Наоми Кляйн - Доктрина шока. Становление капитализма катастроф Страница 7

Часть первая. Два Доктор–Шока: Исследование и развитие

Мы должны выжать тебя целиком, и тогда мы наполним тебя собою.

Индустриальная революция была началом революции настолько экстремальной и радикальной, насколько такими были самые отчаянные замыслы, воспламенявшие умы фанатиков, но эти проблемы можно было разрешить только при наличии неограниченных материальных благ.

Глава 1. Лаборатория пыток: Эвен Кэмерон, ЦРУ и маниакальная попытка начисто стереть и перекроить человеческую психику

Их психика подобна чистому листу, на котором мы можем писать.

Я пришел на скотобойню, чтобы понаблюдать за так называемым электрическим забоем, и увидел, что к вискам свиней прикрепляли металлические зажимы, на которые подавался электроток (125 вольт). Как только зажимы оказывались на их головах, свиньи теряли сознание, цепенели, а через несколько секунд судорожно тряслись так же, как собаки в наших экспериментах. В период потери сознания (эпилептическая кома) мясник наносил удар ножом и выпускал кровь из животных без затруднений.

«Я больше не разговариваю с журналистами», — ответил напряженный голос на другом конце телефонной линии. А затем как бы приоткрылось крохотное окошко: «И чего вы хотите?»

Я понимала, что в моем распоряжении примерно 20 секунд на объяснения, и задача представлялась непростой. Как я объясню, что мне нужно от Гейл Кестнер, как расскажу о том, что привело меня к ней?

Правда показалась бы слишком странной: «Я пишу книгу о шоке. О том, как переживают шок страны — во время войны, террористических актов, переворотов и природных бедствий. И о том, как после этого их заставляют пережить еще один шок — это делают корпорации и политики, использующие страх и замешательство, чтобы осуществить шоковую терапию. А затем людей, которые сопротивляются этой шоковой политике, подвергают в случае необходимости еще одному шоку в третий раз — с помощью полиции, солдат или допросов в тюрьме. И я хочу побеседовать с вами, потому что вы одна из немногих людей, переживших тайные эксперименты ЦРУ с электрошоком и другими «специальными техниками допроса». Кроме того, у меня есть основания предполагать, что методы исследований 1950‑х годов в Университете Макгилла, в которых вы были испытуемой, сейчас применяют к узникам Гуантанамо и Абу Грейб».

Нет, разумеется, я не могла это сказать. Вместо этого я сообщила: «Недавно мне пришлось путешествовать по Ираку, и я пытаюсь понять, какую роль там играют пытки. Мне сказали, что они нужны для получения информации, но я думаю, это не все. Может быть, это связано с попыткой создать образцовую страну, а для этого они хотят опустошить человека, а затем переделать его с нуля?»

Наступила долгая пауза, а затем мне ответил несколько изменившийся голос (все еще напряженный, но… возможно, в нем было облегчение): «Вы точно выразили именно то, что ЦРУ и Эвен Кэмерон делали со мной. Они пытались меня стереть и переделать. Но у них ничего не вышло».

Не прошло и суток, как я стучалась в дверь квартиры Гейл Кестнер в мрачном доме для престарелых в Монреале. «Открыто», — произнес еле слышный голос. Гейл сказала, что оставит дверь открытой, потому что ей трудно вставать. Это травмы позвоночника, которые все сильнее дают о себе знать, потому что к ним добавился артрит. Боли в спине — одно из многих напоминаний о том, как 63 раза она получала разряды тока от 150 до 200 вольт, направленные на фронтальные доли мозга, при этом ее сотрясали страшные судороги, ставшие причиной переломов, растяжений, искусанных губ, сломанных зубов.

Гейл здоровается со мной, сидя в голубом плюшевом кресле с откидывающейся спинкой. Как я узнала позднее, креслу можно придать 20 разных позиций, и Гейл постоянно их меняет, как фотограф в поисках фокуса. В этом кресле она проводит все свои дни и ночи, пытаясь найти удобное положение и избежать сна, о котором она говорит: «мои электрические сновидения». Во сне она видит «его»: доктора Кэмерона, давно уже скончавшегося психиатра, который назначал шоковую терапию, а также другие пытки, применявшиеся к ней много лет назад. «Прошлой ночью ко мне дважды являлось это ужасное чудовище, — заявила она, как только я вошла в комнату. — Не хочу вас ни в чем обвинять, но это из–за вашего совершенно неожиданного звонка и ваших вопросов».

Я начала думать, что, возможно, мой приход сюда — это несправедливость. И это ощущение усугубилось, когда, оглядев квартиру, я обнаружила, что тут нет для меня места. На всех свободных местах лежали огромные стопки статей и книг, как будто случайными грудами, но сложенные в согласии с какой–то внутренней логикой. Все книжки были помечены желтыми наклейками. Гейл указала мне на свободное место в комнате, где стоял незамеченный мною деревянный стул, но она на миг испугалась, когда я попыталась найти 10 сантиметровое пространство для моего диктофона. На приставном столике перед ней свободного места не было: там было не меньше 20 пустых пачек из под сигарет Matinee Regular, выложенных в виде пирамиды. (Гейл предупредила меня по телефону,, что она непрерывно курит: «Простите, но я курю. И плохо ем. Я толстая, и я курю. Надеюсь, вам это не помешает?») Сначала мне показалось, что Гейл покрыла обратную сторону сигаретных пачек черной краской, но, приглядевшись, я обнаружила, что там крохотными буквами написаны имена, числа, тысячи слов.

В течение дня, проведенного за беседой, Гейл часто, наклонившись, писала что–то на клочке бумаги или на пачке из под сигарет: «Заметка для себя, — объясняла она, — или я никогда этого не запомню». Груды бумаг и сигаретные пачки для Гейл не просто странная картотека. Это ее память.

На протяжении всей взрослой жизни Гейл ум ее подводил: факты мгновенно исчезали, воспоминания, если они там хранятся (многие — нет), были подобны моментальным снимкам, разбросанным по земле. Иногда она могла вспомнить какой–то случай совершенно отчетливо — это она называла «осколком воспоминаний», — но на вопрос о времени могла ошибиться на два десятка лет: «Это было в 1968 году. О нет, в 1983!» Поэтому она хранит этот каталог. Он доказывает, что она жила на самом деле. Сначала она извинялась за беспорядок. Но позднее сказала: «Он сделал это со мной. Эта комната — часть пытки!»

Много лет Гейл мучил вопрос о провалах в ее памяти, как и о других странностях. Она не могла, например, понять, почему слабый удар тока от устройства, открывающего гараж, вызвал у нее приступ неудержимой паники. Или почему ее руки дрожали, когда она подключала к розетке свой фен. Но прежде всего она не могла понять, почему может вспомнить почти все события своей взрослой жизни и почти ничего — из жизни до 20 лет. Когда ей приходилось встречаться с человеком, который говорил, что знает ее с детства, она отвечала ему фразой: «Я знаю, кто вы, но не могу точно припомнить, где мы встречались». Как она призналась: «Это было лукавство с моей стороны».

Гейл пришла к выводу, что все это — проявления ее нестабильного психического здоровья. Когда ей было 20–30 лет, она страдала депрессией и зависимостью от таблеток, иногда после нервных срывов она оказывалась в больнице в бессознательном состоянии. Из–за этого семья разорвала с ней отношения, так что Гейл осталась совершенно одна и иногда ей приходилось питаться отбросами, которые она находила в мусорных баках около продуктовых магазинов.

Но она смутно догадывалась, что нечто еще более страшное произошло раньше. До разрыва с семьей они с сестрой — однояйцевым близнецом — часто говорили о времени, когда Гейл была в еще более тяжелом состоянии, так что Зелле приходилось за ней ухаживать. «Ты не можешь себе представить, что я пережила, — говорила Зелла. — Ты мочилась в комнатах, сосала палец и разговаривала по детски. Ты даже попросила бутылочку моего ребенка. Вот с чем мне приходилось справляться!» Гейл не могла понять, как относиться к этим заявлениям своей сестры. Мочилась на пол? Требовала бутылочку своего племянника? Она ничего не помнила об этих странных поступках.

Ближе к 50 годам Гейл подружилась с мужчиной по имени Джекоб, в котором нашла, по ее собственным словам, «родственную душу». Джекоб пережил холокост, и он также мучился из–за проблем с памятью. Джекоба, который умер уже более 10 лет назад, очень беспокоили забытые Гейл годы. «Должна быть причина, — говорил он об этих провалах. — Тут должна быть причина».

В 1992 году Гейл с Джекобом случайно проходили мимо киоска с газетами и увидели большой кричащий заголовок: «Эксперименты по промыванию мозгов: жертвам обязаны выплатить компенсацию».