Геннадий Прашкевич - Кукушки Мидвича Страница 7

Вот уж точно, XX век без Братьев неполон.

5. Третий апостол

…В Индии он сочинил портянку на писательских жен, пользовавшихся услугами рикш. Никакие наши оправдания, дескать, наши жены материально поддерживают самый бедный класс Индии, не помогли. В Москве пришлось писать оправдательные отчеты, к счастью, Станислав ни словом не упомянул о том, что случилось с ним в Варанаисе, куда мы прилетели из Калькутты. В Калькуттском университете Станислав никому не дал сказать ни слова, только энергично размахивал своей книжкой о вреде алкоголизма, которую успел издать перед отъездом, и говорил о том, что именно такие книги следует читать индусам. Он не спрашивал, спиваются ли индусы, пьют ли они вообще, он просто видел толпы на улицах — оборванных костлявых людей. Оборванные и костлявые — значит, пьют. В Варанаисе наши сердца не выдержали. Сеня Злотников (драматург), Михаил Иванович (китаист и писатель) и я — мы вызвали мальчика-боя, дали ему доллар и вручили бланк телеграммы, на котором латинскими буквами изобразили следующий текст: srochno vozvrashaites v Kalkuttu dlj zakluchenia dogovora na knigu o vrede pjanstva I poluchenia gonorara. Мальчик-бой телеграмму унес в указанный нами номер и, допив все, что было в мини-баре, мы разошлись.

Утром мы посетили храм обезьян. Надо сказать, в этом храме всегда тесно и неприятно и обезьяны всячески издеваются над туристами, дразнятся и швыряются палками. Они в храме хозяева. Станислав шел впереди нас. Вид у него был надутый. Мало того, что в Москве он бросил пить, основал писательское общество трезвости и издал книгу о вреде пьянства, так еще здесь гэбист (которого мы не знали, но которого знал он) не позволил ему вернуться в Калькутту «dlj zakluchenia dogovora na knigu o vrede pjanstva I poluchenia gonorara». Станислав жаждал знать, кто послал телеграмму? Задумавшись, он вынул из кармана двадцатку — все, что нам выдавали на путешествие, и поднял ее, рассматривая на просвет. Зеленая вражеская валюта. Он презирал ее, но когда возбужденный гибкий самец, наклонившись со стены, вырвал из его руки двадцатку, он возмутился. Он боялся выказать праведный гнев перед индусами, и самец со стены тоже это знал. Одной рукой он делал движения, смысл которых не мог бы обмануть даже девственницу, а другой, совсем как Станислав, рассматривал зеленую бумажку на просвет. Зеленая вражеская валюта. Покончив со своим сладким делом, самец порвал двадцатку и пустил обрывки по ветру. Станислав был убит: плакал гонорар, в Калькутту не пустили, и валюты больше нет.

И тут он увидел наши сияющие глаза, и все понял, и всех вычислил.

Странное дело: писательское начальство в Москве всерьез обвинения Станислава не приняло. Видимо, посчитали, что такие, как мы с Сеней и с Михаилом Ивановичем, часто заблуждаются, и это, к счастью, еще не самое главное наше заблуждение. Так же они не поверили в то, что это мы научили непристойностям самца-обезьяну; и не поверили в то, что мы сознательно сорвали внедрение крупного культурного проекта: пьяницы, вот и сорвали. Зато указание на жен, катавшихся на рикшах, здорово подействовало. Одним из последствий стало то, что моя рукопись, когда это понадобилось, из редакции издательства «Советский писатель» попала на рецензию именно к Станиславу. Он бодро оценил ее на самый низкий балл и намекнул на то, что таким, как я, вообще следует писать свои вещи латинскими буквами.

Что ж, имел право.

Я помню аннотацию к роману Станислава «Третий апостол».

«Тяжело ранен профессор Духовной Академии Маркерт. Умирающий писатель зажал в руке фигурку одного из апостолов — Петра. Почему не Фомы или, скажем, Иуды? Начальник управления Жуков возглавил расследование». Вылетело из головы, чем расследование закончилось. А вот в семидесятых, задолго до того, как Станислав бросил пить и начал писать духовные романы, мы не раз встречались и радовались тому, что в свое время «ходили в одном бассейне». Каботажник, штурман, Станислав тогда только еще присматривался к фантастике, только еще водил носом, откуда доносятся самые вкусные запахи? Наверное, тогда прикидывал будущие строки из «Третьего апостола». «Обутые в брезентовые сапоги ноги трупа он сунул себе под мышки, цепко обхватив начавшие стынуть ноги мертвеца руками». Чем плохо?

Вот еще одна аннотация. К роману «Возрождение».

«Товарищ Сталин, посланец Зодчих Мира, олицетворяющих галактическое Добро, возникает вдруг на планете Земля и становится гостем известного русского писателя. (Вы, конечно, понимаете, кого именно. — Г. П.) Вождь и писатель — непременные участники сногсшибательных приключений, загадочных, едва охватываемых разумом превращений. Доморощенные мафиози и неожиданные монстры, президенты и диктаторы Лиги сексуальных меньшинств…»

Что ж, говорю я себе, каждый волен писать то, что ему кажется нужным.

«Станислав Гагарин открыл глаза, — (это я цитирую роман, автор пишет о себе в третьем лице. — Г. П.) и увидел, что за его письменным столом сидит Сталин. «Приятный был он в обращении мужик», — несколько отвлеченно подумал Станислав Гагарин. Сталин пожал плечами. «Способностью читать мысли я пользуюсь избирательно. У меня ведь тоже принципы… нравственные. И не усмехайтесь. Вы обо мне знаете лишь по публикациям в «Огоньке» да по сочинению Волкогонова». Зеленые с желтизной глаза вождя зажглись вдруг и пронзили сознание хозяина магической энергией. «Задавайте ваши вопросы. Сейчас для меня нет никаких, понимаешь, загадок из области философии, политики или житейского бытия… товарищу Сталину вменили в обязанность постоянно заботиться о вашей особе и опекать… Но главное, что знают о Станиславе Гагарине, моряке и писателе, Зодчие Мира… интеллект, нестандартность мышления, способность мыслить глобальными категориями, космическое сознание». — «А Бог?» — «А Бога нет», — строго сказал Сталин».

Да, каждый начинает со всей Вселенной, а заканчивает своими четырьмя сотками.

Я гляжу на список Нины Матвеевны Берковой, в котором указаны молодые по тем временам писатели, и думаю, как впоследствии сложились их судьбы? Почему одни стали певцами Корифея всех времен и народов, другие воспели мир нежити? Почему имена одних на слуху, другие забыты? Что определяет судьбу: слабость наша, сила наша? В. Бабенко, В. Покровский, Э. Геворкян, А. Силецкий, С. Лукьяненко, А. Фазылов, Л. Синицына, В. Головачев, Х. Шайхов, И. Пидоренко, М. Веллер, Б. Штерн, С. Логинов, А. Кубатиев, Е. Лукин, Н. Оганесов, Ю. Пригорницкий, Д. Клугер, В. Забирко, Е. Дрозд, Р. Арбитман, А. Столяров, А. Балабуха, А. Измайлов, Б. Руденко, В. Рыбаков, Н. Псурцев, Ю. Брайдер и Н. Чадович, Н. Астахова, С. Иванов, А. Бачило и И. Ткаченко, А. Лазарчук, М. Бернацкая, Л. Шувалов и А. Ярушкин, Д. Трускиновская, А. Щеголев, А. Мельников, П. Кузменко, А. Молчанов, В. Петров, А. Тарасенко, Р. Сагабалян, В. Шкаликов, Н. Курочкин, А. Рубан, Е. Маевский и многие, многие другие. Одни пришли раньше, другие пришли позже. О каждом я мог бы рассказать трогательную или веселую историю, все они или вошли в литературу или выпали из нее. Одни ее гордость, других уже просто нет, А ведь спорили, читали друг друга, искали свое место, пили, не без этого, — океан фантастики был велик, маяков мало, но каждый верил, что кто-то должен доплыть до берега.

Так оно и должно быть.

Школа писателя — его жизнь. Никаких других школ не существует.