Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2002) Страница 6

В писательской среде случилось невиданное воровство: трое обворовали всю писательскую организацию, увели в частные руки издательство и 360 тонн бумаги. Самое страшное в том, что то общество в городе, которое претендует зваться культурным, пресса, которая объявила себя независимой и народной, власть, которая уже поздравляет кубанцев с праздником Св. Пасхи, не испытывают никакого сочувствия к пострадавшим и не возмущаются воровством хотя бы формально. Теперь, пожалуй, можно открывать дискуссию: хорошо это — воровать или... плохо?

17 июня. Возраст, помехи в здоровье, старость матери, все большая тяга к уединению затолкали меня в пересыпский двор, куда жизнь доходит от разговоров с соседями, из очереди в магазинах за хлебом да от моих редких гостей. Телевидение, газеты разносят каждый день что-то чрезвычайное: везде потери, тревога, несчастья, смерть. Иду за хлебом, а на конце переулка третий день мажет забор чем-то деготным, едко пахучим сосед, сидит на скамеечке и натирает с усладой щеткой планочки — уж это будет навеки. Вчера показывали разрушенные дома на Сахалине, спасателей, самолеты над Чечней, врачей в полевых госпиталях, трупы в Буденновске и чеченца Шамиля Басаева, бункер Джохара, погрозившего спалить “всю Россию”, — вот жизнь, которая нас, слава Богу, не затронула в монастырском поселке. Но вдруг чувствую: писать мне стыдно. Как-то неловко “подводить итоги”. Даже героические богатыри-казаки, которых я по сию пору не бросил, отступили еще раз в вечный покой перед скачущим смерчем, который захватил Россию. Опять как бы и не до них, не до старины и традиций. Идет бой! Некогда читать “Записки” А. Смирновой-Россет, “Евгения Онегина” Пушкина и “Первую любовь” Тургенева. Что-то праздное есть в таком чтении. Так кажется. И уж тем более странно тащиться вслед за “музыкальными обозами” (с их шумом и треском), сплетаться в тайном сговоре с фирмачами, скупающими наши здания, и говорить в интервью о “нравственных подвигах души”.

24 июня (Пересыпь). Утром стоял в очереди беснующихся и толкающих друг друга пересыпцев, забывающих о соседстве и прочем, — хлеба привезли мало! И это так напомнило Кривощеково после войны. Пришел — дверь в хату закрыта, ключ положен на водосток. Матушка ушла за молоком к Клаве. Я встретил ее за воротами — с палочкой, шурша мелкими шажками, с трудом удерживая сумку, добирается назад, а и прошла-то всего сто метров. Это ли она, спозаранок и до ночи не утомлявшаяся в делах и заботах? Прилегла у себя и заснула. Уже не накапливаются за ночь силы, клонит немощь к земле. Неоткрытые двери в кухне, курятник, двор, сад сразу как-то сиротеют без хозяйки. Жизнь застывает. О Боже, что будет?!

У часовни, поставленной недавно в сквере за фонтаном, нелепым и грязным, была панихида по убиенному три года назад в Приднестровье казаку А. Берлизову. Стояла маленькая кучка казаков во главе с атаманом Екатеринодарского отдела А. Аникиным. Атамана войска не было.

Помолились и поехали в штаб, в кабинете Аникина устроили поминки. Присутствовал о. Николай Щербаков (настоятель Ильинского храма). Повспоминали Приднестровье. Курил в коридоре с Михаилом Вараввой, и он рассказал мне о том, что все время скрывал его дядя Иван (поэт) о родственниках за границей. Где-то лежат еще на дне колодца рукоятка кинжала и клад под домом. Я вновь долбил им о казаках, покинувших Кубань в 1920 году. Навсегда. Ни одна газета не отметила эту дату. И казаки — тоже. О каком возрождении мечтать?

Август. Ночь. Что я? Уже утро, 5 часов. Не спал. Как всегда, вспомнишь какую-нибудь книгу, начнешь искать, лезешь наверх, книги падают... Читал, читал, отложил, вспомнил Тивериаду. Как жаль, что это не повторится. Огромные камни на берегу, мы на них обедали сухим пайком, а вода тихая, как слова в Евангелии, а вдали горы Иордании... “Дорога из Магдалы в Тивериаду идет вдоль берега. По ней часто ходил Христос в Назарет. Черные козы” (И. Бунин, 1907 год). Никогда больше не буду там. С этим чувством и пролежал в темноте минут пяток... Встал, полез искать вырезки из старинной “Нивы”, паломник пишет о Тивериаде.

В “Литературной газете” (8 февраля 1995) интервью В. А. С ума сошел! Вспоминает посещение Гроба Господня: “...Это, — говорит, — какое-то самоочищение прежде всего, это какой-то свет, который тебя всю жизнь тревожит и как-то освящает...” Да-а... Куда только не заведет привычка “быть литератором”. Я помню всех в этом путешествии: и в церкви Воскресения (где Гроб), и в яслях в Вифлееме, и у реки Иордан. Большинство и не перекрестилось ни разу. Если очистился, то что же тебя все та же злоба вооружает? Никому никакого прощения. И погибшим даже. Неужели он не понимает, кто его злость орошает сладким ядом?! Ведь это уже не “чувство правды”, не позиция “честного писателя”, а заблуждение сорной души, раздражение однажды поругавшегося со всем старым миром человека. Но кого же он выбрал в союзники, в слушатели?

23 октября. Изредка вечные враги мои, а также периодически вспы­хивающие ненавистью ко мне какие-нибудь графоманы, хронически бездарные и тупые не только в писании, но и в чтении, всякие попрошайки, всегда “идейно” вымогающие у партии, а потом у капиталистов незаслуженные пайки, провозглашают тезисы о том, что В. Лихоносов, сукин сын и хитрец, назвал свой роман “Наш маленький Париж” не случайно: притворяясь-де союзником народа и казачества, тянет нас, православных, к католическому Парижу, тайно умирает от любви к масонской французской столице и посмел бесстыже сравнить казачью купель с чужим кафешантанным городом. Отвечать, конечно, выхристюкам незачем, но сказать о неискоренимой подлости людей, случайно прописанных в особняке культуры и разлагавших ее природно-озоновый слой зловонием плебейства, необходимо. Два слова.

Сейчас надо быть сороконожкой, юлой, зубилом и отверткой, чтобы успевать в приобретениях самых банальных средств к существованию. Надо закрыть свою совесть на замок, быть мраморно равнодушным, скептичным, железным и нарочно глупым, когда кто-то тебе станет рассказывать о продажности и гибели всего на свете. Тогда выживешь. Не думай, что если ты отказался лгать, лгать и лгать с самого начала перестройки, менять пиджаки, перестал здороваться с негодяями откровенными и еле-еле переносить негодяев скрытных, если ты, благодаря своему поведению и стойкости и оплакиванию несчастий российских, спустился до нищеты, — не думай, что кто-то в минуту пробуждения “последней совести” скажет: “Да, кое-чем пожертвовал...” Наоборот, скажут: ну что ж, вот все и выяснилось: прозябает — значит, нет ума и способностей жить в царстве “равных возможностей” и свободы, а мы и в этой кутерьме доказали, зачем человеку дана голова...

Июль. Разложение верхов

Давно ясно, что безнравственность расползлась сверху донизу. Иногда думаешь: а есть ли у нашего начальства дети, внуки? Не оттого ли селевые потоки разврата так легко накрыли наши жилища, что партийное начальство, благополучно перешедшее в капитализм, любило тайные пикники, завоз девочек, смотрело пошлые видеофильмы, которые простому люду были недоступны? Вспомним секретные шепоты о том, что вытворяли порою блюстители социалистической нравственности. И потому они очень легко приняли дар нового мышления: пей, гуляй, обнажай чресла, забудь стыд и совесть.

В 1990 году меня вызвали в Кремль на встречу М. Горбачева с творческой интеллигенцией. Вошли мы во Владимирский зал. Появился в рядах Горбачев. Наш С. Михалков показал ему программку нового фильма “Бля”. На этой программке была нарисована непристойная сценка любви. “Да? — сказал Горбачев. — А я этого не знал”. Светила советского искусства весь вечер подмазы­вали идею Генсека о жуткой гнили эпохи застоя (“Мы с Шеварднадзе совещались и решили, что все прогнило”), Горбачев заигрывал с либералами (“Я сейчас читаю статьи Евтушенко”), и лишь один кинорежиссер С. Ростоц­кий “паниковал”: он по-детски взывал к правительству и общественности не допустить разложения. Тщетно. Передовая интеллигенция (цвет нации), все эти М. Ульяновы, А. Баталовы спокойненько уходили из Кремля. В голове было одно: отстоять свободу, поддержать “одного из самых великих реформаторов в истории человечества”.

Да, рыба гниет с головы. Вы посмотрите на их лица. Нy какая там духовность, какое напряжение чистой мысли?! Откуда им взяться. Они-то и дали ход всем нечистотам. Их интересует только власть в собственных руках. Душу насилуют, а власть молчит.

Давайте рассуждать так. Мы живем на Кубани. Каждую неделю газеты оповещают о присвоении звания заслуженного работника культуры группе лиц. В основном это номенклатура. Вы когда-нибудь читали их воззвания, крики, рассуждения о разливанном море пошлости, сатанинства, свального греха, умышленного напирания на потемки человеческой души? Схватили звания как надбавку к зарплате и помалкивают. Вот Управление городской культуры. Некогда бдительная напарница идеологов края. Она опекает законодательницу “парижских мод” на Кубани, выбирает деньги на шоу-концерты, приглашает рокеров на 200-летие города и т. п. Ее волнует нравственность в культуре? Почему не она, начальница, возвышает голос в защиту русских ценностей и самого бытия духовного наследия, а “Красно­дарские известия”? Да, да, почему не проскальзывает в угольное ушко добра, а появляется с улыбкой через широкие врата распада? Разве не могло начальство при любом рынке навести порядок в обществе книголюбов, в самой пepвoй точке, загоревшейся адским пламенем любви к распространению по земле кубанской размноженных типографией страшилищ и порно-девочек? Разве власть не способна была укоротить единственнoe государственное издательство в городе, заставить (и помочь) печатать не западную халтуру, а учебники для школ, исторические пособия по Кубани, книжки для казаков? Как мгновенно упали эти “просветители народа”! И тысячу, и сто тысяч раз повторю: да есть ли у них дети? да орошает ли их хоть капля сочувствия к людям, мимо которых они ходят в своем городе каждый день?