Андрей Волос - Кто оплачет ворона? Страница 7

Не миновало это поветрие и Сарай-Камара: в 1931 году кишлак был переименован в честь деятеля революции 1905 года в Бауманабад, в 1936 году стал Кировабадом, а с 1953 года и по настоящее время называется городом Пянджем.

Вахшстрой был одним из гигантов первого пятилетнего плана. О социалистических преобразованиях в Вахшской долине написан знаменитый в свое время роман Бруно Ясенского «Человек меняет кожу» (1933). Чуть позже имя писателя пополнило списки врагов народа. Есть авторитетное мнение, что автор проник в психологию чекиста слишком глубоко, чтобы выжить[19].

План был принят в 1928 году на период с 1929-го по 1933-й и выполнен годом раньше.

В результате его реализации в СССР возник целый ряд гигантских транспортных и промышленных сооружений: Турксиб, ДнепроГЭС, металлургические заводы в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, Новокузнецке, Норильске — и Уралмаш, и тракторные заводы в Волгограде, и еще, и еще.

Только в 1930-м — в год приезда Ивана Константиновича Воропаева в Таджикистан — в СССР было развернуто строительство около 1500 объектов.

Всюду требовались рабочие руки.

Рук хватало — почти одновременно со невиданным размахом строительства началась коллективизация, приведшая к разорению крестьянских хозяйств, голоду и бегству миллионов крестьян из мест их проживания. Идти им было некуда, кроме как на новые стройки.

В Вахшскую долину потянулись эшелоны спецпереселенцев. Первыми прибыли раскулаченные в конце тридцатых — дальневосточные корейцы. В начале Великой Отечественной войны — немцы Поволжья. В 1944-м — крымские татары, греки с юга Украины и даже небольшая группа голландцев — население двух голландских хуторов, существовавших на Украине с конца XVIII века. В 1945-м — болгары из Бессарабии. В начале пятидесятых переселили маленькое племя с гор Памира — язгулемцев — и горных таджиков из Куляба. Вряд ли стоит рассказывать, в каких условиях оказывались все эти пришлецы — не в лучших, чем на Колыме или в Коми: жара, малярия, пендинская язва и иные прелести азиатской жизни мало чем уступали морозам и гнусу.

Автобиография моего деда довольно подробно рассказывает о его работе в Вахшской долине. Но ни о переселенцах, ни о спецпереселенцах дед не упоминает. Стремление снискать славу писателя или хотя бы даже памятливого мемуариста было ему совершенно чуждо. Кроме того, должно быть, жизнь научила, что это просто-напросто опасно: писать «просто так» — о том, что не касается тебя напрямую и не имеет исключительно практического, лапидарного характера. Дед брался за перо только в случае конкретной надобности: означить адрес на почтовом конверте или составить автобиографию — чтобы обратиться в соответствующее учреждение с просьбой предоставить ему, честному работнику сельского хозяйства Таджикистана, немало сделавшему в республике на поприще развития хлопководства, персональную пенсию[20].

Рассказ о тех временах оставил Александр Трушнович. Судьба его складывалась самым причудливым образом. Солдат австрийской армии, перешедший на сторону России; один из немногих оставшихся в живых добровольцев Первой Сербской добровольческой дивизии русской армии, сформированной из военнопленных славян; офицер Корниловского ударного полка; сельский врач, переживший вместе с кубанскими станицами и «расказачивание», и НЭП, и коллективизацию, и «голодомор».

Ища способ покинуть Советский Союз, он оказался в Вахшской долине в надежде уйти дальше — в Афганистан. К счастью, он вскоре получил письмо из польского консульства с вызовом в Москву и уже в январе 1934 года вместе с семьей покинул СССР как югославский подданный в числе примерно двухсот семей других югославов — им позволили выехать в надежде, что в знак благодарности король Александр решит установить с Советским Союзом дипломатические отношения. Этого, впрочем, не случилось.

Что касается самого Трушновича, то 13 апреля 1954 года в Западном Берлине его, на тот момент председателя Комитета помощи русским беженцам, похитили советские агенты. Как выяснилось позже, он оказал активное сопротивление и на советскую сторону был доставлен уже «без признаков жизни». Факт похищения и убийства Трушновича был признан пресс-бюро Службы внешней разведки только после распада СССР. В 1992 году его сыну Ярославу были возвращены найденные у покойного бумаги, переданы копии медицинского освидетельствования и справки о захоронении.

Но книга воспоминаний осталась. И вот что он там пишет:

«В Баку, ожидая переправы через Каспий, стояли табором тысячи крестьян. <…> они пешком, на подводах, караванами перебирались в неизвестные русским места с непривычным климатом, где жили незнакомые им люди и царила малярия. <…> Весной, когда горные дороги стали проходимы, в Таджикистан снова хлынули потоки украинских и русских крестьян. Большинство шло пешком, голодные, больные, с детьми. Не все дошли до цели. Но дошедшие облегченно вздыхали; то, что творилось на Украине, оправдывало трудности пути. Целые деревни снимались там с насиженных мест, оставляя стариков и прощаясь с ними, как с покойниками. Здесь же почти для всех находилась работа: советская власть готовила подступы к Индии. Строились дороги стратегического значения, например от Куляба до Калай-Хума и дальше на Хорог. Создавались новые поселения и совхозы. <…> Больше всего бежало сюда с Украины, но немало и из Западной Сибири, где тоже был голод. Были даже из Олонецкой области, с Дальнего Востока, из Закавказья — со всех концов России. <…> Были немцы-колонисты, много татар. Были возницы-осетины, добравшиеся сюда с телегами и лошадьми»[21].

Из автобиографии Ивана Константиновича:

«Посевная кампания весны 1931 года протекала в наиболее тяжелом и напряженном состоянии потому, что на тракторах в основном сидели трактористы из молодежи местных колхозов, зимою подготовленные. В работе они допускали множество беспричинного простоя тракторов, с одной стороны, с другой — появление басмаческих банд и борьба с ними, как раз в период проведения посевной кампании, создавали у местного населения излишнее нервирование, беспокойство, боязнь и отвлечение от работ посевной…»

А вот снова из книги Трушновича:

«Новизна всего окружающего, своеобразие быта и нравов, языка и типов людей пленили и загипнотизировали нас. Но ненадолго. Спокойную песню Востока уже перебивало тарахтение социализма. В мечетях, превращенных в клубы и чайханы, уже висела борода Маркса. Колхозы добрались и сюда и расползлись вдоль границ Афганистана. Нас сразу захлестнула знакомая колхозная муть.

В этих субтропических краях зимой и весной идут почти беспрерывные дожди. Раньше тут сеяли рис, разводили хлопок, пшеницу на богарах — неполивных землях по склонам гор. Это отвечало местным требованиям, потому что горная Бухара была труднодоступна и не могла рассчитывать на подвоз сельскохозяйственных продуктов.

Советская власть запретила рис, зато невероятно расширила посевы хлопка. Рис, посеянный на клочке земли непослушным дехканином, уничтожали. Богарную пшеницу отбирали, и крестьяне получали хлеб в обмен на хлопок. Зависимость человека от куска хлеба проводили последовательно и здесь. Часть хлеба увозили верблюжьими караванами для снабжения рабочего Таджикистана.

Раньше часть хлопка крестьяне употребляли на собственные нужды, главным образом для халатов и одеял. Теперь это строго запрещалось. Милиция ходила по домам и под плач и крики женщин распарывала новые халаты и одеяла. <…>

Полуфеодальный и полудикий Афганистан по сравнению с Советским Союзом был для людей землей обетованной. Туда уходили не только местные жители, но и сотни русских. <…>

<…> С начала коллективизации из нашего района туда уже ушла половина жителей. <…> Были и совсем пустые кишлаки. Раскулачивали так, как повсюду. В тюрьме на шестьдесят человек постоянно находилось до трехсот заключенных.

Как-то пригнали жителей целого кишлака, пробиравшихся из отдаленного района к границе. Милиционеры гнали их шестьдесят километров без отдыха, местами бегом. В тюремном дворе все до одного попадали на землю. Мы оказали им посильную медицинскую помощь. Все они были избиты камчами, ноги были изранены, один потерял зрение от удара прикладом. Два старика умерли в пути, ночью их привезли в тюрьму и там же закопали. Расстреливали каждую неделю, иногда ежедневно. Местное ГПУ в Кулябе „обслуживало“ шесть районов и занималось „закордонной работой“. В течение года там сменилось три начальника.

Народ уходил в горы, собирался в отряды басмачей, совершал налеты. Русских рабочих и медиков они обычно не трогали, зато с коммунистами, особенно со своими, расправлялись свирепо. В апреле 1931 года под начальством Ибрагим-бека из Афганистана перешло около 7000 вооруженных, бежавших туда раньше дехкан. При поддержке местного населения они заняли чуть ли не всю горную Бухару. Подоспевшие воинские части подавили восстание: они были лучше вооружены и качественно превосходили басмачей. Среди восставших были и русские крестьяне, и интеллигенты. Начальником одного из отрядов был русский техник из Куляба, в том же отряде был русский бухгалтер. Оба ушли до этого в Афганистан и вернулись с Ибрагим-беком»[22].