Олег Павлов - Гефсиманское время (сборник) Страница 7

Если на рабочих или инженеров еще можно будет выучить, возрождая промышленность, то разруха долгая в сельском хозяйстве пускает на убыль даже не урожаи да надои, а само русское крестьянство – деревенский человек отвыкает от крестьянского труда, научить же кормиться от земли, научить работе на земле почти нельзя, ведь земля – это не станок, а живая почва, равно как земледелие – не производство, а могущая быть утраченной культура пользования землей, требующей разного отношения в разных краях и условиях.

Крестьяне живут на земле – и если в городах легко найти себе новое применение, получить новую профессию, устроиться на другую работу, то безработица в крестьянских хозяйствах, их разорение влекут за собой последствия одинаково катастрофические – исход из деревень, беспробудное пьянство (вырождение уже физическое). Русская деревня заколочена наглухо в гробовое молчание – о миллионах людей не вспоминают в СМИ, даже в пору страды или посевной.

Крестьяне беспомощны перед заказчиками – будь то заказчик коммерческий или государственный, – которые могут не выполнить договор или не заплатить, но при том их не объявят за это банкротами и денег с них за ущерб или долги не взыщешь. Зато если совхоз, разоренный своими заказчиками, не расплатится по банковскому кредиту, то его объявляют банкротом и распродают все имущество. Кабальные формы кредитования сельских хозяйств таковы, что ускоряют их банкротство. Сдается в залог под кредиты не земля, так как земельный кодекс у нас исключает собственность на землю, а техника, скот – сельхозимущество, с распродажей которого крестьянам уже ничего не остается делать на земле, как и земля остается никому не нужной.

Банкротства коллективных хозяйств подобны поджогу кораблей, но бежать с этих кораблей потерпевшим бедствие колхозникам уже некуда и не с чем. Хоть крестьяне могут получить в аренду с правом залога земельный надел и выйти своим паем из того же колхоза целыми да невредимыми, но не выгодно выходить даже из таких, обреченных на гибель колхозов, так как существование с теми же кабальными банковскими кредитами в одиночку будет еще бедственней. В сельском хозяйстве царит тот же хаос, что и в промышленности. Экономическая самостоятельность при советских способах хозяйствования придушена налоговыми поборами, неплатежами, инфляцией. Директорский корпус научился не работать, а паразитировать на разрухе. Наемные рабочие, колхозники брошены государством – которое их когда-то нанимало да содержало – на произвол цен, заказчиков, директоров.

Правительство объявило курс на создание фермерских хозяйств, дало начальную свободу и льготы – право на аренду земли, льготное кредитование, но, когда движение стало массовым, тоже бросило его на произвол судьбы. Фермерское движение, набирающее силу, должно было естественно потеснить в России чахнувшие коллективные хозяйства – перенять у них землю, технику, после чего со всей неизбежностью вставал бы вопрос о частной собственности на землю. Чиновники согласны были в начале реформ в сельском хозяйстве поощрять частника. Но отдать ему в собственность землю, подчиниться его интересам были уже не согласны. В их интересах – поддерживать на плаву требующие громадных дотаций неэффективные коллективные хозяйства, потому что чиновник сам точно так же паразитирует на дармовых бюджетных средствах и желает к тому же не служить чьим-то интересам, а управлять, исходя только из своих, бюрократических.

Фермер получил землю худшую из худших, притом за арендную плату, назначаемую не из расчета, плодородна земля или нет. У него нет всей необходимой техники. Проценты по банковским кредитам так велики, что их нету смысла брать – если берешь кредит, к примеру, на покупку трактора, то выплачивать после по процентам надо вдвое больше, чем стоил этот трактор. Фермерские хозяйства, поставленные в неравные условия с колхозами, даже несмотря на то, что фермер заинтеросованней колхозника в конечных результатах своего труда, побеждаются в России, и доказательство этого поражения – уже массовый исход из фермерского движения когда-то увлеченных реформаторскими посулами трудолюбивейших знающих людей.

Страна новая, а многие законы остались от старых времен, но действие их оказывается куда более жестоким именно потому, что новая реальность куда жестче, чем советская. Так не претерпел изменений в отношении подростковой преступности уголовный кодекс, но за это же время изменилось очень многое, притом по существу. Новые реалии – беспризорные дети, массовая безработица у молодежи и неизвестные до этого виды детской преступности – детская проституция, воровство как единственный способ выживания (у беспризорных детей), вовлечение малолетних в преступления, не ими продуманные и неестественные для их возраста – по сути организация детской преступности теми, кто использует правовое освобождение детей в возрасте до четырнадцати лет от уголовной ответственности в своих преступных целях, руководя их действиями. Инспекция по делам несовершеннолетних способна осуществлять в их отношении только милицейские, карательные функции, тогда как прежде ей вменялась в обязанность работа по исправлению трудных детей и подростков: вместо устройства досуга и отдыха для детей и подростков – расширяют колонии и тюрьмы.

Но кое-какие законы в России все же принимаются… Размер пенсий и надбавок, утверждаемый в Российской Федерации всеми ветвями власти как закон, – есть законодательный акт, который прямо обрекает инвалидов и пенсионеров на физическое истощение и по сути лишает нетрудоспособных по старости или по состоянию здоровья людей права на жизнь. Сегодняшняя пенсия по инвалидности или по старости – это закон, чисто исполненный в юридическом отношении и подогнанный под конституцию, так что в нем не содержится никаких противоречащих ей или другим главнейшим государственным законам формулировок. И только действие всякого закона обнаруживает его истинное содержание – и в этом случае оно оказывается составом преступления, но за доведение человека до голодной смерти или самоубийства не может быть осуждено само государство, разве только морально, судом общественного мнения, которое юридически также не в состоянии ничего обжаловать, поменять. Такой закон – это государственный приговор в России всем немощным и слабым.

Непомерно низкая пенсия за всю трудовую жизнь («идем к концу жизни, а люди и не жили по-человечески», «пенсия как будто до копейки высчитана, а как жить, как там считали, если даже слиху не хватает»).

Когда переводят человека на положение инвалида и устанавливают состояние («инвалид от радиации», «инвалид по зрению», «инвалид детства») и группу инвалидности (степень тяжести), то такая категория, как «причина инвалидности», не берется в расчет. О «расчете» говорить здесь уместно, так как размер пособия рассчитывается у нас только из суммы потерянной трудоспособности, но при том не учитывается, по чьей вине потерял здоровье человек – по своей собственной, от рождения, по вине физических лиц или самого государства, – и оказывается, что в наших-то условиях именно государство, делая инвалидами своих граждан, не несет за них какой бы то ни было серьезной ответственности. Человек лишается по вине государства, на государственной службе, здоровья – а государство только и решает, дать ему рабочую группу инвалидности или не рабочую, платить поменьше или побольше, хоть ясно, что чернобыльский ликвидатор – это, для примера, не разбившийся на своей машине автолюбитель. Потеря трудоспособности – есть показатель общий, но в нем не учитывается та степень ответственности, которую несет государство, если посылает своих граждан в приказном порядке на войну или тушение горящего атомного реактора. В XIX веке в России, при царском правительстве был институт инвалидов – имелись в виду именно те, кто утратил здоровье на государевой службе. Вместо персональных государственных пенсий инвалид армии, ветеран боевых действий или «чернобылец» сегодня получает паршивый клок – пресловутые льготы , не имеющие никакого денежного выражения, льготы, которые еще должен сам же потрудиться реализовать. Персональные же государственные пенсии получают у нас те – и это не злая шутка, – кто руководил государством, а также народные депутаты, генералы и прочие особо ответственные государственные деятели.

Общественные болезни, страдающие люди – страдающие по чьей вине? «Кто виноват?» – тоже русский, сущностный для нас вопрос. Но почему всегда спрашивалось «кто» и в умах засела мысль только о чьей-то персональной вине, а как собственно общественный, гражданский, русскими этот вопрос так и не задавался? Ведь так – это вопрос мести, наказания. Мы ищем не виноватых всю свою историю – а уже будто бы наказанных, чью вину даже не надо доказывать. Это подспудное желание снять ответственность за происходящее с себя и еще более естественное побуждение всех страдающих – не отыскать источник страданий, а выплеснуть их куда-то, на кого-то, чувствуя если не освобождение от боли, то осмысленное торжество собственной правоты.