Елизавета Глинка - «Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы Страница 7

Телохранитель с шофером выполняли роль сиделок и вечерами, когда В. спал, рассказывали медсестрам о бывшей крутости и суперобеспеченности нашего теперь В.

Со мной отношения у него поначалу складывались странно. Будучи знатоком брендов и фирм, он оценивал, во что я одета. Вместо «здравствуйте, доктор» он произносил: «Колготки у вас дорогие, я сразу вижу». Или: «Часы у вас правильные». В смысле – марка часов.

Еду он заказывал только из ресторана, спиртные напитки ему приносил все тот же телохранитель из «старых запасов». Он не хотел ни от кого зависеть, считая, и справедливо считая, скажу вам, что он все может сам.

В палате все было его. Телевизор, белье, одежда, пеленки. Он не хотел ничего казенного. В общем, полное материальное благополучие. Вот только дома, где его ждут под конец жизни, у него не оказалось.

Роскошный «мерседес» стоял на приколе около хосписа, но своему хозяину он больше не требовался.

Он провел у нас пять полных месяцев. Был всем доволен и полностью опроверг расхожее заблуждение моего персонала о том, что «все богатые сволочи».

Веселый, хорошо образованный, очень остроумный был человек. Он не допускал мыслей о смерти. Не спрашивал результатов обследования. Не говорил о будущем. Я с трудом узнала, что он вообще осведомлен о своем диагнозе.

Его раздражало, что в хосписе есть другие пациенты. Он мог потребовать осмотра и анализов в любое время суток и был очень разочарован тем, что одной ночью меня вызвали не к нему, а к буянящему соседу по палате, который ничего в жизни, по его меркам, не достиг. Он не хотел быть равным с другими. Он был уверен, что из хосписа поедет в клинику в Германии.

За пять месяцев мы сильно подружились. И вот наступил момент, когда он не мог встать, и, так как говорить о выздоровлении уже не приходилось, я спросила его, чего он хочет именно сейчас.

Я ожидала услышать просьбу поправиться, съездить в Испанию, заказать редкое лекарство или привезти какого-нибудь консультанта. Цветы, виски, новый телефон, машину, сменить охрану и так далее. Его просьбы до этого дня не отличались разнообразием. Ну, разве что по брендам и названиям вин.

А он попросил меня принести ему козленка. Маленького козленка с непробившимися рожками. Оказалось, что В. вырос в деревне. Его растила мать, а отец умер очень рано. И единственным светлым воспоминанием для него был маленький козленок, с которым он играл, когда был мальчиком.

Козленка я ему принесла. Он обкакал мою ординаторскую и орал или блеял – не знаю, как правильно сказать.

Зайдя в палату, санитарка сказала В., что «сейчас будет сюрприз». Принесли козленка. Он был совсем маленьким, с не отвалившимся еще пупочком. Его дал напрокат молочник. За пятьдесят гривен. До вечера.

В. не мог встать и козленка положили в кровать.

Он обнял его и заплакал.

Впервые за пять месяцев.

Санёк

Apr. 6th, 2006 at 10:05 AM

В хоспис его привезла железнодорожная милиция. Окровавленный – сопротивлялся при «доставке», с огромной распадающейся опухолью слева на шее. В кармане держал газету со статьей обо мне. Статья эта, собственно, и послужила причиной конфликта. Открылось кровотечение, кто-то пожаловался в милицию, и гражданина Григорьева, 1958 года рождения, судимого, без определенного места жительства, арестовали. В отделении он развернул газету и потребовал привезти его в хоспис.

«Петривна меня возьмет. Вот тут написано. Разойдитесь, с-с-суки!» Ему не поверили, завязалась драка. Он их убедил. Привезли, минуя приемное, сразу в палату.

Смысл первой фразы, которую он мне сказал, заключался в том, что он убийца. В тональности «не нравится – не бери». Отсидел пятнадцать лет за убийство отчима. После освобождения бомжевал.

В палате он был один, но, будучи человеком общественным, в ней только ночевал, часами просиживая в холле хосписа. Несмотря на то что я разрешаю курить в палате, всегда шел на лестницу, без стука в ординаторскую никогда не входил и за обедом или ужином приходил непосредственно к кухне, хотя еду больным сестры развозят. Ложку носил в кармане, вилкой не пользовался.

Говорил на фене, от него я узнала не только сами блатные слова, но и их толкование. Даже органы имеют на блатном языке свое название. К примеру, «макитра» – это голова, а «свекла» – сердце. И то и другое у него болело. Я не спрашивала, как он попал в тюрьму. Он отчего-то решил рассказать сам. Спросила, не хочет ли он исповедаться священнику.

– Поп у тебя, Петривна, хлипкий какой-то. Не внушает. Ну его в жопу. Да и забздеть может. Я не раскаиваюсь. Сволочь он (отчим) был редкая, беспредельщик. Мать в гроб уложил. Вкуриваешь (понимаешь)?

Он сидел около церкви во время службы. Ставил свечки, когда никого не было рядом. Но от «попа» упрямо отворачивался.

Пришлось понять, а что мне оставалось делать.

– Хата у тебя грамотная, но к Пасхе я от тебя уйду. Свободы хочу.

Санёк был самым политизированным. Я уже писала, что о всех политических течениях на Украине узнала от него. Жить не мог без газет, буквально умолял принести ему все, что можно читать. Читал медленно, очень внимательно, вставляя смешные комментарии, особенно про депутатов Верховной Рады. Януковича величал «честным пацаном», заседания – «гнилыми базарами» и «шоблами». В стороне от российской политики тоже не оставался. Жириновский был у него «бакланом».

Санёк умер ночью, от кровотечения. Все закончилось минут за пять. Он даже не успел испугаться.

В его тумбочке лежали записная книжка и бумажная иконка Николая Чудотворца.

По этой записной книжке нашли и сокамерника, который не опустился после тюрьмы и едва сдерживал слезы, забирая «Сашку» в последний путь. Он оплатил его похороны. Вот только не было места, где закопать его. Я купила землю на кладбище недалеко от Киева, где сейчас хороним хосписных бомжей и малоимущих, у которых нет своего места. На первой могиле хосписного кладбища стоит крест с надписью: «Александр Григорьев».

Его последним желанием было сфотографироваться «в натуре с тобой, Петривна, и шобы висела это не на доске “Их разыскивает милиция”, а где-нить еще. Я тебя обниму, Петривна!»

Стасик

Apr. 8th, 2006 at 10:30 AM

Совсем маленьким в 1945 году он подорвался на мине в Киеве. Ему оторвало стопу и пальцы на одной руке. Это все, что мне было известно о нем.

Судя по истории болезни, родственники сдали Стасика в дом инвалидов. Оттуда я его и забрала для обезболивания.

Стасик не мог нормально разговаривать – среди многих отклонений у него было расстройство речи, называемое эхолалией[9].

То есть на вопрос «Больно?» он отвечал: «Больно».

«Не болит?» – «Не болит». Так и общались.

Новые слова он повторял по нескольку раз.

«Ли-за. Лу-блю. Ма-шин-ки. Муль-ти-ки».

У него не было среднего настроения. Эмоции выражал или в смехе, или в плаче. И то и другое делал от всей души.

Стасик провел у нас три месяца. Он был обезболен, и так как катастрофически не хватало мест в хосписе, я выписала его обратно в дом инвалидов, оставив на выездной службе.

Я считала его умственно отсталым, из таких, кому все равно, где находиться.

Он громко заплакал, когда санитары из дома инвалидов приехали забирать его.

Пришла в палату, объясняя, что он поедет домой, а мы будем приходить к нему в гости. Стасик уткнулся носом в стену и не ответил ничего. Даже не повторил, как делал раньше.

Когда его увозили, он закрыл лицо руками и не посмотрел на меня.

Журналист

Apr. 12th, 2006 at 12:14 PM

Его привели с приема в поликлинике.

По результатам обследования было вынесено решение о бесперспективности дальнейшего лечения. Метастазы были практически везде. А вот жалоб не было – неясная боль в животе, периодическая тошнота, похудел, но в целом чувствовал себя неплохо.

Красивый сорокалетний мужчина. Работал в одном из киевских изданий. Журналист по образованию, учился в тогдашнем Ленинграде. Женился. Переехал в Киев.

Из увлечений – альпинизм, походы, бардовские песни. В последний поход ходил три месяца назад. Он был ошеломлен не столько диагнозом, сколько невозможностью лечения. Выбрал альтернативные пути – какие-то травы, капли и согласился на поддерживающее лечение. В хосписе был, чтобы не оставаться без помощи.

Он сильно мерз и ходил в шапочке и варежках, за что медсестры прозвали его лыжником.

Коллеги-журналисты приходили каждый день, что бывает так редко. Они пили вино, пели под принесенную гитару. Рассказывали о местах, в которых были вместе. Приходили и альпинисты, обсуждая прошлые походы. Бородатые, сильные и громкие.

Приносили ему домашнюю еду и, останавливая меня в коридоре, тихо спрашивали о том, что можно сделать еще.

В. всегда хотел есть. Не потому что был голоден, а потому что верил в то, что, если восстановит прежний вес, у него будет достаточно сил справиться с болезнью.