Алексей Колобродов - Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве Страница 8

У Пелевина давно получилось цинизм одомашнить и обжиться в нем. Осмелюсь предположить, цинизм его — вовсе не мировоззрение, а литературный прием, культурный код. Пелевинская интонация моментально узнаваема еще и потому, что это старая недобрая экклезиастова мантра, сдобренная лошадиной дозой иронии. Он еще в начале пути осознал, как на такую интонацию легко подсаживаются, как она завораживает утомленным всезнанием и глубиной — не самой мысли, а заключенной в ней нравственной инверсии.

Потому так неубедительны финалы его последних романов (а вот малая проза неизменно хороша, ей не нужно движения, достаточно констатации), «из ниоткуда в никуда» — потому что плодотворный на старте прием регулярно заводит в тупик. Виктор Олегович, безусловно, это понимает и предпринимает попытки избавиться от инерции. В последнем романе S.N.U.F.F. он начинает движение в сторону весны, то бишь романтики, явно устав писать книжки про поколение «П» и высказываться от имени этого поколения, а соблазна кукарекать во имя поколения никогда не испытывал — хватало вкуса, таланта, мудрости и трезвости.

S.N.U.F.F. — книга для юношества, с тремя основными признаками — вторичность, дидактичность плюс история большой и светлой любви. Занимательность, жюль-верновская точность и въедливость в деталях. Мотивы Аркадия Гайдара, «Кортика» и дембельских аккордов «много пареньков здесь полегло». Прямое эхо Толкиена.

Но вообще-то с этой вторичностью пальцев рук может и не хватить. Ибо при всей изощренности и проработанности новых «миров Виктора Пелевина» от первоисточников реально режет и не самый опытный глаз… Ну ясно, что Виктор Олегович насквозь не только пародиен, но и самопародиен и травестирует сам себя в аллюзиях не столько голливудских, сколько балабановских… Однако основные скелеты в Snuff'у не переработаны и даже как следует не упрятаны. «Машина времени» Уэллса. Две знаменитые трилогии — братьев Стругацких «Улитка на склоне», «Пикник на обочине», да и «Трудно быть богом» отчасти. И — цикл антиутопий вечного пелевинского «тягостного спутника» Владимира Сорокина: «День опричника», «Сахарный Кремль» и «Метель» с их однообразным деградантством, пошедшим по особому сибирско-китайскому пути… У Пелевина это называется «инь-гегельянь».

Кстати, Сорокина — во всяком случае, до «Сердец четырех» (а то и включительно) — тоже можно числить по ведомству юношеского романтического чтения.

Но вернемся к пелевинскому приему. Есть известный анекдот о еврее, который всегда предсказывает самое плохое (тоже экклезиастова школа) и никогда не ошибается. Пелевин, самый чуткий из современных художников (много цинизма, даже не черного, а серого юмора, чуть визионерства), ловит слабые поначалу исходящие от власти и в меньшей степени общества, импульсы. Дальше — прикладная демиургия: он приделывает им ноги, крылья, наращивает мясо и превращает в тренды. Реальности ничего не остается, как подражать. Тут бы у автора поучиться его персонажам — аналитикам и политологам.

И без подробного разбора ясно, что Generation «П» — энциклопедия русской виртуальной жизни, предвосхитившая диктатуру виртуала в российской политике и крепко потеснившая жизнь реальную.

В романах нулевых он всегда шел на шаг впереди реальности, потом Пелевина размашисто пародировавшей: замена чеченской крыши на чекистскую, портрет Путина как средство от компромата — предавайся под ним хоть финансовым, хоть половым извращениям («Числа»), занудные споры либералов и государственников на фоне нефтяных камланий, оборотничество и тех и других («Священная книга оборотня»).

«Некромент» и «Пространство Фридмана» были перепечатаны (в разных вариациях) на первых полосах федеральной прессы гораздо позже.

Всеобщий вампиризм, досасывание последних соков из себя и земли в Empire V.

Кстати, есть в этом романе один персонаж, о котором стоило бы немного поподробнее. Тоже ведь на букву «П»…

Весной 2009 года телевидение пару недель неистовствовало, треща собственного производства штампами о «пугачевском бунте», «пугачевщине» и пр.

Поскольку моя телезрительская активность измеряется в отрицательных величинах, сюжет о вручении президентом Медведевым ордена певице Пугачевой мне сначала пересказали, а потом уж я всё нашел в Интернете.

Пересказавшие поделились тонким впечатлением, что при вручении в кремлевском кабинете президентов было двое — Алла Борисовна и Дмитрий Анатольевич, если перечислять в алфавитном порядке. А может, не только в алфавитном.

На мой взгляд, все тут серьезнее и глубже; в силу давней привычки я взялся подыскивать ассоциации, или, как их там, культурные коды. И обнаружил — конечно же! Иштар Борисовна — королева вампиров в романе Пелевина Empire V.

Роман не самый лучший у Виктора Олеговича, вампиры — эдакие сверхчеловеки, даже сверхсущества, реальная элита, главными жизненными дисциплинами у которой являются гламур и дискурс. Нехитрая метафора эта непозволительно растянута, слабую фабулу спасает жесткая аналитика в привычном пелевинском ключе «О времена, о нравы!» — опять же традиционно отсылающая к стилистике платоновских диалогов, вложенных в уста циничных гуру и простодушных учеников.

Иштар Борисовна, если абстрагироваться от ее вампирской сущности и королевского статуса, — хорошая пожилая тетка: по-бабски мудрая, добрая, пьющая.

Теперь, собственно, пугачевские чтения. Алла Борисовна в России больше, чем кто бы то ни было, поскольку Алла Борисовна — сама Россия. Точнее, путь, пройденный Россией с 70—80-х годов по наши дни.

Я никогда особо не следил за творчеством АБП, но жить в России и быть свободным от этого творчества никак нельзя. Удручает разница, дистанция огромного размера между хитами позднего застоя, хоть бы даже «Старинными часами», «Миллионом алых роз» и «Мадам Брошкиной», «Полковником настоящим», «Таблеточкой-малолеточкой-клеточкой»…

Эстеты считают, что Пугачева кончилась в перестройку. Это не так, хотя своя логика здесь есть. Помимо вполне мейнстримных часов и роз были тогда у Пугачевой целые циклы на шекспировские сонеты, на стихи полузапрещенного Мандельштама (правда, с Петербургом, переделанным в «Ленинград», — не за ради лояльности, а для песенной рифмы к «умирать») и Цветаевой (саундтрек к «Иронии судьбы»), поп-роковый период с Владимиром Кузьминым. А скелет любой музыкальной темы — аранжировки хитов тех лет — и сегодня остаются непревзойденными на эстраде. Боюсь, так и останутся.

Конъюнктура, естественно, и стопроцентное попадание. Не только легкий привкус фронды, но и упование на вкусы и запросы многомиллионной аудитории. Средний советский человек был хоть и однобоко, но неплохо образован: почитывал «Иностранку», выбирался в столицы на концерты и премьеры, откуда-то знал гениев, не поощрявшихся режимом, и мог толково рассуждать о хороших стихах. Примерно на уровне нынешних кандидатов филологии.

Вообще культуртрегерская активность советской власти достойна отдельного большого исследования. Перекармливание обывателя классическими образцами было не от хорошей жизни задуманной и реализованной стратегией. Советская власть откуда-то знала (хотя, понятно, не бином Ньютона): разреши нашему человеку попсу, он немедленно сделает ее моделью поведения и затем неизбежно — образом жизни. То есть оскотинится и нашу рашу перевезет в дом-2, не изъясняясь даже, а мысля на уровне богатых плачущих латиносов и отечественного мыла.

Собственно, Алла Борисовна и прошла этот путь. Тоже, натурально, не от хорошей жизни, были причины и объективные: тот же голос. Ибо «Полковник» и «Мадам Брошкина» — даже не песни-рассказики, а сценки-байки, которые нужно не петь, а травить. Но главным образом это был процесс объективный, путь артистки, которая боялась потерять аудиторию, как страна и власть — адекватных ей подданных.

Символом этих процессов стал Филипп Киркоров: рост, зад, полуцыганский стиль южноевропейских задворок, весь чернокудрый, источающий липкую слащавость. Дело, впрочем, не в имени — не будь Филиппа, с А. Б. нарисовался бы кто-то другой из персонажей Кустурицы.

Тем паче что и Филипп со временем почувствовал свой стук снизу: в чудовищном фильме «Любовь в большом городе» он, пожалуй, единственно симпатичен не как герой (об этом просто не идет речи), но как актер и даже человек. Даром, что играет не то ангела, не то беса. Словом, зайка моя.

Вот, собственно, и все, а эпилог — пресловутое вручение ордена Медведевым. Дело не в двух президентах в одном кремлевском кабинете — сюжет обнажил в Пугачевой сущность не президентскую, конечно, но — подымай выше — имперскую и вневременную.

Все в ней сейчас Россия, и все в ней сейчас — соответствующая метафора.

Кризис, как у всех, возраст очень типичной для тетки-России как образа и символа (Родина-мать зовет), не больше и не меньше. С эстрадой завязала, но оставила возможность прощального турне и выступлений, «когда захочется». Бизнес-проекты в более-менее проблемном состоянии, личная экономика сугубо сырьевая. Не нефть с газом, но имя, репутация, величие… Спутники жизни разошлись кто куда, живет с Максимом Галкиным, и здесь он, может, тоже не сам себя играет, но представителя загадочного поколения, которое не так давно называли Next.