Николай Ульянов - Происхождение украинского сепаратизма Страница 8

Но тут и выяснилась разница между чаяниями народа и устремлениями казачества. Повторилось то, что наблюдалось во всех предыдущих восстаниях, руководимых казаками: циничное предательство мужиков во имя специально казачьих интересов.

Возглавивший волею случая ожесточенную крестьянскую войну, Хмельницкий явно принял сторону иноземцев и иноверцев-помещиков против русских православных крестьян. Он не только не пошел на Варшаву и не разрушил Польши, но придумал обманный для своего войска маневр, двинувшись на Львов и потом долго осаждая без всякой надобности Замостье, не позволяя его в то же время взять. Он вступил в переговоры с поляками насчет избрания короля, послал на сейм своих представителей, дал торжественное обещание повиноваться приказам нового главы государства и, в самом деле, прекратил войну и отступил к Киеву по первому требованию Яна Казимира.

Для хлопов это было полной неожиданностью. Но их ждал другой удар: еще не достигнув Киева, где он должен был дожидаться посланников короля, гетман сделал важное политическое заявление, санкционировавшее существование крепостного права в Малой России. В обращенном к дворянству универсале он выражал пожелание, «чтобы сообразно воле и приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против нашей греческой религии и против ваших подданных, но жили с ними в мире и содержали их в своей милости».[31] Мужиков возвращали опять в то состояние, из которого они только что вырвались.

Измена продолжалась и при новом столкновении с Польшей, в 1649 г. Когда крестьянская армия под Зборовом наголову разбила королевское войско, Хмельницкий не только не допустил пленения короля, но преклонил перед ним колени и заключил договор, который был вопиющим предательством малороссийского народа. По этому договору Украина оставалась по-прежнему под польской владой, а об отмене крепостного права не было сказано ни слова. Зато казачество возносилось на небывалую высоту. Состав его увеличивался до 40 000 человек, которые наделялись землей, получали право иметь двух подпомощников и становились на заветный путь постепенного превращения в «лыцарей». Старшина казачья приобретала право владеть «ранговыми маетностями» — особым фондом земель, предназначенным для пользования чинов казачьего войска на то время, пока человек занимал соответствующую должность. Самое войско казачье могло теперь смотреть на себя, как на войско короля и Речи Посполитой в русских землях; недаром Богданов посланый сказал, однажды, гетману Потоцкому: «Речь Посполитая может положиться на казаков; мы защищаем отечество». Гетман казацкий получал все чигиринское староство с городом Чигирином «на булаву», да к этому прихватил еще богатое местечко Млиев, доставлявшее своему прежнему владельцу, Конецпольскому, до 200 000 талеров дохода.[32]

Но зборовским условиям так и не пришлось стать действительностью. Крестьянство не мирилось с положением, при котором лишь 40 000 счастливцев получат землю и права свободных людей, а вся остальная масса должна оставаться в подневольном состоянии. Крестьяне вилами и дубинами встречали панов возвращавшихся в свои имения, чем вызвали шумные протесты поляков. Гетману пришлось, во исполнение договора, карать ослушников смертью, рубить головы, вешать, сажать на кол, но огонь от этого не утихал. Казни раскрыли народу глаза на роль Богдана и ему, чтобы не лишиться окончательно престижа, ничего не оставалось, как снова возглавить народное ополчение, собравшееся в 1652 г. для отражения очередного польского нашествия на Украину.

В исторической литературе давно отмечено, что страшное поражение, постигшее на этот раз русских под Берестечком, было прямым результатом антагонизма между казаками и крестьянством.

Здесь не место давать подробный рассказ о восстании Хмельницкого, оно описано во многих трудах и монографиях. Наша цель — обратить внимание на нерв событий, ясный для современников, но необычайно затемненный историками XIX–XX вв. Это важно, как для того, чтобы понять причину присоединения Украины к Московскому Государству, так и для того, чтобы понять, почему на другой же день после присоединения там началось «сепаратистское» движение.

Москва, как известно, не горела особенным желанием присоединить к себе Украину. Она отказала в этом Киевскому митрополиту Иову Борецкому, отправившему в 1625 г. посольство в Москву, не спешила отвечать согласием и на слезные челобитья Хмельницкого, просившего неоднократно о подданстве. Это важно иметь в виду, когда читаешь жалобы самостийнических историков на «лихих соседей», не позволивших будто бы учредиться независимой Украине в 1648–1654 г. г. Ни один из этих соседей — Москва, Крым, Турция — не имели на нее видов и никаких препятствий ее независимости не собирались чинить. Что же касается Польши, то после одержанных над нею блестящих побед ей можно было продиктовать любые условия. Не в соседях было дело, а в самой Украине. Там, попросту, не существовало в те дни идеи «незалежности», а была лишь идея перехода из одного подданства в другое. Но жила она в простом народе темном, неграмотном, непричастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшем никакого опыта политической организации. Представленный крестьянством, городскими жителями — ремесленниками и мелкими торговцами, он составлял самую многочисленную часть населения, но вследствие темноты и неопытности, роль его в событиях тех дней заключалась только в ярости, с которой он жег панские замки и дрался на полях сражений. Все руководство сосредотачивалось в руках казачьей аристократии. А эта не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. Ее усилия направлялись как раз на то, чтобы удержать Украину под Польшей, а крестьян под панами, любой ценой. Себе самой она мечтала получить панство, какового некоторые добились уже в 1649 г., после Зборовского мира.

Политика казачества, его постоянные предательства были причиной того, что победоносная, вначале, борьба стала оборачиваться, под конец, неудачами для Украины. Богдан и его приспешники постоянно твердили одно и то же: «Нехай кождый з своего тишится, нехай кождый своего глядит — казак своих вольностей, а те, которые не приняты в реестр, должны возвращаться к своим панам и платить им десятую копу». Между тем, по донесениям московских осведомителей, «те де казаки попрежнему у пашни быть не хотят, а говорят что они вместе все за христианскую веру стояли, кровь проливали».[33]

Удивительно ли, что измученный изменами, изверившийся в своих вождях, народ усматривал единственный выход в московском подданстве? Многие, не дожидаясь политического разрешения вопроса, снимались целыми селами и поветами и двигались в московские пределы. За каких-нибудь полгода выросла Харьковщина — пустынная прежде область, заселенная теперь сплошь переселенцами из польского государства.

Такое стихийное тяготение народной толщи к Москве сбило планы и расстроило всю игру казаков. Противостоять ему открыто они не в силах были. Стало ясно, что народ пойдет на что угодно, лишь бы не остаться под Польшей. Надо было либо удерживать его попрежнему в составе Речи Посполитой и сделаться его откровенным врагом, либо решиться на рискованный маневр последовать за ним в другое государство и, пользуясь обстоятельствами, постараться удержать над ним свое господство. Избрали последнее.

Произошло это не без внутренней борьбы. Часть матерых казаков во главе с Богуном откровенно высказалась на Тарнопольской раде 1653 г. против Москвы, но большая часть, видя как «чернь» разразилась восторженными криками при упоминании о «царе восточном», приняла сторону хитрого Богдана.

Насчет истинных симпатий Хмельницкого и его окружения двух мнений быть не может — это были полонофилы; в московское подданство шли с величайшей неохотой и страхом. Пугала неизвестность казачьих судеб при новой власти. Захочет ли Москва держать казачество, как особое сословие, не воспользуется ли стихийной приязнью к себе южнорусского народа и не произведет ли всеобщего уравнения в правах, не делая разницы между казаком и вчерашним хлопом? Свидетельством такого тревожного настроения явилась идея крымского и турецкого подданства, сделавшаяся вдруг популярной среди старшины в самый момент переговоров с Москвой. Казачьей элите она сулила полное бесконтрольное хозяйничанье в крае под покровительством такой власти, которая ее совсем бы не ограничивала, но от которой можно всегда получить защиту.

В середине 1653 года Иван Выговский рассказывал царским послам о тайной раде, на которой присутствовали одни полковники, да высшие войсковые чины. Там обсуждался вопрос о турецком подданстве. Все полковники на него согласились, за исключением киевского Антона Ждановича, да самого Выговского. Подчеркивая свое москвофильство, Выговский нарисовал довольно бурную сцену: «И я гетману и полковником говорил: хто хочет тот поддавайся турку, а мы едем служить великому государю христианскому и всем черкасом вашу раду скажем, как вы забыли Бога так делаете. И гетман де меня за то хотел казнить. И я де увидя над собою такое дело, почал давать приятелем своим ведомость, чтоб они до всего войска доносили тою ведомость. И войско де, сведав про то, почали говорить: все помрем за Выговского, кроме ево нихто татарам не смеет молыть».[34] Так ли на самом деле вел себя Выговский — неизвестно; вернее всего, рисовался перед московскими послами, но факт описанного им сборища вполне вероятен.