Георгий Кублицкий - По железной земле Страница 6

— А где теперь Худяков?

— Иван-то Петрович? Как где? Здесь, на КМА. Только не в Губкине, а в Старом Осколе, в Стойленском карьере. Недавно, весной, чествовали его: тридцать лет на экскаваторе. С оркестром, в городском Доме культуры. Лямин о нем статью в газете написал.

— Как? Тот Самый Лямин? И он здесь?

— А где же ему быть? Большое дело всех влечет. Лямин теперь машинист-инструктор Стойленского рудника. Молодежь учит. А вот Васи Сердюкова след потерял. Говорят, он на Украине где-то. Сменщиком у меня был, помните?

…Вернувшись из Губкина в Москву, разыскал я свои старые блокноты, записи о Ермоленко и Сердюкове, вырезки из газет, фотографию Ивана Васильевича, помещенную в «Огоньке». Чернобровый, пышноволосый, упрямо сжатые губы, добрые глаза… А ведь уже к тому времени, к началу пятидесятых годов, прожил он жизнь не малую.

В 14 лет — ученик столяра. Потом фабрично-заводское училище, слесарное дело, Курсы экскаваторщиков — и стройка канала Москва — Волга. Первый экскаватор, еще паровой, о таких нынешние молодые горняки КМА едва ли даже слышали. Пустили канал имени Москвы — поехал рыть Невинномысский. Потом Средняя Азия, оросительная система под Чарджоу. Незадолго перед войной оказался Иван Васильевич на корабле, идущем Северным морским путем, узнал в Карском море, что такое одиннадцатибалльный шторм…

Вспоминаем низовья моего родного Енисея, где от берега до берега два десятка километров, холодную тундру под Дудинкой, а в окна заглядывают осыпанные весенним цветом губтанские пышные яблони.

— Высадились, значит, в Дудинке. Ветрище ледяной, конец навигации. А корабли еще стоят под разгрузкой: машины для Норильска, даже паровозы узкоколейные, кирпич, лес… Моряки нервничают, боятся в лед вмерзнуть на обратном пути. Я и оглядеться не успел, как начали мы вкалывать с утра до ночи. Дудинка тогда была деревня деревней, все дома деревянные, один прозвали «Под крышами Парижа».

— Длинный такой, от берега неподалеку?

— Вот, вот… Он самый!

Ноябрьской метельной ночью добрался Иван Васильевич из Дудинки в Норильск. Было там тогда всего два паровых экскаватора. Вскоре ударили морозы. Сорок, пятьдесят градусов.

— Он, экскаватор, как корабль в дрейфе. Пар валит, вода течет, машина вся в сосульках. Хватаешь шланг, пускаешь пар, оттаиваешь. И смех, и грех. Впрочем, какой уж там смех! А после смонтировали мы первый электрический. Это уже совсем другое дело.

Вот на этом-то первом электрическом и стали Ивана Васильевича с его напарником перебрасывать по Норильску с места на место. Всюду стройка, машин мало. Строили ТЭЦ, электролитный цех, большую обогатительную фабрику, медеплавильный.

— В две смены работали больше трех лет. Двенадцать часов в кабине, двенадцать отдых. Пока до дому доберешься, да поешь, да приляжешь — уже вставать надо. Так ведь все так работали: война. В мороз, в пургу. Помню, раз шел на работу к Зуб-горе, это километров шесть, а мороз — пятьдесят один градус, да с ветерком. Вот, думаю, как оно бывает…

Потом перешел Ермоленко на рудник «Надежда». Там импортные экскаваторы были, «Марион» и «Бьюсайрусири».

— Но против наших машин они — нет! Не-е-т. Особенно «Марионы». Они мощные, увертливые, но в морозы не выдерживали. Там вскрыша — скала, и руда — как скала. Начальник карьера приходит: «Ну что? Давай помаленьку! Потихоньку, потихоньку!» Знает, что мороз сверх нормы, но вагоны-то простаивают. «Потихоньку, помаленьку». Стали, в общем, при любом морозе действовать. Рабочий человек всегда приловчится.

В Норильске и пересеклись наши пути еще раз. Занесла меня туда журналистская судьба, и во время взрыва на выброс мы с начальником взрывных работ укрывались от обломков под «бьюсайрусом». А на нем или на одном из соседних как раз и работал Иван Васильевич.

В 1949 году экскаваторщик заполярного Норильска оказался в раскаленной полынной степи на стройке Волго-Дона. А потом Жигули.

Но хотя Волга и долгонько держала его в своей орбите, весной 1956 года вернулся Иван Васильевич на Енисей, где как раз начали строить Красноярскую ГЭС. На месте нынешнего Дивногорска стояли ветрами продуваемые домики пионерского летнего лагеря. За ночь вода замерзала в ведрах на полу. Как раз в ту весну был в родных местах и я, слышал от тогдашнего начальника стройки Ислама Мамедовича Ислам-заде, что ждет он подкрепления с Куйбышевской ГЭС. Ислам-заде приехал на Енисей из Азербайджана, с Мингечаурской ГЭС. Сибирь казалась ему непривычно суровой. Он не хотел носить полушубок и перед ледоходом, когда ветры на реке особенно злы, упрямо ходил в легком пальто с поднятым воротником.

Ермоленко обжился на новом месте:

— Места, сами знаете, красота одна! Тайга, Енисей, горы. Я, дело прошлое, хотел там осесть навсегда, домик построить. Пробивали мы дорогу, как раз над Енисеем, глянешь вниз — дух захватывает: скалы, водовороты. Вот удаль, вот диво! Чем строительная наша профессия людей влечет? Повидаешь сколько! И все же на Красноярской не усидел, когда о КМА услышал. Подсчитал: вместе с Норильском да Дивногорском на Сибирь у меня тринадцать лет падает. А годочки идут, здоровье уже не прежнее. Получил вызов сюда, в Губкин. Поставили на вскрышу Лебединского рудника. Работа интересная, почет тебе и уважение. По весне от одного аромата здешних садов одуреешь. Работай и не рыпайся. Так нет, — дай, думаю, на Африку взгляну хоть одним глазком.

В Асуане мы с Иваном Васильевичем разминулись. Он приехал туда вскоре после перекрытия Нила. А на перекрытии встретился я с его жигулевским напарником, русоволосым шустрым Василием Сердюковым. Документальный фильм о нильской стройке, над которым мы тогда работали, начинался такими кадрами. Поселок в пустыне, дорога, палящее солнце и человек, шагающий с термосом на ремне через плечо. Голос диктора: «На работу ходит он теперь по Африке, «руси Васья», экскаваторщик Василий Сердюков…»

— Жаль, я не видел этого фильма. Васю-то узнал бы сразу, без диктора. Вон, привез на память об Африке.

На серванте бронзовая Нефертити гордо вскинула царственную головку, рядом с ней — фигурка водоноса, купленная в лавчонке каирского базара.

Жил Ермоленко у Асуана, в поселке Кима. В первый же вечер встретил Алексея Александровича Улесова, знакомого по Волго-Дону и Куйбышевской ГЭС. Потом Кузнецова — он сейчас тоже здесь, на КМА, начальник Южно-Лебединского рудника, Кузнецов Василий Михайлович. А Сердюков к тому времени из Египта уже уехал.

— Ох, там работа была тяжелая, в Африке-то! И в забоях, и на подстанции. Бетон был уже заложен, подрывать глыбы считали опасным. И вот поднимаешь махину, а площадка крохотная. Одни негабариты бывали тонн под сорок. На пределе мощности экскаватора. Такие «чемоданы», что страсть. На самосвал из каменной мелочи сначала подушку подсыпаешь, чтобы кузов не искалечить.

Ну, о жаре говорить не буду, сами знаете. Экскаватор как плита раскаленная.

Побродил Иван Васильевич по древним асуанским каменоломням, где рабы вырубали из скалы-монолита обелиски в честь фараонов, искупался в Красном море, съездил во всемирно известные Луксор и Карнак («будто лорд какой, там как раз английские туристы были, важные такие господа»), видел храм Ком-Омбо, показали ему то место, где над гаванью Александрии высился когда-то маяк, одно из семи чудес света.

Да, поколесили наши рабочие люди по материкам и океанам. Возьмите того же Ивана Васильевича: от Северного полярного круга до тропика Рака, от пекла египетских пустынь до тундры Таймыра.

Но годы взяли свое. Прочно осел Иван Васильевич в Губкине. Подошел пенсионный возраст: у горняков он ранний.

И вот тут, чтобы не покривить душой, должен я упомянуть о том, что говорят о Иване Васильевиче его вчерашние товарищи по карьеру. А говорят они, будто последнее время замкнулся в себе ветеран, почти отошел от общественных дел, увлекся садоводством. Садик — вещь полезная. Но для Ивана Васильевича с его огромным жизненным опытом, с его знаниями, с былой его общественной отзывчивостью — вроде бы маловато. Плацдарм не тот… Верю, что Иван Васильевич и сам почувствует это.

Если я скажу, что Михаил Юрьевич Евец мало изменился за те десятилетия, которые мы не виделись, это будет сущей правдой.

Да вот он на старом снимке в «Огоньке». У кабины экскаватора на гибком стальном пруте укреплен белый голубь мира. Окно почему-то украшено бахромой из кистей, какие бывают на занавесях. Подпись: «Знатный экскаваторщик Жигулевского стройрайона М. Ю. Евец работает на мощном уральском электроэкскаваторе». Тот же седой ежик — седым он был уже тогда, поседел в войну, прошагав от Сталинграда до Праги. Снимок сделан на стройке Куйбышевской ГЭС осенью 1951 года.

С тех пор Михаил Юрьевич пополнел немного. Лицо гладкое, выглядит куда моложе своих лет, вид у него человека бодрого, здорового, неторопливо-деятельного. Я застал его после смены. Он работает. Работает в полную силу, хотя ему 67 минуло. Не на административной должности и не мастером, наставляющим молодых. Михаил Юрьевич Евец, как бы опровергая все представления о возрастных границах труда на экскаваторе, занимается делом, какому обучился сорок лет назад на стройке Магнитки, которое продолжал затем в котловане Куйбышевской ГЭС и, наконец, здесь, на Курской магнитной. Он — машинист экскаватора. По должности — рядовой машинист, хотя на парадном пиджаке у него звезда Героя, заработанная еще в Жигулях.