Владимир Бушин - Это они, Господи… Страница 69

«Дуэль» № 16–17’09

Поэт Андрей Дементьев выезжает в Иерусалим

НО ЧТОБЫ ТАК!.. НО ЧТОБЫ ТАК!

Он был певцом страны Советов,

Он комсомольский был вожак…

Да, есть продажные поэты,

Но чтобы так!.. Но чтобы так!..

Я не хотел печатать эту статью, но, право, он вынудил меня. Кто? Почему?.. Видели показанный 1 ноября по московской программе ТВ грандиозный концерт в честь 90-летия комсомола, состоявшийся 29 октября во Дворце съездов? Вот там он меня и вынудил. Чем? Наберитесь терпения. А начну издалека…

Минувшим летом я напечатал в «Литературной России» статью «Оба лучше». Писал я там примерно вот что.

У «Литературной газеты» есть свои любимые авторы. Что ж, с этим ничего не поделаешь, это естественно. Я и сам любимец «Красноярской газеты», «Дуэли», кажется, и «Завтра», а может быть, даже и «Правды», — она мне звание камер-юнкера присвоила. Да ещё какой любимец-то! Печатают то и дело, гонорары выписывают пятикратные да всё в твердых шекелях. А у «ЛГ» среди стихотворцев самые большие и закоренелые любимцы, судя по всему, — Константин Ваншенкин и Андрей Дементьев, ну, а потом — Юнна Мориц, у меня, впрочем, ни малейших сомнений не вызывающая. Первых двух газета уж так пестует, так опекает и холит! Печатает их стихи полосами да еще с предварительным уведомлением читателей о предстоящем эстетическом пиршестве, со своим небольшим, но трогательным предисловием или послесловием, с парочкой портретов, а то и с извещением о состоянии их здоровья: пульс, давление, стул… Вот прихворнул как-то товарищ Дементьев — и тут же читателей ставят в известность: «Наш любимец занедужил. Отбыл на поправку в Израиль. Пожелаем ему выздоровления. Стихи же его вот — только что прислал из иерусалимской больницы „Шаарей“, из реанимации». А в минувший День Победы «Литгазета» порадовала читателей трогательной рецензией о Ваншенкине, написанной не кем-нибудь, а самим издателем его книги. Очень ему нравится то, что он издаёт.

Тут заметим, что между любимцами «Литгазеты» порой случаются как бы переклички. Так, оба они в весьма почтенных летах, и вот корреспондент ЛГ спрашивает Ваншенкина, которому скоро 85, не надоело ли «рифму строгать», не тянет ли на покой. Поэт отвечает:

Видя в небе некий знак,В поздние писали годы —Первым делом это Гёте,Тютчев, Фет и Пастернак.

А почему писали? Известное дело — «женщина — причина». Верно, но что это за «некий знак» в небе? Непонятно. Нельзя умолчать и о том, что Ваншенкин (да продлят небеса его дни!) уже лет на пятнадцать старше трех последних названных им поэтов, а всё выдаёт и выдаёт в «Литгазете» целые полосы. Молодец!

И Дементьев, которому недавно перевалило за 80:

В мои года уже стихи не пишут.Но Гёте был постарше, а писал.

Дался им бедный Гёте, но — тоже верно. Правда, к сожалению, ничего гётевского или фетовского в писаниях того и другого мне обнаружить не удалось. Не беда, обнаружат другие, например, Юрий Поляков.

Ещё примерчик духовной близости двух поэтов. Младший:

Было всё в моей жизни взаимно…Люблю Иерусалим.И чувствую взаимность.

Как тут не вспомнить его старшего собрата:

Я люблю тебя, жизнь,И надеюсь, что это взаимно.

Что ж, взаимность это во многих ситуациях хорошо, но не в силах я вообразить, чтобы, допустим, пылко любимый ими Лермонтов, воскликнув

Люблю отчизну я…,

тут же присовокупил бы:

И надеюсь, что это взаимно.

Невозможно представить, чтобы и Пушкин написал о Петербурге хотя бы так

Люблю тебя, Петра творенье,И надеюсь, что ты уважаешь меня.

Но — кто без греха! Нельзя же требовать ото всех, рифмующих «кошка-собака», пушкинского понимания.

Однако эти два поэта при некоторой общности имеют немало и различий как в жизненной позиции, в манере поведения, так и в литературном складе. Например, оба они после долгой комсомольско-партийной жизни вдруг на старости лет, как сказал классик, «у гробового входа» стали антисоветчиками. Но Ваншенкин порочит Советское прошлое очень осторожно, осмотрительно, гомеопатическими дозами, намёками, даже ребусами, которые не всякий разгадает. Допустим, к ядовитой антисоветской инъекции в давней литгазетовской подборке («три четверти века» мы «дрожали» и «висели на подножке» неизвестно куда летящего поезда) недавно присовокупил:

У страны своей роднойМы находились в безднах комы,В реанимации одной…

Но — вышел поэт, побрякивая медалями да орденами, из комы, слава Богу, покинул реанимацию, и, как сказано уже, скоро отметит 85-летие, Медведея ему уже второй антисоветский орден приготовил.

Есть у него ещё стишок «Смена» — о происшедшей в стране контрреволюции, тоже — аллегорический, непрозрачный, в сущности — ребус, рассчитанный на единоверцев:

Честно и смело,Кончив дела,Первая сменаНынче сошла.

Кто же именно эти честные смельчаки первой смены? Не эти ли — Горбачёв и Ельцин, Гайдар и Чубайс, Черномырдин и Козырев, Березовский и Гусинский? Похоже, что так.

Дальше:

Нынче впервыеВ первый свой (?) рядВышли вторыеКак на парад…

Кто? Дерзнём и здесь предположить: Кудрин да Фурсенко, Зурабов да Христенко, Абрамович да Ходоркович… Но какой же «парад»? Трудятся в поте лица, копая могилу родине.

Надо сказать, что Ваншенкин вообще осмотрителен, осторожен, как стрекоза. Ведь он, между прочим, не подписал коллективное письмо в «Известиях» 5 октября 1993 года, вошедшее в биографии 42 писателей-подписантов как несмываемое пятно под названием «Раздавите гадину!» (о нём мы ещё вспомним). А ведь там — все его дружки-приятели и, надо думать, уговаривали. Ну, разве что не был в Москве тогда. А младший-то собрат Андрюшенька подписал…

У этого младшего немало разного рода «перекличек» и с другими авторами, он частенько просто повторяет их, пересказывает «своими словами», а то и просто цитирует без кавычек. Тут, увы, не всё благополучно. Например:

Я хочу и болей и радостей,Я хочу свою жизнь прожитьНе вполсердца, не труся, не крадучись.Я взахлёб её буду пить…

Похвально, пей. Однако же Пушкин сказал лучше:

Но не хочу, о друга, умирать.Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…

А вот:

Всё должно быть прекрасно в людях…

Да это же усеченный Чехов: «В человеке всё должно быть прекрасно: и мысли, и лицо, и одежда».

Не забыты и старшие современники. Пастернак писал о море:

Приедается всё,лишь тебе не дано примелькаться…

А Дементьев хочет сказать нечто подобное о небе, но вот что получилось:

Всё на земле повторимо,Лишь небо нельзя повторить…

Во-первых, странная мысль — повторить небо. А зачем? Одного мало? Но если всё-таки неизвестным способом изготовить второе небо, допустим, из крашенной жести, то где его поместить? Куда девать? Что с ним делать? Конечно, в известном смысле что-то и повторимо. Так, Дементьев дублирует Ваншенкина, который еще в 1956 году утверждал: «Всё опять повторится сначала». Но он имел в виду далеко не всё, а — женитьбу, детей, внуков, у которых тоже могут быть дети, внуки и т. д… А попробуй повторить хотя бы вчерашний день. Разумеется, как и вчера ты можешь проснуться, сделать зарядку, принять душ, позавтракать… Но как повторить, скажем, матч наших футболистов с голландскими, выигранный со счётом 3:1? Правильней сказал классик:

Ничто не ново под луной…

Но и это правильно лишь в высшем философском смысле и только отчасти, ибо кое-что новое появляется постоянно, например, — одна за одной сорок книг Андрея Дементьева.

Шествуя по чужим тропинкам дальше, встречаем у Александра Прокофьева строки, ставшие замечательной песней:

Чтоб дружбу товарищПронёс по волнам,Мы хлеба горбушку —И ту пополам…

А у Дементьева читаем:

Можно хлеба краюхуДелить пополам…

Можно, конечно, можно. Однако не следует есть чужую краюху и жить за чужой счёт.

Ярослав Смеляков написал когда-то прекрасное стихотворение о женщинах, работающих лопатами у железнодорожного пути. И у Дементьева — о том же самом. И что же? Гвоздит прораба, который «здесь вроде витязя», да какое-то неведомое безымянное начальство. Смеляков же не ищет виноватых где-то: