Мария Голованивская - Признание в любви: русская традиция Страница 8

Для этого посмотрим, с чем ассоциировали женщину давным-давно, в эпоху, когда господствовал единый индоевропейский пласт представлений. Во всех индоевропейских языках женщина могла олицетворять судьбу, само женское существо выступало как божество «верхнего мира» и находилось в верхнем регистре языческого пантеона. С понятием женщина ассоциировались такие наиважнейшие понятия как «набожный, святой» и «правда». Это очень интересная реконструкция. Как набожность, святость и приверженность правде могут быть связаны с колдовскими чарами женщины? Женщины что, говорят правду?

Пресловутая двойственность, с древнейших времен раскалывающая наше восприятие жизни пополам: плюс и минус, добро и зло, колдовство и волшебство. Женщина, в отличие от мужчины, принципиально двойственна, соединяет в своем образе возможность быть воплощением и добра и зла. Человек, как творение Божье, изначально благ, а женщина? Мужчина – воплощение бога, существо, созданное по образу и подобию Всевышнего – благ, не так ли? Он скорее объект, а не субъект соблазнения, в то время как именно через женщину змий искушает яблоком, ворожбой, видимостью своей красоты. А как же тогда ее святость и прочная ассоциированность ее с правдой? В какой точке «встречаются» правда и женщина? Полагаю, что, имея возможность быть разной, именно женщина и знает правду. Именно она знает, что и как на самом деле. Именно она, повелевая видимостью, удерживает суть.

Здесь любопытно отметить, что правда до сих пор нами подспудно ассоциируется, образно мыслится как женщина. Посмотрите, как мы употребляем слово «правда». Мы говорим о ней: «голая», «сермяжная», «правду надо защищать», «за правду нужно бороться», «ее нужно любить». А еще «правда» бывает солдатская, крестьянская, рабочая, она может пахнуть потом, водкой, над правдой можно издеваться, втаптывать правду в грязь, и ее защита – одна из функций сильного ответственного мужчины. Русская правда похожа на женщину, девушку из низов, вся правда о жизни которой рассказана в коммунистической газете, скоро уже век как выходящей в России под названием «Правда». Но, спустившись «вниз», приняв ассоциацию с «девушкой из низов», правда никак не утратила своей божественности. Она прочно в нашем сознании ассоциирована с Солнцем, которое освещает наш путь, проливая свет на все темное, неясное, ложное.

Но вернемся к истокам восприятия женщины. Сами женские существа и так называемые женские явления природы, творящие жизнь на земле, во многих индоевропейских культурах обожествлялись и были предметом религиозного почитания. Они так или иначе олицетворяли мать-землю, которая родит все живое, оплодотворяемая небом, от которого и Солнце, необходимое для жизни, и дождевая вода. Земля в языках, где существительные бывают мужского и женского рода, как правило, женского рода, в то время как небо – всегда мужского. Женщина-земля с помощью неба дает жизнь всему живому, она – синоним жизни. Несет ли современная женщина, давно уже не живущая лишь для того, чтобы родить следующее поколение людей в себе частичку этого смысла? Или эти смыслы ушли в прошлое, как и осознание нами зависимости от сельского хозяйства? Разве мы не считаем, что творог добывается из вареников, а булки растут на ветках? Если еда берется из супермаркетов, а дети из пробирки, у женщины не остается никакой специфической роли, и нечего им подавать пальто и пропускать их в дверь. Если нет сельского хозяйства, естественного воспроизводства как мировоззренческой оси, значит, уместен феминизм со всеми его выкрутасами. Но если в нас живет необходимость в тепле, защите (получаемой от матери, а не от государства), если мы еще помним, что все-таки часть природы и несем ее в себе, то тогда женщина со всем своим первобытным оперением еще актуальна для нас как особенное сакральное существо.

Вот какой набор смыслов мы унаследовали от старой индоевропейской цивилизации, застывшей в системе индоевропейских языков: женщина (на этимологическом уровне) ассоциировалась с серединой, пупом земли, половиной, пустотой, коровой (священное животное, кормилица), а также со звездой (не забудем, что звезды видны ночью и поэтому с небом-мужчиной не конкурируют). Давайте посмотрим внимательнее на этот список понятий, который я бы развернула в смысловом отношении так: середина и пуп земли – это месторасположение, которое может быть выражено понятием «главный»; пустота – это потенциальность к наполнению, а также «то, из чего или где может что-то появиться»; половина – важнейший, как мы увидим далее, смысл – означает принципиальную дополнительность, само-недостаточность, потенциальность к соединению; звезда – высшее, прекрасное, дающее свет ночью; корова – через понятие «источник еды» – материнство, дом, хозяйство, тепло и далее понятия этого же смыслового ряда.

Как же так, удивитесь вы: Солнце правды – это женщина, а Солнце как таковое – мужчина? Где логика? А логика здесь совсем другая, не та, что мы привыкли, не однозначная. Одно перетекает в другое и имеет множество разных личин и воплощений. А разве прошлое в наших головах устроено иначе? Разве оно однозначно, прямолинейно, последовательно?

В индоевропейском пласте зафиксирован и противоположный «нижний» ряд ассоциирования женщины со всякой нечистью. Она этимологически связана и со злом, и с ненавистью, и с чем-то мерзким, и со словом «тьма», и с глаголом «осквернять». Все правильно: все живое и настоящее внутренне противоречиво. Историческая память не грешит одномерностью, которой в такой большой степени грешит наш ум, сводящий все к плоскостным, а не объемным моделям.

Язык культурологии назвал бы женщину типичным «перевертышем», имеющим темную и светлую стороны, ассоциирующимся с верхним, божественным, и нижним, анти-божественным началом. Вообще, двойственность, как известно, свойственна человеку как таковому, совмещающему в себе и божественное и творное начала, но применительно к нашему разговору женщина изначально опаснее мужчины – она ведь и красива, и обворожительна и владеет искусством обольщения, а мужчина, ослепленный этим ее искусством, следует своей природе и попадается в ловушку. Очевидно, поэтому инквизиция в первую очередь коснулась женщин. Важно, что эта двойственность возникла не в Средние века, представляющие женщину, в частности, как «лиру дьявола» (в Европе), а значительно раньше. Такая мыслимая исходная разнородность уходит корнями в древнейшие, так называемые близнечные мифы, трактующие мир и ситуацию как противоборство двух начал (света и тьмы, добра и зла, Каина и Авеля, Ромула и Рема и так далее). По моему мнению, именно они предопределили саму возможность переноса этой противоположности внутрь явлений и сущностей, что позволяет нам сегодня оперировать понятием «внутренней противоречивости». Разве не эта пресловутая внутренняя противоречивость роднит Еву с Настасьей Филипповной, Февронию с Аксиньей, а Елену Прекрасную с Анной Карениной?

Но вспомним наш первоначальный вопрос. О колдовстве очаровательных женщин. Как же женщины колдуют, очаровывают, привораживают?

Посмотрим вначале, что такое они умеют делать в русских сказках, ведь только из этой ранней языческой стихии может происходить представление о колдовстве и ворожбе. После сказки о Гарри Поттере все знают (вспомнили), что разговаривать с силами природы и животными умеют только волшебники или святые (к примеру Франциск Ассизский знал язык зверей). Также у ученых-волшебников имеется и оборотное зелье, превращающее их в зверей. Ярославна («Слово о полку Игореве») умеет превращаться в кукушку («Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу»), разговаривает с ветром, Днепром, Солнцем, провидит будущее. Сомнений нет, она – волшебница. Причем, как уже было отмечено, волшебница, оборачивающаяся в птицу, знающую, сколько кому жить. Ничуть не уступает ей и Феврония («Повесть о Петре и Февронии Муромских») – мудрая врачевательница, которая исцеляет своего первоначально хворого, хитроватого, лживого, недалекого в делах государственных мужа. Очевидно, что он человек обыкновенный, ведь именно обыкновенным людям свойственны и хворобы, и хитрость, и лживость, а вот она – явно волшебница. Она может отодвигать срок смерти, вышивая и расшивая ткани.

«В то время, когда преподобная и блаженная Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Петр, нареченный Давидом, послал к ней сказать:

«О сестра Ефросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу». Она же ответила: «Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь». Он во второй раз послал сказать: «Недолго могу ждать тебя». И в третий раз прислал сказать: «Уже умираю и не могу больше ждать!» Она же в это время заканчивала вышивание того святого воздуха: только у одного святого мантию еще не докончила, а лицо уже вышила; и остановилась, и воткнула иглу свою в воздух, и замотала вокруг нее нитку, которой вышивала. И послала сказать блаженному Петру, нареченному Давидом, что умирает вместе с ним. И, помолившись, отдали они оба святые свои души в руки Божии в двадцать пятый день месяца июня».