Журнал Русская жизнь - Возрастной шовинизм (декабрь 2007) Страница 7

V. Билет

- Наш Уком ленивый, - говорит Чухарев, - насчет билетов волынщик. Другой раз пришлют, а парня уже давно из членов вышибли. Ужо в город поеду, я им взбучку задам. Что вы, мать вашу так, пишете тихо! Спрашивает Сенька дрогнувшим голосом. - Может, почта потеряла? - Почта частные письма теряет. Казенных нельзя. Верит Сенька: Чухареву больше знать. Волынщик Уком, а придет час - и про Сеньку вспомнит. И вспомнил. Увидал-таки, наконец, Сенька в клубе билет, давножданный. На манер книжечки, как кумач, красный. На обложке флажок. На флажке три буквы: КИМ. Понимай, как надо. - Видишь! - размахивает Чухарев билетом, нарочно долго не отдает, чтобы Сеньку помучить. - Вижу. - Помни. Теперь ты заправский член. В центральные списки внесен. Понял? - Понял? - Больше ничего. Получай! Вцепился Сенька в билет красный, новенький, притиснул к груди и замер. Потом завернул в газетину и в пазуху, к сердцу положил. Опять вынул, смотрит на печать, на подписи смотрит - не налюбуется. Вдруг как Гаврик на ухо рявкнет: - Гляди, гляди, твой билет на улицу убежал. Вскочил Сенька с лавки. Руку в пазуху. Тут! Кругом: ха-ха-ха, хо-хо-хо! - Прочти, что написано. - Ким! - А что это значит? - А ты скажи. - Колоти интернационал молодежи. Понял? Завет Ильича. Запиши. - И так запомню. - А ты знаешь, что с билетом делать? - Каждый день дегтем чистить. Подтрунивает Гаврик: завидно, что и Сенька в комсомол вступил. Куражиться больше не над кем. Посмеялся и говорит: - Не сердись. Я шутя. Будем дружиться. Мы ведь соседи, близко живем… Насчет Чухарева дельце обмозгуем, гнить начал парень. Домой пошли вместе. Сидит тятька в избе - билет в руках вертит. - Мала штучка, а ядовитая! Мать, подь сюда, где там волдыришься… Прибежала мамка, руками всплеснула. - Видала, какой сыну почет. В центральные списки внесен. Что хоть намарано-то? «Се-ме-н… Ива-но-вич… По-та-пов». Иванович! И тятьку не забыли. Кто писал-то? - Уком! - Странное имя! Немец, должно быть. Пошли ему бог невесту хорошую. Вежливый усе-таки человек!… Аж слезы у мамки на глаза набежали… - Клеймо-то хоть не антихристово-ли? - Что ты, мам, успокойся! - Какие вещи дома завелись. Дай я его за божницу спрячу. - Никак нельзя! Боги на пол попрыгают. После ужина идет Сенька на поветь, расстилает постилахи, ложится на пухлые, пахучие травы. Билет под подушкой лежит. Тихо. В щели, крыши звезды лукаво мигают: - Что, мол, получил? - Я-то получил, вот вы получите! Сконфузились звезды, за облако убежали. Спит Сенька, веселые сны видит, улыбается.

Комсомольская правда № 13

Вторник, 10 июня 1925 г.

П. Гугуев. «Славный парень»

Как этот своеобразный юноша попал в санаторию им. Воровского в Гаграх, пока остается невыясненным. Но он явился туда в матросской форме с ухватками былого кутилы-моряка, рубахи-парня, похожий на тех своих друзей, которые за вспыльчивый характер давно уже плавают по суше, разгоняя ветер устарелым клешем. Он предъявил документы на имя Якобсона и молча указал перстом на сопровождавшую его женщину. И тут началась история о сухопутном моряке, попавшем на «блатное» дело. Юноша Якобсон стал грозой санатории. Технический персонал был подвергнут террору. - Эй, вы, клячи! - орал Якобсон. - Что за бузу вы мне дали сегодня на обед? На кой она мне плешь! Даешь сладкое и хватай Самару! Н-н-у-у! Затем он поймал за борт старшего врача и угрожающе предложил ему комбинацию: - Братишка, у тебя, должно быть, пенсы есть. Так гони монету, дорогой, не могу ж я без звона в кармане. Врач торопливо вытащил червонец и «погнал» его Якобсону. Удивительный юноша после этого исчез и «набусался» вдрызг, то есть напился до бесчувствия. Он вернулся в санаторию и, схватив со стены аптечку, «тяпнул» ее об пол. Его внимание привлекла также мебель, за ней посуда… но в это время вошел старший врач. - Что вы делаете, перестаньте сейчас же, - сказал врач. Якобсон взглянул на него и раздумчиво протянул: - Та-ак, вы один доктор… Потом, вооружась железной плевательницей, оставшейся целой, заорал: - Вы один доктор, но из вас сейчас двух докторов сделаю! Доктора отбили сбежавшиеся больные, и юношу утихомирили. Но на этом не кончилось. Спустя несколько дней Якобсон опять взял очередного за борт и произнес: - Братишка, у тебя, должно быть, пенсы есть… - И так далее, вплоть до двух докторов из одного. - Я заслуженный военмор, - кричал Якобсон. - Меня вся центра знает… Меня прислали психику лечить… И тогда больные, которым было не совсем по себе от таких наводящих на грусть развлечений, «пришили» юношу, пользуясь его выражением. Не правда ли, болезнь, этакая, симпатичная? В анкете, заполненной по прибытии, Якобсон назвал себя кандидатом РКП (б), но документов на этот счет не оказалось. В удостоверении шефской комиссии он рекомендовался как заслуженный военмор, но это ничем не подтвердилось. На основании таких жидких аргументов больные, не входя в большие подробности, «выкатили» Якобсона из санатории, неосмотрительно упустивши отобрать у него документы и доставить этого парня, куда следует. Там бы его «пришили», наверное, не так.

Д. Маллори

Огненные похороны

Ударим крематориями по ветхозаветным кладбищам

«Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище - крематорий!» Кремация обрела легальный статус в православной России только после революции, благодаря декрету Совнаркома РСФСР «О кладбищах и похоронах» от 7 декабря 1918 г. Этот вид похорон был немедленно объявлен самым передовым. К. Е. Ворошилов публично заявлял, что «считает быстрое сжигание трупов наиболее современным и культурным способом их уничтожения». Молодежь двадцатых годов не боялась смерти и не верила в загробную жизнь. Не случайно первый московский крематорий разместили не где-нибудь, а в здании церкви Серафима Саровского и Анны Кашинской в Донском монастыре. Заработал он 12 января 1927 г. В этот день там кремировали рабочего мытищинской водокачки Ф. К. Соловьева, коммуниста, специально завещавшего похоронить себя самым передовым способом. А для тех, кто опасался последовать его примеру, предназначались десятки почти рекламных статей о кремации, публиковавшихся на протяжении 1927 года во всех крупнейших газетах и журналах страны. Одну из таких статей мы и предлагаем вашему вниманию.

Публикуется по тексту: Д. Маллори. «Огненные похороны»//«Огонек», № 50, 11 декабря 1927 года.

У подъезда стоит катафалк. Лошади, покрытые белыми попонами, грустными глазами глядят на снежную пелену огромного двора былого Донского монастыря. У катафалка две старушки.

- Пришла поглядеть… Помирать скоро. Как они это там сжигают? Не пускают чужих-то, посторонних, внутрь! Поглядеть хочется. Вы там были, гражданочка?

Гражданка, выходящая из главного подъезда, держит в руках небольшую, запаянную урну, в ней полтора килограмма белых, мелких костей.

Таков современный гроб. Цинковый ящик, на нем металлическая табличка - имя, фамилия покойника, номер и дата…

«Я, нижеподписавшаяся, даю настоящую подписку в том, что согласно правил… Урна с пеплом сожженного в I Московском крематории будет похоронена в земле или поставлена в общественном учреждении»…

Такую расписку требуют от родственников, получающих урну на руки… Дома, на квартире, нельзя держать останки сожженного. Это объясняетея только жилищной московской теснотой.

- Вы внутре были? - все настойчивее спрашивает старуха. - Как оно там? Верно ли, что покойник в печи прыгает?…

- А зачем, гражданка? Не прыгает. Очень даже хладнокровно лежит.

Толстый и огромный, точно старинная башня монастыря, сошедшая с места векового, поп, целый день находящийся здесь в ожидании заработка, басом глаголет:

- «Прах ты и во прах возвратишься», гласит Бытие, глава 3, страница 19.

- Так церковь, батюшка, не воспрещает это самое, что сжигать покойничков?

- Нет, ни один собор, тетя, ни канон кремации не запрещает… и через погребение - прах, и через сожжение - прах!

Кажется, старушка довольна! Батюшка не воспрещает. Кто о чем, она, старая, о смерти думает… Хочет по-новому умирать. Новое побеждает старое.

Вот оно, это новое: величественное, урбанистическое здание крематория. Вдали вышка радиостанции им. Коминтерна!…

А вот старое: красные стены былого Донского монастыря.

Где еще так разительно различие веков «нынешнего» и «минувших», где еще в мире - вышка радио и крематорий вырисовываются на фоне красных стен XVI века и шатровых колоколен, с которых глядел еще Дмитрий Донской…

День в крематории начинается рано, в 9 часов все уже на местах. В большом зале, под пальмами - гражданская или религиозная панихида. Священников сменяет католический патер.

- Следующий!

300 рабочих провожают умершего товарища.