Ольга Мамонова - Последняя банда: Сталинский МУР против «черных котов» Красной Горки Страница 8

К моменту разоблачения Павленко и его пятьдесят приближенных присвоили и награбили почти 30 миллионов рублей. Секретность этого дела была супервысокой. После скорого суда Павленко вместе с его сообщником Константиновым — известным в криминальном мире как Константинер — так же скоро расстреляли.

Но банду высокого налетчика вычислить не удавалось.

Когда в 1951 году произошла кража полумиллиона рублей в Центральном доме Советской армии, МУР раскрыл тонкое преступление за несколько дней.

Однако преступник в кожанке продолжал оставаться инкогнито.

В докладных записках Сталину Иван Серов критиковал абакумовскую политику в отношении МВД. Старший следователь Лубянки по особо важным делам Михаил Рюмин пошел еще дальше. Он обвинил Абакумова в том, что тот не давал хода «делу врачей», процитировав его высказывание, что «там нет ничего, решительно ничего». Главный гэбист недопонял, чего от него хотят. Советская Россия, с готовностью признавшая государство Израиль, скоро убедилась, что оно развивается не союзником СССР, а союзником США. Требовалось громкое дело для доказательства существования международного сионистского заговора при поддержке американцев. Антисемитизм был почти дореволюционным явлением в глазах послевоенного поколения. А прошедшая война тем более сделала антисемитизм фашистским словом. Для борьбы с космополитами в 1946–1947 годах требовалось серьезное социально-политическое обоснование. Антисемитская кампания начала 1950-х годов была не целью, а средством. Руководству страны нужны были не друзья, а враги. Недаром ключевая фигура дела, профессор Яков Этингер, сказал незадолго до ареста: «Меня арестуют не как еврея. Меня арестуют не как врача. Меня арестуют как еврейского врача, у которого брат живет в Израиле».

В Красногорске я была в гостях у замечательной женщины — педагога и краеведа Нинель Игошиной. В ходе разговора она предложила посмотреть альбомы выпускников школы № 1. Я листала фотографии и слушала, слушала… Какие лица, какие судьбы! Каждый выпуск пестрел разнообразием фамилий — русских, украинских, еврейских, армянских, грузинских, даже испанских. И это в подмосковном городе с одним из важнейших закрытых заводов! Когда мы заговорили о начале 1950-х, я спросила, как отразились на Красногорске и лично на ее семье «дело врачей» и антиеврейские обращения.

— Никак, — спокойно ответила Нинель. — Я вообще ни разу за свою жизнь не испытала ничего даже близкого к антисемитизму. До перестройки. А когда мой отец ушел с поста главврача — так это просто по совету близких друзей: «Пережди на всякий случай, пока солнышко не покажется». Я выросла в известном в Красногорске «образцовом доме» для рабочих — все жили одинаково, в тесноте, но дружили, помогали друг другу.

Такого же мнения придерживается и автор романа «Эра милосердия» Георгий Вайнер. В одном из интервью он сказал, что при Сталине «тоталитарный режим не позволял развернуться антисемитам. На бытовом уровне антисемитизма было меньше».

Но люди и политика — не одно и то же. Последствия «дела врачей» перекинулись на милицию и литературу. Отстранили от работы в угрозыске одного из лучших сыщиков — Владимира Иванова. Только в 1955 году он вернется в ряды МУРа. Запретили публикацию романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», о котором еще недавно с энтузиазмом говорили А. Фадеев и А. Твардовский, а М. Шолохов заявил: «Писать о Сталинграде лучше Гроссмана я не смогу, а хуже не положено».

Весной 1951 года в Лефортове умер профессор Я. Этингер. Умер от тюрьмы, от старшего следователя по особо важным делам Рюмина. В панике Рюмин пишет Сталину письмо-донос, в котором обвинял министра госбезопасности Абакумова в преднамеренном убийстве заключенного. Дескать, таким образом Абакумов саботирует расследование антигосударственного заговора и отмежевывается от курса великого Сталина.

Дело Абакумова закрутили весной 1951 года, но он еще ни о чем не подозревал и вчитывался в донесения о неуловимой банде. Ее безнаказанность и безымянность подрывала авторитет его сыскного ведомства.

— С Абакумовым я встретился при любопытных обстоятельствах, — вспоминает генерал-майор Арапов. — В 1951 году я был начальником 37-го отделения милиции. Как-то весной ко мне в кабинет вошел дежурный.

— Там какой-то тип, у него сломалась машина неподалеку. Говорит, что он министр.

Открыв дверь, я похолодел, узнав министра госбезопасности.

— Ты что, совсем обалдел? — только и смог я сказать дежурному и быстро пошел навстречу Абакумову. Высокий, в кожаном пальто, министр МГБ спокойно ждал в холле. Я представился по-военному, и он попросил соединить его с начальником райотдела госбезопасности, чтобы тот распорядился прислать другую машину. Я набрал номер.

— Это 37-е отделение. С вами будет говорить генерал-полковник Абакумов.

— Дурак! — На другом конце все приняли, конечно, за шутку.

— Вот ему ты это и скажи!

Я протянул трубку министру. Можно только представить состояние начальника, когда он услышал этот голос. Вскоре Абакумов уехал. До его ареста оставалось несколько месяцев. Никакие молитвы его брата не смогли бы изменить судьбу министра госбезопасности — на Абакумове поставил крест сам Сталин.

Митин и его банда не особенно поддавались страху перед всесильным, но, казалось, далеким МГБ. Страх был ближе — а вдруг водка развяжет язык? А вдруг рука потянется к пистолету в драке из-за девушки?

Летом банда не рисковала: пожить есть на что, темнеет поздно и оружие прятать надо получше. В июне 1951 года Митин получил этому подтверждение. Он теперь редко уезжал из Красногорска без пистолета в кармане, даже когда ездил к отцу, работавшему в лесничестве в Кратове. В этот день, не застав его на месте, он сошел на станции Удельная вместе с Агеевым и Аверченковым, чтобы купить выпивку в станционном буфете. В связи с усилением охраны поездов теперь на станциях нередко появлялись сотрудники милиции. Однако трое красногорцев увидели их рядом только тогда, когда уже устроились за столиком. Бандиты заметили, что милиционеры внимательно их разглядывают. Агеев занервничал.

— Надо уходить. Здесь крутится слишком много милиции!

Но Митин и ухом не повел. Решив, что уход внушит еще большее подозрение, он не двинулся с места, спокойно снял пиджак и продолжал пить. Это сыграло с ним злую шутку. Вечер был жаркий. На нем были брюки и летняя рубашка, и пистолет ТТ ясно очертился в его кармане. Спокойствие Митина было почти вызывающим. Милиционеры поняли, что дело принимает опасный оборот.

— Иван, уходим! Мусора ствол увидели! — настаивал Агеев.

— Знаю.

Милиционеры не хотели подвергать опасности окружающих и поэтому не задержали подозрительную группу внутри буфета. Они смотрели, как Митин и Агеев спокойно прошли мимо. Но выйдя на перрон, Митин быстро спрыгнул на железнодорожный путь и побежал в сторону леса.

— Стой! — Милиционеры обнажили оружие и бросились за ним. Митин выхватил пистолет, и в считанные секунды развернулась настоящая перестрелка.

Пули упрямо летели мимо бандитов. Всем троим удалось бежать. МУР снова потерпел поражение.

На лето вся группа залегла на дно. Это — для МУРа. В родных стенах Красногорска они были на самом виду, в самой гуще событий.

Тем временем научно-технический отдел МУРа провел экспертизу гильз, разбросанных по железнодорожному полотну на станции Удельная. Сотрудников милиции ждал жестокий удар: пули, обнаруженные на месте двойного убийства в «Голубом Дунае», а также гильзы с недавних ограблений были из оружия, которым отстреливался высокий преступник. Значит, они были лицом к лицу с главарем банды, за которой охотился весь МУР. Он спокойно пил пиво прямо у них на глазах. Он прошел мимо них на расстоянии вытянутой руки. Он отстреливался один. И все-таки он снова скрылся.

Вскоре после этих событий Агеев с безупречной характеристикой поступил в Военно-морское авиационное училище в Николаеве. В банде появилась вакансия. Но ненадолго. Митин привел на дело двадцатичетырехлетнего Николаенко, неприкаянного после тюремной отсидки. Как только он вступил в банду, Митин перестал брать на ограбления Болотова, и описания «темноволосого худощавого мужчины лет под сорок» исчезли из сводок уголовного розыска почти на целый год. В угрозыске обратили внимание, что показания свидетелей противоречивы. В одном случае описывали невысокого парня лет двадцати, в другом — парня плотного сложения с крестьянским лицом, потом описывали налетчика спортивного вида и так далее. Они были как оборотни. Лица менялись, кроме одного — высокого главаря в кожаном пальто.

О неуловимой банде докладывали в МУР и МГБ. Но на этот раз информацию потребовал глава Московского горкома партии Никита Хрущев. После очередного налета Хрущев собрал начальников всех милицейских управлений на особое совещание и свойственным ему языком угрожал им разжалованием и арестом. Угроза не была голословной. МГБ арестовало начальников двух отделений милиции, на чьей территории произошли грабежи.