Мария Баганова - Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах Страница 7

Глава 2 Сто лет спустя. Золотой век Перикла. Такой ли уж золотой?

Перикл был из филы Акамантиды, из дема Холарга – как с отцовской, так и с материнской стороны из дома и рода, занимавших первое место. По легенде, накануне родов его матери Агаристе приснилось, что она родила льва. Телесных недостатков у него не было, только голова была продолговатая и несоразмерно большая. Вот почему он изображается почти на всех статуях со шлемом на голове, – очевидно, потому, что скульпторы не хотели представлять его в позорном виде. Но аттические поэты называли его «схинокефалом» – лукоголовым, потому что морскую луковицу называют иногда «схиной».

Учителем Перикла был философ-атеист Анаксагор из Клазомен, которого современники уважительно называли «Умом». Питая необыкновенное уважение к этому человеку, Перикл усвоил серьезную манеру речи, серьезное выражение лица. Он редко смеялся, мало жестикулировал, одевался очень скромно, говорил ровно, избегал торопливости. Его было трудно, почти невозможно вывести из себя.

Плутарх:

«…какой-то подлый нахал однажды целый день его бранил и оскорблял; он молча терпел это на площади, заканчивая в то же время какое-то неотложное дело; вечером он скромно пошел домой, а тот человек шел за ним и осыпал его всякими ругательствами. Перед тем как войти в дом, когда было уже темно, он велел своему слуге взять светильник и проводить этого человека до самого его дома».

Занявшись политикой, он отказался от приглашений на обеды и от всех такого рода дружеских, коротких отношений, так что во время своей долгой политической деятельности он не ходил ни к кому из друзей на обед. В городе его видели идущим лишь по одной дороге – на площадь и в Совет.

Плутарх о речах Перикла: «Перикл, настраивая свою речь, как музыкальный инструмент, в тон этому укладу жизни и высокому образу мыслей, во многих случаях пользовался Анаксагором, примешивая понемногу, как бы в подкрепление, к своему красноречию науку о природе.

Перикл был осторожен в речах и, идя к ораторской трибуне, молил богов, чтобы у него против воли не вырвалось ни одного слова, не подходящего к данному делу.

Однажды, когда он вместе с Софоклом участвовал в морской экспедиции в должности стратега, и Софокл похвалил одного красивого мальчика, Перикл ему сказал: “У стратега, Софокл, должны быть чистыми не только руки, но и глаза”.

Перикл, произнося с трибуны надгробную речь в память граждан, павших на Самосе, назвал их бессмертными подобно богам: “Ведь и богов мы не видим, – сказал он, – но по тем почестям, которые им оказывают, и по тем благам, которые они нам даруют, мы заключаем, что они бессмертны; эти черты свойственны и тем, которые погибли в бою за отечество”».

Власть далась Периклу нелегко, ему пришлось выдержать серьезную борьбу с членом Ареопага Кимоном, человеком очень богатым и влиятельным. Ареопаг – «холм Ареса» – орган власти в Афинах, был назван по месту заседаний на холме Ареса возле Акрополя. Кимон приглашал каждый день нуждающихся граждан обедать, одевал престарелых, снял загородки со своих усадеб, чтобы, кто захочет, пользовался их плодами. Перикл, будучи намного его беднее, не мог себе позволить подобного, поэтому он обратился к разделу общественных денег.

Плутарх: «Раздачею денег на зрелища, платою вознаграждения за исполнение судейских и других обязанностей и разными вспомоществованиями Перикл подкупил народную массу и стал пользоваться ею для борьбы с Ареопагом, членом которого он не был».

Приобретя влияние, Перикл стал добиваться изгнания Кимона, объявив того сторонником спартанцев и врагом демократии. Обвинения не соответствовали истине, но тот действительно был подвергнут остракизму и изгнан!

Впрочем, утверждают, что впоследствии Перикл сам внес предложение о возвращении Кимона из ссылки и вернул ему один из важных постов. Больше никаким репрессиям тот не подвергался и умер на Кипре в должности стратега.

Однако единоличной власти Периклу добиться не удалось: аристократическая партия все-таки хотела противопоставить ему какого-нибудь противника, который бы ослабил его влияние. В противовес ему они выставили Фукидида из Алопеки, человека умеренного, бывшего в свойстве с Кимоном. Фукидид не был таким любителем войны, как Кимон; но он был больше склонен к общественной жизни и к занятию политикой. Оставаясь в городе и ведя борьбу с Периклом на трибуне, он скоро восстановил равновесие между приверженцами различных взглядов.

Среди военных походов Перикла особенно знаменит его поход в Херсонес, доставивший спасение жившим там эллинам, несколько экспедиций в Понт – Черное Море, а также морской поход вокруг Пелопоннеса, названный современниками «изумительным». С эскадрой в сто триер он опустошил не только большую часть побережья, но и проникал с гоплитами, бывшими во флоте, в глубь страны далеко от моря. С его отрядом не произошло ни одного даже и случайного несчастия.

При Перикле в Афинах развернулось мощное строительство: именно тогда архитекторы Иктин и Калликрат возвели Парфенон, Калликратом же были сооружены Длинные стены, защищавшие дорогу из Афин в порт Пирей. Был построен и театр – Одеон. Именно в честь него столь многие современные кинотеатры называются «Новыми Одеонами». Всем распоряжался и за всем наблюдал у Перикла скульптор Фидий.

Все это не только служило украшению города, но и давало работу городской бедноте – праздной и в силу этого опасной. Перикл же добивался, чтобы те, кто не несет военной службы, не были обездолены, но вместе с тем чтобы они и не получали, выражаясь по-современному, «пособие по безработице». Поэтому он добивался финансирования грандиозных по тем временам проектов, требовавших применения разных ремесел и рассчитанных на долгое время, чтобы остающееся в городе население имело право пользоваться общественными суммами нисколько не меньше граждан, находящихся во флоте, в гарнизонах, в походах.

Парадоксально, но то, что приводило современников в изумление и на века прославило Афины – величественный Акрополь и другие здания – все это послужило поводом для жесткой критики Перикла. Враги осуждали его и чернили в Народном собрании. Эллины считали, что они терпят страшное насилие и подвергаются открытой тираннии, из-за того, что на уплачиваемые ими Афинам налоги, то есть деньги, предназначенные для войны, афиняне «золотят и наряжают город, точно женщину-щеголиху, обвешивая его дорогим мрамором, статуями богов и храмами, стоящими тысячи талантов».

Перикл: «Афиняне не обязаны отдавать союзникам отчет в деньгах, потому что они ведут войну в защиту их и сдерживают варваров, тогда как союзники не поставляют ничего – ни коня, ни корабля, ни гоплита, а только платят деньги; а деньги принадлежат не тому, кто их дает, а тому, кто получает, если он доставляет то, за что получает. Но, если государство снабжено в достаточной мере предметами, нужными для войны, необходимо тратить его богатство на такие работы, которые после окончания их доставят государству вечную славу, а во время исполнения будут служить тотчас же источником благосостояния, благодаря тому, что явится всевозможная работа и разные потребности, которые пробуждают всякие ремесла, дают занятие всем рукам, доставляют заработок чуть не всему государству, так что оно на свой счет себя и украшает, и кормит».

Фукидид и ораторы его партии подняли крик, что Перикл растрачивает деньги и лишает государство доходов. Тогда Перикл в Собрании предложил народу вопрос, находит ли он, что издержано много. Ответ был, что очень много. «В таком случае, – сказал Перикл, – пусть эти издержки будут не на ваш счет, а на мой, и на зданиях я напишу свое имя». После этих слов Перикла народ, восхищенный ли величием его духа, или не желая уступить ему славу таких построек, закричал, чтобы он все издержки относил на общественный счет и тратил, ничего не жалея. Наконец, он вступил в борьбу с Фукидидом, рискуя сам подвергнуться остракизму. Он добился изгнания Фукидида и разбил противную партию.

Плутарх:

«Между тем росли здания, грандиозные по величине, неподражаемые по красоте. Все мастера старались друг перед другом отличиться изяществом работы; особенно же удивительна была быстрота исполнения. Сооружения, из которых каждое, как думали, только в течение многих поколений и человеческих жизней с трудом будет доведено до конца, – все они были завершены в цветущий период деятельности одного государственного мужа.

По красоте своей они с самого начала были старинными, а по блестящей сохранности они доныне свежи, как будто недавно окончены: до такой степени они всегда блещут каким-то цветом новизны и сохраняют свой вид не тронутым рукою времени, как будто эти произведения проникнуты дыханием вечной юности, имеют нестареющую душу!»