даже у академика А. Ф. Иоффе, в его знаменитом «физтехе». Ясно, что я немедленно и с восторгом «клюнул» на это предложение. Однако оно оказалось блефом. Лаборатория была одним из придатков заводского отдела технического контроля, где проводились скучнейшие испытания «на пробой» производимой заводом продукции — высоковольтных изоляторов. А уйти с завода было невозможно, так как в ту пору самовольный уход с работы карался беспощадно, вплоть до тюремного заключения.

К неожиданной моей радости, как-то отдел кадров уведомил, что я уволен с завода. Объяснение содержалось в письме[1] на имя директора:

Прошу освободить сотрудника Вашего завода т. Соколова Владислава Сергеевича для работы его в Газодинамической лаборатории Управления военных изобретений начальника вооружений РККА по особому заданию.

Директор, естественно, наложил резолюцию: Освободить и дать перевод.

Вскоре я получил предписание явиться в заданные время и место для определения моей дальнейшей судьбы. Как человек, еще не снявший воинских доспехов, я обратился за разъяснениями в военкомат, где мне сообщили, что в случае неповиновения я буду снова мобилизован. Пришлось подчиниться. Так состоялась моя первая встреча с начальником 2-го отдела ГДЛ (впоследствии академиком и основоположником советского ракетного двигателестроения) Валентином Петровичем Глушко.

Передо мной предстал обаятельный молодой человек, как выяснилось, почти сверстник (ему шел 21-й год), чем-то внешне напоминавший гоголевского Левко. Он возглавлял в ГДЛ отдел электрических и жидкостных ракет.

Глушко предложил мне «кота в мешке» — работу, о которой не мог ничего сказать до оформления. Я, естественно, отказался. Но Глушко был непреклонен. Выяснилось, что он знает обо мне гораздо больше, чем можно было предположить. В конце концов, он сказал: «Соглашайтесь! Я обещаю, что работа будет Вам по сердцу». От Глушко исходило такое доверительное обаяние, что я сдался. И, как выяснилось, не прогадал.

Путь, приведший Глушко в ГДЛ, был необычным. Он родился 2 сентября 1908 г. в Одессе на Ольгиевской улице в доме № 10, около которого теперь стоит его бронзовый бюст. Исключительная любознательность юного Глушко поощрялась его отцом. Школяр стал своим человеком в Одесской народной астрономической обсерватории. Наступило противостояние Марса. Глушко часами просиживал у телескопа, делая зарисовки. Результаты этой работы и других астрономических наблюдений юноши настолько заинтересовали местных астрономов, что он был принят в члены РОЛМ — РОССИЙСКОГО общества любителей мироведения. Такого молодого сотрудника это солидное научное учреждение еще не имело. Своему увлечению астрономией Глушко не изменял в течение всей жисни. Подобная целеустремленность — черта очень одаренных людей. Глушко поступил на физико-математический факультет Ленинградского Государственного университета, чему способствовало знакомство с двумя замечательными людьми. Первым из них был талантливый популяризатор астрономических проблем Василий Иосифович Прянишников, приехавший в Одессу читать лекции по межпланетным путешествиям. К нему юный Глушко обратился с просьбой помочь получить наилучшее образование в этой области, которой он уже тогда решил посвятить свою жизнь. (Позднее с такой же просьбой он обратился и к К. Э. Циолковскому.) Прянишников рассказал о встрече бывшему народовольцу Николаю Александровичу Морозову (1854–1946), ведавшему тогда в Ленинграде вопросами науки, и Глушко получил путевку в ЛГУ.