Анатолий Левандовский - Первый среди Равных Страница 7

Он стоял всё ещё с повязкой на глазах и слышал нестройный гул разговора. Вдруг раздался властный голос, перекрывший шум и обращавшийся прямо к нему; он сразу же узнал голос Поликарпа:

— Запомни раз и навсегда свои новые обязанности и дай торжественную клятву неукоснительно их выполнять. Отныне ты должен до последнего дыхания трудиться в новой для тебя сфере, трудиться безропотно, сохраняя полное молчание и беспрекословное повиновение старшим; ты должен всеми способами и средствами пропагандировать любовь к свободе и ненависть к тирании, любить и поддерживать братьев и быть готовым отдать жизнь за общее дело. Клянись!..

После торжественной клятвы повязка была снята. Вновь обращённый увидел себя рядом с Поликарпом и людьми в тёмных костюмах, среди которых он узнал даже именитых граждан и видных чиновников Женевы.

И вот новый адепт «совершенных мастеров» со всем пылом юной души бросился в новую область деятельности.

В мае 1822 года Лоран-Поликарп взял его с собой в Ниор, где должна была состояться встреча с революционерами департамента Юры; затем стал давать ему пробные самостоятельные поручения, посылая в Париж и Лион. Однако Андриану всего этого было слишком мало: он жаждал ответственных миссий, необыкновенных приключений и смертельной опасности. И всегда предельно осторожный, Лоран на этот раз, слепо доверившись личной симпатии, пошёл на то, чего не делал никогда раньше, что считал совершенно недопустимым: в декабре того же года он отправил Андриана в Италию с поручением, которое должен был бы выполнить сам. Как же проклинал он позднее свою оплошность!..

В то время, в связи с карательными действиями австрийцев в Неаполе и Пьемонте, а также в предвидении французской интервенции в Испанию, итальянские «братья» готовились к всеобщему восстанию. Генеральный план восстания и множество бумаг — писем, листовок, воззваний, статутов, рекомендаций, завизированных в Париже и Женеве, а также адресов конспиративных квартир — были переданы Лорану-Поликарпу для доставки их в Милан. Эти-то бумаги, которых было достаточно, «чтобы скомпрометировать половину Италии», Лоран упаковал в изящный портфель и поручил Андриану для передачи по назначению. Кроме того, юноше были даны широкие полномочия по установлению новых связей и организации новых ячеек. Распираемый тщеславием, посланник Лорана быстро потерял осторожность. Задержавшись в Лугано и неоднократно обедая в обществе итальянских эмигрантов, он, под хмельком забыв о конспирации, говорил много лишнего. Затем, уже в Милане, явно чувствуя слежку, он продолжал ходить по конспиративным квартирам, чем выдал все свои явки. Когда наконец после двадцати двух дней его пребывания в Милане стала ломиться в дверь его номера в гостинице, прозревший Андриан, прежде чем австрийские жандармы схватили его, успел уничтожить часть бумаг, но это не принесло большой пользы делу: оставшихся документов было вполне достаточно, а главное, когда австрийское «правосудие» взяло его в оборот, он, вначале державшийся стойко, затем раскис и выложил всё, вплоть до ключа к шифру, доверенного ему Лораном…

Это был крах. Крах «совершенных мастеров» как организации и одна из самых тяжёлых личных трагедий в жизни Лорана.

А Священный союз между тем торжествовал: революции в Италии и Испании захлебнулись в потоках крови.

Многие патриоты поплатились головой, многие тайные общества подверглись полному разгрому.

Именно тогда-то правительство Женевы, дававшее Лорану убежище в течение многих лет, потребовало немедленного изгнания «бунтовщика». Он было собрался в Англию, но затем, зная британский климат и опасаясь его влияния на свой стареющий организм, передумал и решил отправиться в Нидерландское королевство.

Так в 1823 году он очутился в Брюсселе.

И тогда-то (на ближайшее время, во всяком случае) ему не осталось ничего другого, кроме размышлений, пересмотра старых бумаг и мыслей о грядущем историческом труде.

Нет, он никогда и ничего не напишет об этом времени. Теперь, глядя назад и отчётливо видя то, чего долго и упрямо, в пылу увлечения и борьбы, не желал замечать, он понимает или ему кажется, что он понимает: всё это была лишь игра в масонские игрушки, в шифры и тайнопись, в магические знаки, фантастические звания и конспиративные явки.

Некогда ему мерещились мощные тайные организации, с разветвлённой сетью ячеек, с всезнающими вождями и дисциплинированными членами, эдакая общеевропейская махина, гигантская скала революции, готовая обрушиться на тиранов мира и уничтожить всю тысячелетнюю накипь зла и несправедливости.

А на деле оказалось всего лишь несколько сотен восторженных или скучающих дворянских и буржуазных отпрысков, вообразивших себя солью земли, отважными творцами судеб народа.

Судеб народа… которого они не знали и который не пожелал их узнать.

Где они ныне, все эти «филадельфы», «искренние друзья», «совершенные мастера» и многие, многие другие? Что они принесли миру и себе?

Тысячи обманутых, сотни расстрелянных и повешенных, Андриан, заживо гниющий в Шпильбергской крепости, и он, Лоран — Раймон — Камилл — Поликарп, человек без имени, без родины, без дома, без друзей, без главной идеи… Нет, ложь.

Главная идея у него есть.

И если масонские искания на время заслонили её, если опыты конспирации отодвинули её в тень, то это вовсе не значит, что она сброшена со счетов, вытравлена, уничтожена.

Её нельзя уничтожить, пока жив он, пока живы другие честные и думающие люди.

Она родилась в дни юности, приобрела общие очертания в годы революции, окрепла при якобинцах и полностью сложилась при Равных.

В период дружбы с Гракхом Бабёфом.

Первым среди Равных.

И имя её — РАВЕНСТВО.

Только Равенство, которое было единственной верой Бабёфа, его истинной верой, способно удовлетворить все насущные потребности людей, направить должным образом их благотворные страсти и сделать общество мирным, счастливым и свободным.

Всё остальное — мираж, игра воображения, схватка с ветряными мельницами.

Нет, конечно же он многое преувеличил. Нельзя считать всю деятельность тайных обществ предшествующих лет одними миражами, иллюзиями, игрой воображения разочарованных интеллигентов.

Здесь было и другое; и подлинная страстность, и беззаветная преданность делу.

Вот только само дело не всегда стоило страстности и преданности. Мечты о «мировом пожаре» не имели реальной основы. И за всем внешним декорумом масонских атрибутов часто забывали о главной цели борьбы: о равенстве и счастье людей труда.

«Заговор Равных» вышел из толщи народа, как и сам Гракх Бабёф. Идеи и цели Бабёфа были близки и понятны народу.

Тайные общества двадцатых годов стояли в стороне от народа. Они зачастую питались абстрактными мыслями и строили несбыточные планы. Заговорщики времён Реставрации явились лишь эпигонами Равных: они унаследовали кое-какие приёмы Гракха Бабёфа, но отличались в целом от руководимого им движения. Заговор заговору рознь.

И уж если писать о ком-то и о чём-то хорошо известном, пережитом, то надо отдать свое перо именно Гракху Бабёфу.

Первому среди Равных.

Тем более что здесь он чувствует себя должником.

Лоран взял одну из бумаг, внимательно прочитал её и вновь перечёл последний абзац:

«Когда тело моё будет предано земле, от меня останется только множество планов, записей, набросков демократических и революционных произведений, посвященных одной и той же важной цели — человеколюбивой системе, за которую я умираю. Моя жена сможет собрать всё это, и когда-нибудь, когда стихнут преследования, когда честные люди, возможно, вздохнут свободнее и смогут возложить цветы на наши могилы, когда снова задумаются над средствами обеспечения человечеству счастья, которое мы предлагали, ты разыщешь эти клочки бумаги и представишь всем поборникам Равенства, всем нашим друзьям, хранящим в сердцах наши принципы, ты представишь им, повторяю, в память обо мне собрание различных фрагментов, содержащих то, что развращённые современники называют моими мечтами…»

Это письмо Бабёфа, написанное из Тампльской башни, после разгрома «Заговора Равных», 26 мессидора IV года.

Письмо адресовано не ему — он, Лоран, в то время находился рядом с Бабёфом, в другой одиночной камере той же Тампльской башни.

Письмо адресовано Феликсу Лепелетье, одному из немногих заговорщиков, сумевших избежать ареста.

Это завещание Гракха Бабёфа.

Он подтвердил свою волю лично ему, Лорану, позднее, когда она стала последней волей: в Вандоме, за несколько минут до вынесения рокового приговора.

И Лоран дал другу торжественное обещание восстановить добрую память о нём. Иначе говоря, показать людям Гракха Бабёфа таким, каким он был.