Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин Страница 69

семьи и желание улучшить мир вовне. Эти линии конфликтуют, и Софья Андреевна получает повод упрекнуть мужа: у нас тут такое творится, что святых выноси, а тут ты со своим солдатом. Итак, старший брат Толстого Сергей Николаевич влюблён в сестру Софьи Андреевны Татьяну. Она влюблена в него, дело идёт к свадьбе, ей шестнадцать, ему — около сорока, но не это является препятствием. Сергей Николаевич выкупил из хора цыганку Марию Шишкину и прижил с ней несколько детей. Как-то он говорит сестре: «Я люблю Таню страстно, но когда я возвращаюсь домой и вижу Машу, такую покорную в своем безмолвном горе, у меня разрывается сердце. Когда я собираюсь объявить ей о разрыве, я вижу её застывшей на коленях перед иконами…» При этом никакой неожиданности для Татьяны Берс в этой коллизии не было, и она долго ждала выбора своего жениха.

Два года тянутся эти отношения, наконец, Татьяна освобождает своего возлюбленного от данного им слова, уезжает и выходит за своего родственника Кузьминского. Он юрист, растёт в чинах, становится сенатором и «очень вовремя» умирает 1 марта 1917 года. Татьяна Кузьминская возвращается в Ясную Поляну и доживает там остаток жизни, написав целый ворох книг и воспоминаний — от «Вегетарианской пищи» до «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне».

А Сергей Николаевич тоже венчается (Лев Львович пишет: «Долг перед совестью взял верх»[170]) — со своей цыганкой, живёт несчастливо. Одна дочь бежит прочь с крестьянином и живёт с ним невенчанной, другую соблазняет башкир, выписанный для приготовления кумыса, сын оставляет дом. Под конец жизни старший брат писателя тяжело болеет, мучается и криком кричит — не то от боли, не то от сожаления по чему-то. Умирает в 1904 при живом ещё брате.

Сама по себе эта история достойна отдельного кино. Человек перед выбором, и как его не сделай — все несчастливы. Это какой-то великий урок, который дают не только книги Толстого, а его жизнь. Да и страсти вокруг него творятся (нечаянный каламбур) вполне достоевские.

Но вот другая история, которой нет в фильме. Начать её стоит с простой хронологии: 16 июля состоялся Военный суд над нашим писарем. Толстой выступает защитником Шибунина-Шабунина (речь печатается в «Тульском справочном листке», № 33 от 21 августа). 9 августа его расстреляли.

Дальше наступает 17 сентября — чуть больше месяца со дня казни.

Софья Андреевна Толстая пишет в своём дневнике за 1866 год: «У нас было так весело эти три недели от начала сентября, что не хотелось инстинктивно думать о несчастии. Когда я долго не пишу журнал, мне жалко, что я не записываю свою счастливую жизнь. Эти три недели у нас гостили Дьяковы, Машенька с девочками, Таня, и была такая между нами дружба, такие простые, дружеские, легкие и приятные отношения, что, я думаю, редко можно встретить что-нибудь подобное. Я так радостно вспоминаю и 17 сентября, с музыкой, которая меня так удивила и обрадовала за обедом, и при этом милое любящее выражение Левы, и этот вечер на террасе при свете фонарей и огарочков, и оживлённые, молодые фигуры барышень в кисейных белых платьях, маленький добродушный Колокольцев, а главное, везде и надо всем оживленное, любимое лицо Лёвочки, который так старался и достигал того, что нам всем было так весело. Я сама удивлялась, что я, солидная, серьезная, танцевала с таким увлечением. Погода была такая чудная, и всем нам было так хорошо». 17 сентября — это день именин жены писателя. «Толстой сюрпризом пригласил военный оркестр из Ясенок, где стоял полк, и устроил танцевальный вечер; у Толстых был в этот день командир полка П. А. Юноша и офицеры»[171].

Татьяна Кузминская, дополняет её: «Наступило 17 сентября. Настроение у всех и у меня было праздничное. Все мы нарядные, в легких белых платьях с цветными лентами. Обеденный стол украшен цветами, и новая терраса залита солнцем. Помню, как шумно и весело в 5 часов вечера садились мы за стол. И вдруг из аллеи сада послышался оркестр. Он заиграл увертюру из оперы „Фенеллы“ „LamuettedePortici“ („Немая из Портичи“), которую так любила Соня. Все мы, кроме Сони, знали, что Лев Николаевич просил полковника Юношу прислать оркестр, но должны были хранить это в тайне. Не берусь описывать выражения лица Сони! Тут было всё: удивление, испуг, что это сон, радость, умиление, когда она увидела и поняла выражение лица Льва Николаевича. Он сиял не меньше её. Соня была очень привлекательна своим цветущим и веселым видом. Я давно ее такой не видала и радовалась на нее.

После обеда приехали кое-кто из офицеров и Стасюлевич и затеялись танцы. Танцевали все, начиная с полковника Юноши, Льва Николаевича и Дьякова. Обе тётеньки и бедная Долли были зрителями. Всё это происходило на террасе. Стасюлевич по принуждению танцевал только кадриль. В одной из кадрилей, в шестой фигуре мне пришлось плясать русскую. Так как я плохо помню про себя, то предпочитаю привести то, что писала Варвара Валериановна Нагорная в 1916 году, в приложении к газете „Новое время“ в статье „Оригинал Наташи Ростовой“:

„В шестой фигуре кадрили оркестр заиграл „Камаринского“. Лев Николаевич стал выкликать, кто может плясать „русскую“, но все стояли молча; тогда он обратился к Колокольцову со словами:

— Пройдись „русскую“, неужели вы можете стоять на месте?

Оркестр забирал всё больше и больше.

— Ну! Ну! — понукал дядя.

Колокольцов сделал решительный шаг вперед и, описав плавный круг, остановился перед Таней.

Я видела её колебание, и мне стало страшно за нее“.

Но не только Варя, а и сама я чувствовала робость, а вместе с тем еле-еле стояла на месте. Я чувствовала, как во мне дрожало сердце, как дрожали плечи, руки, ноги, и как они сами, помимо моей воли, могли бы делать то, что нужно.

Варенька пишет:

„Лицо её выражало восторженную решительность, и вдруг, подбоченясь одной рукой и подняв другую, она легкими шагами поплыла навстречу Колокольцову.

Кто-то бросил ей платок. Подхватив его на лету, она, уже не заботясь об окружающих, плясала так, как будто она никогда ничего другого не делала.

Все зааплодировали. Мне самой, слушая эту увлекательную вещь Глинки и видя Таню, захотелось присоединиться к ней, но я не решалась“.

„Весело, беззаботно и молодо жилось тогда“ — прибавляет Варя.

Красота и теплота ночи были поразительные. Мы все спускались по декоративной лестнице вниз, в аллею сада. Был ущерб луны, и