Эбен Александер - Доказательство рая. Подлинная история путешествия нейрохирурга в загробный мир Страница 7

Как большинство медработников, которые имеют дело с умирающими пациентами и их семьями, я слышал о совершенно необъяснимых событиях и даже присутствовал при некоторых из них. Я заносил эти случаи в разряд «непонятных» и не пытался докопаться до истины, а вместо этого призывал на помощь здравый смысл и придумывал такое объяснение, которое удовлетворило бы всех.

Не то чтобы я отрицал веру в сверхъестественное. Как врач, который все время видит сильнейшие физические и душевные страдания, я не имел права лишать людей того успокоения и надежды, которую дает вера. На самом деле я бы и сам от них не отказался.

Однако чем старше я становился, тем меньше для меня оставалось шансов обрести Бога. Как океан вымывает песок с пляжа, так и мое научное мировоззрение мягко, но неуклонно подрывало мою способность верить во что-то непознаваемое. Наука постоянно находила новые свидетельства того, что наше значение во Вселенной стремится к нулю. Верить во что-то иное – это было бы так приятно! Но наука не занимается тем, что приятно. Она занимается тем, что существует.

По натуре я кинестетик, то есть, проще говоря, я обучаюсь через действие. Если я не смогу что-то пощупать, вряд ли оно заинтересует меня. Это желание дотянуться и прикоснуться к тому, в чем я пытаюсь разобраться (а также желание походить на отца), и привело меня в нейрохирургию. При всей своей загадочности и абстрактности человеческий мозг невероятно реален. Будучи студентом-медиком в Дьюке, я испытывал восторг, когда глядел в микроскоп и своими глазами видел тонкие удлиненные клетки нейронов, которые вызывают синаптическую связь, порождающую сознание. Мне нравилось, что операции на мозге представляют собой сочетание абстрактных знаний с абсолютной физиологичностью. Чтобы достичь мозга, нужно оттянуть слои кожи и тканей, покрывающих череп, и применить высокоскоростное пневматическое устройство под названием «сверло царя Мидаса». Это очень хитроумное оборудование, стоящее тысячи долларов. Но если вникнуть в суть, это все равно просто… сверло.

Как врач я не имел права лишать людей того успокоения и надежды, которую дает вера.

Точно так же, когда мы хирургически чиним мозг – при всей сверхсложности этой задачи, – этот процесс ничем не отличается от починки аппаратуры, работающей на электричестве. И я прекрасно знал, что мозг – это, собственно, и есть аппарат, вырабатывающий сознание. Конечно, ученые еще не узнали, как именно нейроны мозга это делают, но это лишь вопрос времени. Ежедневно в операционной я видел тому доказательства. Пациент приходит с головной болью и ухудшением памяти. Вы берете снимок МРТ его мозга и видите опухоль. Вы даете пациенту общий наркоз, удаляете опухоль, и через несколько часов он выходит обратно в мир. Больше никаких головных болей. Никаких проблем с сознанием. Все очень просто!

Я обожаю эту простоту – абсолютную честность и чистоту науки. Я уважаю ее за то, что в ней нет места фантазиям или домыслам. Если факт может быть определен как подтвержденный и заслуживающий доверия, он принимается. Если нет – отвергается.

Такой подход едва ли оставляет место для души и духа, для идеи о существовании личности после того, как мозг, поддерживающий ее, прекратил функционировать. И в нем еще меньше места для слов, которые повторяют в церкви снова и снова: «вечная жизнь».

Вот почему я так сильно рассчитывал на свою семью – на Холли и наших мальчиков, на моих трех сестер и, конечно, на маму с папой. Я бы не смог заниматься своей профессией – делать изо дня в день все то, что я делал, и видеть все то, что я видел, – не опираясь на их любовь, поддержку и понимание.

И вот почему Филлис (посовещавшись с Бетси по телефону) решила той ночью дать мне обещание от имени всей семьи. Сидя в больничной палате и держа мою обмякшую, почти безжизненную руку в своей, она сказала мне, что не важно, что случится дальше, – кто-то всегда будет сидеть рядом со мной и держать меня за руку.

– Мы тебя не отпустим, Эбен, – сказала она. – Тебе необходим якорь, чтобы удержаться здесь, в этом мире, где ты нам так нужен. И мы позаботимся об этом.

Она и не подозревала, насколько важным окажется этот якорь.

Глава 7

Струящаяся мелодия и шлюз

Во тьме что-то возникло.

Оно медленно вращалось и испускало тонкие волокна белого света, так что тьма вокруг меня начала раскалываться и распадаться.

Затем я услышал новый звук – живой звук, прозвучавший как самая богатая, сложная и прекрасная мелодия на свете. Нарастая по мере того, как яркий свет спускался ко мне, эта мелодия стирала монотонное механическое биение, которое было здесь со мной, казалось, целую вечность.

Свечение все приближалось, вращаясь и испуская эти волокна чистого белого света, которые, как я теперь мог видеть, то тут, то там отливали золотом.

Затем в самом центре этого света возникло что-то еще. Я изо всех сил сосредоточился, пытаясь понять, что это такое.

Отверстие. Теперь я смотрел не на медленно вращающееся свечение, а внутрь него.

Как только я понял это, меня понесло вверх. Быстро. Раздался свистящий звук, я стремительно пролетел сквозь отверстие и обнаружил себя в совершенно новом мире. Никогда не видел я ничего более странного и прекрасного.

Сияющий, вибрирующий, потрясающий, поразительный… Я мог бы громоздить одно прилагательное на другое, чтобы описать, как этот мир выглядит и ощущается, но все это будет не то. Я чувствовал себя так, как будто только что родился. Не возродился и не родился заново. Просто – родился.

Подо мной был сельский ландшафт. Пышная зелень, похожая на земную. Это была Земля… и в то же время не Земля. Как будто родители привезли тебя туда, где прошло твое раннее детство. Ты не узнаёшь пейзаж. Или, по крайней мере, думаешь, что не узнаёшь. Но когда оглядываешься кругом, что-то берет тебя за душу, и ты понимаешь, что где-то глубоко внутри все же хранятся воспоминания об этом месте, и тебе становится радостно оттого, что ты вернулся сюда.

Я летел над деревьями и полями, реками и водопадами. Внизу то тут, то там мелькали люди. Здесь были дети – они играли и смеялись. Взрослые пели и танцевали в кругах, а иногда я видел веселых собак, которые бегали и прыгали среди людей. На жителях этого мира были простые, но прекрасные одежды, и мне показалось, что цвет этих одежд нес в себе то же живое тепло, что и благоухающие деревья и цветы.

Чудесный, невероятный мир снов…

Но только это был не сон. Хотя я не знал, где я и что я, одно было несомненно: место, куда я так внезапно попал, совершенно реально.

Слово «реальный» звучит абстрактно, оно бессильно передать то, что я пытаюсь сказать. Представьте себе, что вы ребенок и летним днем идете в кино. Фильм хороший, и вы забываете обо всем на свете, уставившись на экран. Но вот сеанс заканчивается, и вы выходите на улицу – обратно в глубокое, густое, живое тепло летнего полдня. Вдыхая свежий воздух и жмурясь на солнышке, вы думаете: и чего ради было тратить этот роскошный день, сидя в темном кинотеатре?

Умножьте это чувство на тысячу, и вы все еще не приблизитесь к тому, что ощущал я там.

Не могу сказать, как долго длился мой полет. (Время здесь течет не так, как наше линейное время на Земле, и это так же безнадежно сложно описать, как любой другой аспект моего пребывания там.) Но в какой-то миг я понял, что не один.

Кто-то был рядом со мной – прекрасная девушка с высокими скулами и синими глазами. Одежда на ней была похожа на ту, что носили жители деревни внизу. Золотисто-каштановые локоны обрамляли милое лицо. Мы мчались с ней, сидя на какой-то поверхности, замысловато расписанной узорами неописуемо ярких и живых цветов, – это было крыло бабочки. На самом деле вокруг нас были миллионы бабочек – огромные порхающие волны, ныряющие в кроны деревьев и возвращающиеся обратно к нам. Как если бы это были не отдельные бабочки, а река жизни и цвета, движущаяся сквозь воздух. Мы закладывали неторопливые виражи мимо распускающихся цветов и почек на деревьях, которые раскрывались, когда мы подлетали ближе.

Одежда девушки была простая, но цвета ее – сизоголубой, индиго и персиковый – были такими же потрясающе густыми, живыми и насыщенными, как все, что нас окружало. Она посмотрела на меня – и если бы вы видели этот взгляд, то решили бы: что бы ни случилось дальше, оно стоит этих мгновений. Этот взгляд не был романтическим. Не был он и дружеским. Каким-то образом он был вне всех разновидностей любви, которые мы знаем здесь, на Земле. В глазах девушки светилось что-то более высокое, более подлинное и чистое, чем все возможные виды любви.

Она заговорила со мной, не прибегая к помощи слов. Ее послание прошло сквозь меня как ветер, и я мгновенно понял, что она говорит правду. Я знал это – точно так же как и то, что окружающий нас мир реален, что это не фантазия, мимолетная и нематериальная.