Натан Эйдельман - Тайные корреспонденты "Полярной звезды" Страница 7

Неизвестно, содержится ли в этих строках намек на ошибочное отношение московского кружка к герценовскому альманаху, но письмо это важно для нас потому, что характеризует настроения той группы людей, которая в недалеком будущем станет главным поставщиком тайной корреспонденции для «Полярной звезды».

Глава II

ДРУЗЬЯ ПУШКИНА

Любите свободу даже с ее неудобствами.

II книга «Полярной звезды» выходит в мае 1856 г. Оглавление альманаха. Отклики из России. Письмо от молодых людей из Петербурга пока не поддается расшифровке. Герцен полагает, что критическое письмо из Берлина прислал декабрист Н. И. Тургенев, однако автор письма — С. Д. Полторацкий. Черновик письма Полторацкого и печатный текст «Полярной звезды». С. Д. Полторацкий и другие приятели Пушкина через 20 лет после гибели поэта. Прибытие в Лондон Н. П. Огарева

Точную дату выхода II-ой «Полярной звезды» определить нетрудно, — 15 мая 1856 г. Герцен писал М. К. Рейхель: «2 книжка выходит в начале будущей недели» (XXV, 346), а 31 мая той же корреспондентке сообщалось, что «Полярная звезда» отправлена ей по почте «четыре или пять дней тому назад» (XXV, 354). Значит, день рождения II книги — около 25 мая 1856 г.

Она создавалась в течение девяти месяцев — с конца августа 1855 г. до конца мая 1856 г.

Та же обложка, тот же пушкинский эпиграф, что и в первой книге. Однако слова «книга вторая» обозначают если не успех, то во всяком случае упорство, традицию.

Оглавление тома является своеобразной краткой историей II «Полярной звезды».

Все статьи расположены в определенной хронологической последовательности. Кроме двух первых статей (некролог Чаадаеву, написанный Герценом в начале мая 1856 г., и вступительная статья «Вперед! Вперед!», которую Герцен сопроводил датой «31 марта 1856 г.») все прочие размещены по формуле — «чем дальше, тем позднее».

Стихи Пушкина, Лермонтова, Рылеева и других поэтов доставлены Никулиным раньше других материалов — в августе 1855 г.; они и расположены в начале, после передовой (см. ПЗ, II, 3–41).

Затем следуют материалы, датируемые последовательно: октябрем 1855 г. (главы из 1 части «Былого и дум»), январем 1856 г. (Герцен «Западные арабески»), 10 апреля 1856 г. («Письмо» и «Ответ» Герцена), наконец, 6 мая 1856 г. (статья Н. П. Огарева «Русские вопросы»). В последний момент можно было допечатать материал, естественно, либо к концу, либо к началу готового альманаха. Некролог Чаадаеву и оптимистическая, дерзкая вступительная статья «Вперед! Вперед!» (в связи с подписанием Парижского мира), конечно, должны были открывать книгу: Чаадаев был для Герцена дорогой тенью из прошлого, грустным воспоминанием о той эпохе, которая, казалось, завершилась 31 марта 1856 г. вместе с Крымской войной.

Оглавление свидетельствовало также об откликах с родины, о появлении тайных и явных корреспондентов Вольной печати. Кроме «контрабанды» Никулина, о которой уже рассказывалось, во II-ой книге — дельная и острая статья «Место России на Всемирной выставке» Николая Сазонова, некогда приятеля Герцена по московскому кружку. Сазонов не боялся подписать статью полным именем, так как после 1848 г. был в эмиграции и обосновался в Париже1.

Другая корреспонденция, достигшая II-ой «Полярной звезды», до сих пор остается нерасшифрованной, хотя мы довольно точно знаем некоторые связанные с нею обстоятельства.

1 января 1856 г. Герцен писал Рейхель: «Вчера пришло ко мне письмо анонимное из Петербурга, которое меня, да и не одного меня, потрясло до слез. Юноши благодарят меня за типографию и за „Полярную звезду“» (XXV, 325).

В «Полярной звезде» Герцен рассказывает, что письмо принес польский эмигрант Людвиг Чернецкий, заведовавший Вольной типографией (адрес типографии, так же как адрес издателя Трюбнера, Герцен печатал почти во всех своих изданиях).

Понятно, какое значение имел для Герцена один из первых русских откликов, притом от молодежи столицы, главного центра общественного движения.

Пока невозможно, хотя бы и условно, указать возможных авторов этого замечательного письма. Писал его как будто один человек (в письме есть фраза: «Я не могу послать ничего, кроме Вашей же статьи „Москва и Петербург“» (ПЗ, II, 245)), однако, возможно, он представлял какой-то круг единомышленников («Ваша Полярная звезда показалась на петербургском горизонте, и мы приветствуем ее…» (ПЗ, II, 243)).

Несколько раз автор упоминает о гонениях на просвещение и университеты при Николае, он следит за новой литературой, журналами, сочувствует либеральным веяниям, однако считает, что послабления — «это мелочи и увлекаться тут нечем, но после николаевских инквизиционных ужасов и мелочь ободряет» (ПЗ, II, 245).

В одном из примечаний к 1 книге «Полярной звезды» Герцен, упоминая свою статью «Москва и Петербург», написанную еще в России, добавил, что «рукописи [статьи] у меня нет» (ПЗ, 1, 212). Корреспондент II книги отозвался на это сообщение Герцена и прислал список. Через полтора года Герцен напечатал статью в «Колоколе».

Содержание II «Полярной звезды» свидетельствовало о пробуждении России и о том, что это пробуждение шло не так быстро, как хотелось бы Герцену. Корреспонденций все же недоставало, но Герцен справедливо находил, что в этих условиях надо больше действовать самому. Из 288 страниц второй книги им написано 190. И главное, разумеется, — очередная часть «Былого и дум»

Нам сейчас, спустя сто лет, нелегко понять, что означали для самых разных людей из категории думающих, читающих, беспокоящихся очередные главы «Былого и дум», обязательные в каждой «Полярной звезде».

Летом 1856 г. читатель II-ой книги встречался с Москвою 20–30-х годов, с отцом Герцена, «Сенатором», «Химиком», Корчевской кузиной; с Московским университетом, «шиллеровской» и «сенсимонистской» молодежью; с Европой надежд и утрат (1847–1848).

«Былое и думы» — это почти непереводимое на другие языки название2 — выражало сокровенные мысли Герцена. «Былое и думы» — это как бы невидимый подзаголовок, основная формула «Полярной звезды». Не только главами герценовской книги, но и всеми остальными статьями, публикациями, стихотворениями «Полярная звезда» была обращена к недавнему былому. Былое, прошедшее — один полюс; настоящее, текущее — другой. От сближения этих двух полюсов образуется электричество и магнетизм дум.

23 стихотворения, полностью или частично запрещенные в 20–50-х годах (посылка москвичей, доставка П. Л. Пикулина), как бы символизировали мощную власть свободного печатного слова. Лет за 400–500 до того рукопись, а иногда и простая декламация означали уже завершение труда. Гомер и Данте, создавая поэмы, тем самым уже и публиковали их. Печатный станок, давая жизнь миллиардам книг, образовал при этом новые понятия: сочинение напечатано или не напечатано. Но если рукопись еще слабо улавливалась государственным или всяким иным «контролером», то печать, величайшее орудие распространения слова, создала одновременно большие возможности для его ограничения — цензуру.

Вольная бесцензурная типография, отбросив ограничения, демонстрировала процесс книгопечатания, так сказать, в чистом виде.

Многое из того, что печаталось в «Полярной звезде», тысячи людей с 1820 по 1855 г. списывали и знали наизусть. Типичной фигурой тех лет был «студент с тетрадкой запрещенных стихов Пушкина или Рылеева». Такой студент, Иван Евдокимович Протопопов, давал некогда своему ученику Александру Герцену «мелко переписанные и очень затертые тетрадки стихов Пушкина — „Ода на свободу“, „Кинжал“, „Думы“ Рылеева…» (VIII, 64); а в 1834 г. титулярный советник Герцен, арестованный по обвинению в «поношении государя императора и членов императорского дома злыми и вредительными словами», писал в своих показаниях: «Лет пять тому назад слышал я и получил стихи Пушкина „Ода на свободу“, „Кинжал“, Полежаева, не помню под каким заглавием <…>, но, находя неприличным иметь таковые стихи, я их сжег и теперь, кажется, ничего подобного не имею» (XXI, 416–417).

Итак, большинство стихотворений, опубликованных во II книге, читателям было известно. Но для них имел громадное психологическое значение тот факт, что широко известные рукописи были впервые напечатаны: ведь в 1820 г. Пушкин за эти стихи был отправлен в ссылку; в течение 30 лет единственное стихотворение Рылеева, которое можно было свободно прочесть, находилось на Смоленском кладбище в Петербурге: эпитафия умершему в младенчестве сыну (да еще сильно искаженные стихи «На смерть Байрона» под своими инициалами (А. И.) «протащил» в один из альманахов 1829 г. литератор и чиновник III отделения А. А. Ивановский).