Вячеслав Костиков - Роман с президентом Страница 8

Еще одна проверка была связана с моей поездкой «в свите президента» в Ташкент. С моего назначения прошло всего два дня. Пресс-службы нет, сотрудников нет. Нужно готовить предложения по ее созданию. Президент торопит, а тут на несколько дней поездка по стране. Памятуя о том, что первый помощник В. В. Илюшин обещал «подсказывать» мне, обращаюсь к нему, может, мне остаться в Москве, проработать документы о пресс-службе; к возвращению президента будут готовы? «Что ж, тоже мысль, — говорит Илюшин. — Я не возражаю».

Через несколько часов, поразмыслив, понял, что делаю глупость. Надо непременно ехать с президентом. Тем более в первую поездку. Перезваниваю первому помощнику.

— Решил ехать!

— Правильно!..

— Что же вы мне сразу не сказали, как нужно. Обещали подсказывать. А я чуть было не сделал ошибки, — возмущаюсь я.

— Хотел, чтобы вы сами решили…

Мне потом долго и болезненно пришлось привыкать к этому «вязкому» стилю общения. Болезненно потому, что в журналистской среде я привык совсем к другому: к прямоте, к открытости, к товарищескому взаимодействию. Здесь же всегда угадывался какой-то скрытый подвох.

Мне довелось работать с Борисом Николаевичем в период неимоверно трудный психологически, если характер Ельцина-человека сложился давно, в общем-то в весьма определенных советских обстоятельствах (чего стоит его многолетняя обкомовская практика в Свердловской области или «крутой» опыт на посту первого секретаря Московского горкома партии), то характер Ельцина-президента был еще переменной величиной. Сформировавшийся как партийный функционер, «солдат» коммунистической партии, он тем не менее обнаружил поразительное умение и желание учиться. Учился он главным образом, благодаря своему на редкость гибкому, несмотря на возраст, уму. Статус президента открыл ему возможность встречаться с самыми выдающимися людьми и политиками страны и мира, и он проходил свои президентские университеты совершенно в новом окружении, выжимая из них все полезное. Из политиков он больше всего ценит и любит Гельмута Коля и в трудные минуты, случалось, прибегал к его совету. Похоже, что Г. Коль глубже других понимал и самого президента, и Россию в целом, и им легче разговаривать друг с другом. Во всяком случае, Ельцин неизменно встречался с Колем с видимым удовольствием. Оба прежде всего люди слова, и если о чем-то договаривались, то держали слово, даже если это было не всегда легко, как, например, со сроками вывода российских войск из Германии.

На формирование Ельцина-президента решающее влияние оказывало то, что он был поднят наверх демократической волной. Напомню, что он был одним из сопредседателей легендарной по своему влиянию на общественное мнение, а ныне почти забытой МДГ — Межрегиональной депутатской группы Съезда народных депутатов СССР, где он имел возможность встречаться с А. Сахаровым, Г. Поповым, А. Собчаком, Ю. Афанасьевым, Е. Боннэр — тогдашними «звездами» московской политической сцены. Именно здесь Ельцин постигал азы демократии, которая ему была чужда и по воспитанию, и по жизненному опыту, и даже по характеру.

Как неоднократно отмечали журналисты, в Ельцине уживались как бы три человека: аппаратчик советского покроя, популист, знающий достоинства и слабости своего народа и умеющий, когда нужно, козырнуть этими знаниями, и, наконец, реформатор. Все эти типы причудливо переплелись в нем и нередко вступали друг с другом в противоборство.

В период первых своих поездок по стране уже в качестве президента России он брал с собой сотни миллионов рублей, чтобы «сделать подарок трудящимся».

С точки зрения европейских стандартов — это было дикостью, с точки зрения императивов либеральной реформы и финансовой политики Гайдара преступлением перед реформой. Ельцин не мог этого не понимать. Но считал возможным для себя делать царские жесты. По моим представлениям, в нем уживался русский барин Троекуров и народный герой Дубровский, Собакевич и Ноздрев, отец-Карамазов и его сын Дмитрий. Порой в нем проглядывали доверчивость князя Мышкина, а иногда необузданность Парфена Рогожина. В Ельцине в причудливом сплетении уживались, воюя друг с другом, все характерные типы России. Работать с таким человеком безумно интересно, но крайне сложно.

Когда я пришел в Кремль, команда президента только начинала формироваться. Он привел с собой нескольких человек, которые обеспечивали вращение административных и аппаратных колес, — Юрия Петрова, Виктора Илюшина, Анатолия Корабельщикова, Льва Суханова, Валерия Семенченко. Большинство из помощников были скорее администраторами, чем политиками. То были люди без определенной идеологии. Они служили президенту, а не демократической идее. Они готовы были эволюционировать с президентом в любую сторону: вправо или влево, не испытывая особого душевного дискомфорта. В команде президента еще не было Юрия Батурина, Георгия Сатарова, Александра Лившица, Михаила Краснова. Еще не был призван Сергей Филатов.

С их приходом кремлевский организм обрел второе дыхание. Посыпались идеи, появилась гибкость подходов, а вместе с этим и возможность компромиссов — путь к гражданскому согласию. Все эти новые люди стали со временем моими друзьями и единомышленниками. Работа приобрела особый интерес и особый смысл.

Этот особый смысл состоял в том, чтобы сохранить для России Ельцина-демократа. Мы понимали, что в условиях слабости и разрозненности демократических сил, их непрактичности и прекраснодушия Ельцин оставался, несмотря на все свои человеческие слабости, локомотивом демократического процесса. Без Ельцина Гайдар не смог бы сделать ни одного шага в сторону экономического либерализма. Его немедленно бы растоптала либо консолидированная номенклатура, либо народная толпа. Ельцин был для демократии броненосцем, под прикрытием которого слабая, беспанцирная демократия имела возможность продвигаться вперед. Для меня и многих моих друзей «бороться» за Ельцина значило бороться за демократию.

Что значило бороться за Ельцина?

Это значило поддерживать его демократические навыки, приобретенные во времена работы в Межрегиональной депутатской группе. Это значило противодействовать его старым партийным привычкам, куда более сильным, чем вновь приобретенные. Бороться за Ельцина-демократа — значило привлекать к работе с ним людей стойких демократических убеждений и ограничивать влияние советского менталитета в его окружении. Это значило подтягивать к нему интеллигенцию.

В моей работе пресс-секретаря это и было некоей сверхзадачей.

Свою работу в Кремле я начал с того, что объехал редакции крупнейших газет. Мне хотелось с первых же дней обозначить определенную стилистику отношений между пресс-секретарем и главными редакторами. В былые времена главных редакторов регулярно вызывали на Старую площадь «давать установки» или «снимать стружку», если газета позволяла себе какие-то вольности в отношении «политики партии и правительства». Не хотелось продолжать эту стыдную и унизительную практику, да я и не мог бы реанимировать старые методы «партийного руководства» печатью. Мне казалось, и я в этом не ошибся, что на личных отношениях и исходя из общих демократических позиций с главными редакторами будет работать легче. С первых же дней хотелось показать журналистам, что в Кремль пришел не «начальник», а их коллега, который понимает сложности и императивы журналистского цеха.

И для меня, и для главных редакторов возникала довольно сложная психологическая и политическая задача — найти «алгоритм» отношений, при котором можно было бы соблюсти интересы президента, государства и СМИ. У главных редакторов задача была даже сложнее: в условиях острой конкуренции они иногда были просто вынуждены демонстрировать свою независимость, понимая вместе с тем, что финансовый кран (бумага, тарифы на связь, типографии) в значительной степени все еще находится в руках власти и доводить дело до прямой конфронтации небезопасно.

Моя задача во многом облегчалась тем, что у большинства демократических изданий и журналистов в то время было ясное понимание, что защищать демократию — значит защищать и поддерживать Ельцина. Общество — и журналисты тоже — были еще полны надежд на довольно быстрый перелом к лучшему.

Был и еще один аспект взаимоотношений с прессой. В условиях укрепляющейся президентской власти основные «политические блюда» варились в Кремле. Кремль и, в частности, пресс-служба были поставщиками важнейшей политической информации, без которой не может жить ни одна газета. Серьезно поссориться с Кремлем — значило бы отрезать себя от важных источников политических новостей. В руках пресс-службы был такой серьезный инструмент, как аккредитация журналистов. Я никогда не злоупотреблял этим оружием, понимая, что оно обоюдоострое. За все время работы в Кремле я «не отлучил» ни одного журналиста. Время от времени у меня, конечно, возникали трения с рядом коллег, но их удавалось быстро преодолеть.