Александр Гезалов - Соленое детство Страница 8

При новом знакомстве люди чаще всего встречали и встречают меня неадекватно — что, мол, это за комок энергии?.. Но иначе я не могу, мне надо за короткий срок наверстать упущенное, что-то, что я потерял еще до своего рождения…

Так случилось, что одно время я работал в госфилармонии, был выездным администратором: мотался по районам, делал так называемый "чес". Это когда за день надо организовать от семи до девяти концертов. Артисты трудились как проклятые, моя же задача была — обеспечивать их жильем, питанием, что удавалось мне хорошо, детдомовский опыт иногда в чем-то и помогал.

Предложили пригласить на гастроли Клару Лучко. Я плохо провел с ней телефонные переговоры, волновался, говорил правду о поездах… Потом за это взялась госпожа Л. Клару привезли в Петрозаводск… Я сопровождал ее в поездах в Сортавалу, Питкяранту. Мы много говорили с Кларой Лучко "за жизнь". Она рассказывала о себе, я о своем детдомовском прошлом. Она оказалась очень внимательным слушателем. И уже в Москве сказала: "Саша, а ты займись сиротами и напиши книгу о себе, ты напишешь…" За то, что я отправился с Кларой в Москву, потратил деньги на более лучший поезд, подарки, меня уволили без гонорара и зарплаты. Но мне уже было все равно, я уже знал, чем буду заниматься… Я признателен Богу за встречу с этой великой женщиной. Она за короткий срок общения, каких-то два-три дня, смогла ответить на многие мои вопросы, определить и нацелить на важные дела и свершения.

В церковь я ходил всегда. Стоял у входа и смотрел на священников, на иконы… У меня никогда не возникало желания выставить вперед ладошку для милостыни. (Всегда провожаю взглядом бомжей: почему они так живут?) Но что-то тянуло в церковь меня, необразованного, темного, порой желающего сложить с себя полномочия живого в этом мире. Со временем вопрос веры обрел важный смысл для меня. В тридцать два года крестился, так было угодно Богу. Если бы вера была со мной раньше, все было бы наверняка иначе. Но желание жить по правде — это тоже Вера. Я старался.

Оглядываясь назад, могу сказать, что какие бы трудности мне ни пришлось пережить, мне не жаль ни секунды из прожитых на этой земле. Я старался и стараюсь жить максимально честно и правдиво. Вопрос, для чего и ради чего живу, отпал давно. Я живу для других. Ради других. И ради памяти своих детдомовских друзей. Я живу ради тех, кто ступал, ступает и ступит на эту светлую землю. С радостью и для радости. В сердце моем всегда будет жить благодарность и признательность к людям, зачастую совершенно посторонним, незнакомым, которые порой делом, иногда словом, а иногда и взглядом вершили Добро в моей детской душе, не давали угаснуть вере в него в моем просоленном от слез детстве. Этих людей не интересовало, есть ли у меня прописка, кто я и откуда, кто я по социальному статусу… Это были просто добрые люди, встретившиеся на моем пути.

Чудо, что спустя годы можно оглянуться и признать ошибки, простить врагов своих, отдать дань чести и чистоте отдельных личностей. Благодаря которым иду дальше.

Недавно подобрал на улице собаку, она была битая-перебитая. Видно, что домашняя, брошенная хозяином (этого предательства мне не понять).

Когда собака оказалась у меня дома, я не был готов к этому. В результате бродяжничества она перестала понимать команды, вредничала, "ходила" в комнате по углам. Решал долго, отдать или оставить. У меня мало времени, а ее "закидоны" были не по мне. Дал объявления в газеты, в ответ — тишина. Если бы я ее отдал в "собачий приют", мне бы никто ничего не сказал, всем все равно… Но она как ребенок, брошенный родителями. Я ее оставил…

А может, это она подобрала меня? Спустя некоторое время нашел для нее хороших хозяев. Но однажды, придя домой, обнаружил ее на месте, она вернулась поблагодарить.

Уже сколько времени мучительно думаю: отправлять ли "Соленое детство" матери? Не знаю…

Часть вторая:

Преодоление

Петрозаводск начала девяностых. Непростое это было время, смутное и дерганое — ваучеры, пластинки Биттлз, Стинга, наркотический Цой, стипендия только на хлеб, талоны, в общем — полный аллюр. Ничего святого. Кого-то убивали, кто-то все терял, кто-то находил, декорации менялись.

Я учился в Карельском училище культуры, в которое пришел прямо с поезда, после службы на подводной лодке, в морской форме, и — поступил. Надо было прочесть стихи, басню, покривляться. Я все сделал: надо было жить дальше. Надо было где-то жить… В училище давали койко-место, в отличие от вокзала, где давали только в морду: милиция, ОМОН и вокзальная мафия. Чего конкретно я хочу, я не знал. Зато я знал, чего я не хочу точно: возвращаться в детдомовскую Владимирскую область, вновь окунуться в «соленое детство». Там были все наши, кто где. Чаще в тюрьме, в борделе, на кладбище. А большинства уже и не было в живых… Какое пронзительное сочетание — НЕТ ЧЕЛОВЕКА, как так? Я хорошенько прикинул, семь раз, и — отрезал. Хотя по статистике 100 процентов детдомовцев возвращаются на территорию своего детства, это как истина, но — что мне статистика?

Все три года учебы вспоминаю с благодарностью к тем, кто меня терпел. Двадцатишестилетний детдомовский мальчик — это готовый государственный обвинитель. Хотя о том, что я из детдома, вообще-то не знал никто, и — меня терпели. А я чувствовал свою недотепистость, малообразованность, бессемейность, но вместе с тем желание что-то делать, так меня научили в детстве. И все-таки что-то внутри, ближе к сердцу, не давало мне спать, поднимало по ночам, тащило на балкон смотреть на звезды. Это что-то отдельно от меня думало, жило, готовилось к прыжку. Голова-то молчала! И только потом я понял, что за меня думала моя маленькая — с кулачок или еще меньше — Божья душа.

Видимо, Бог закладывает в каждого умение жить душей, но не всякий может ее услышать, а мне вроде удалось. Помню, как в детдоме я часто выходил по ночам на свет коридорных ламп. Я стоял у косяка и просто смотрел на свет. Может, это и был тот самый СВЕТ, не знаю… Как там у Пастернака:

Гул затих, я вышел на подмостки.

Прислоняясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске

Что случится на моем веку,

На меня наставлен сумрак ночи,

Тысячи биноклей на оси…

Если только можно,

Авва Отче, чашу эту мимо пронеси…

Но продуман распорядок действий

И не отвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить не поле перейти…

Жить в чужом городе без друзей и врагов было очень трудно. Все вокруг вылупились из домашних тапочек, а моя одежда выдавала «дворянское» происхождение. Босяк — он босяк и в 80 лет. Я был резок, порой нетерпим, каюсь, но я никогда не продавал и не искал выгоды в отношениях. Отдавал последнее, не жалел денег, заработанных в уличных ларьках. Важно, что не пил и не курил. Это поощряется не только в творческой среде, а наша среда была как раз типа творческой. Я первым на всем курсе начал подрабатывать ночными дежурствами. Прямо со смены шел на учебу, над городом вставало солнце, а мне хотелось спать… Трудовые деньги я тратил на пластинки, еду, больше ни на что не хватало. Но это были мои первые деньги. Трудиться спасительно, хотя многие детдомовцы не желают работать, ждут подачки. А мне при таком графике еще удавалось ходить на тренировки. Я занимался футболом, боксом, теннисом. Спорт — это тоже труд. Еще в детском доме я посещал все возможные кружки и секции, чтоб противостоять обидчикам. Меня били ночью, реже днем, днями я и рос. В моей крови циркулирует литра три тренерского пота. Я трудился над собой и во многом благодаря спорту нашел работу: слабака не возьмут на сторожевую полукриминальную должность, прежде надо пройти ОКД жизни.

Потом я работал продавцом, охранником, дворником, вел театральную студию, был замом в школе, в общем, написал большую Трудовую книгу. Жаль, что за нее Букера не дают.

С чего начать общественную работу? Сперва скажи кто и ты и откуда, тогда я тебе отвечу. Прежде чем помогать другим, стоит помочь себе. Сперва сам стать достойным того, чтобы помогать кому-то. Брось жаловаться на дурную судьбу, преодолей ее, вытяни себя за волосы из болота, тогда только и веди за собой таких же бедолаг. Иначе потонете вместе.

У меня не было плана, с чего и как начать. Но что-то внутри, ближе к сердцу, двигало, и дело шло. Я разговаривал с сытыми и довольными людьми. Получив речевое образование в Культпросвете, я выступал перед каждым встречным с пламенной речью, рассказывал о том, как трудно детям-сиротам, приставал с обращениями, призывами, революционировал, проникая в сознание масс. Но внимали не многие. Частенько я останавливал человека на улице, чтобы задать ему вопрос. Помню эти большие глаза: что за псих в финских старых монботах берет интервью? Вещички-то были на мне из секонд хенда, я выглядел как больной, и мне все сходило с рук. Чаще всего люди давали односложный ответ или показывали как куда-то пройти, хотя я спрашивал совсем о другом. Так я приставал к людям около года, говорил с вахтерами, воспитателями общежития, подвыпившими знакомыми. Пару раз хотелось все бросить, ибо участия и понимания в глазах я так и не прочел.