Илья Бояшов - Кокон. История одной болезни (сборник) Страница 8

LI

Пришла пора медицины нетрадиционной. Стиснувший зубы N посещал места, о которых профессора отзывались если не презрительно, то с изрядной долей снобистского скепсиса. Настоящим рассадником фитоаптек и прочих подобных нор со сбивающим с ног у самого входа запахом благовоний являлись, конечно же, чайна-тауны: там, в бесчисленных полуподвальчиках, страждущим всучались растолченные в ступе минералы и миксы из птичьих пометов. N послушно скупал мешочки с изображениями пагод, будд, бамбуковых рощ, вислоусых, гривастых драконов, а затем глотал все эти таблетки, капсулы, шарики, скрупулезно следуя набросанным иногда даже на газетных обрывках правилам их приема. Конечно же, ничего не помогало, но N продолжал залезать в фитощели.

LII

Упрямство страдальца самым удивительным образом было вознаграждено: вид посетителя, заглянувшего в очередную аптечку, заинтересовал хозяина лавки; черепаха поспешила навстречу и, неожиданно крепко схватив виски гостя ломкими, словно стебли старого камыша, пальцами, приблизив к своим совершенно довольным жизнью столетним прищуренным глазкам его затравленные глаза, настояла на снадобье. Развязав мешочек, чтобы увидеть средство, N едва не свалился от запаха. Тем не менее, как и прежде, он выслушал рекомендации (утром, в полдень и вечером щепоть на сто граммов спиртного) и спрятал покупку в карман.

LIII

Результат был ошеломляющим!

LIV

Взорвавшийся от радости N то и дело с тех пор добавлял лекарство в текилу, своим круглосуточным пьянством вызвав ненависть новой подруги, – впрочем, N плевал на нее: порошок оказался спасением. Моментально отдалившись от дел, он закрылся с тех пор в своей спальне, самым категорическим образом никого туда не впуская, и впервые за тысячу лет более-менее выспался. Внезапное счастье стоило расставания с пятой по счету женой. Двери чуть было не треснули за уходящей, однако N не заметил демарша. Еще бы! Душа перестала петь. Более того – она не стучалась. Какое-то время N не мог поверить метаморфозе, затем, упав на колени, целовал бутылку текилы.

LV

Доза следовала за дозой, и (какое блаженство!) эликсир побеждал: еще вчера ликующая, подминающая его под себя псюхэ явно теперь загибалась. Движения ее замедлились, толчки становились все тише – она впала в оцепенение, в летаргию, в глубокую кому. Не прошло и недели, как теперь лишь при самом дотошном «зондировании» и «прослушивании» подреберья N улавливал слабый пульс. Когда душа вовсе обмякла и почти перестала дышать, N принял двойную порцию, затем, не утруждаясь звонком, на первом подвернувшемся бумажном клочке нацарапал послание партнерам по бизнесу, отослав его с заспанной, поднятой ранним утром прислугой, и после еще одного глотка освященной зельем текилы совершенно исчез из поля зрения и друзей, и встревоженных родственников. Напрасно искали его компаньоны. Никто из окружения N не мог и подумать о злачных кварталах, однако, то и дело подсыпая в стаканы и рюмки чудодейственного порошка, он жил с тех пор именно там, и в глазах его рябили барные стойки, мелькали салоны, дрожали фривольные вывески. Пройдохи таксисты приветствовали N, словно брата; швейцары при появлении благодетеля все, как один, отдавали честь, вспоминая военное прошлое, а затем восторженно срывали фуражки со своих обритых голов; шлюхи, облепившие N, словно мухи липкую ленту, в унисон с сутенерами готовы были визжать от его невиданной щедрости, и после каждой встречи с этим явно сорвавшимся с цепи денежным сеятелем стриптизерши по полгода могли не работать.

LVI

Перемещаясь из борделя в бордель, N и сам не ожидал от себя такой прыти. Проживая теперь каждый день, как год, временами, к удивлению очередной разнаряженной девочки, он плакал от радости, не в силах до конца осознать свое столь внезапное освобождение. Однако факт оставался фактом – то, что сделало его несчастным, развеивалось и исчезало («Я добью ее, я знаю теперь, чем добить», – твердил он себе).

LVII

Однажды за столом казино хмельной от удачи любитель покера привычно сунулся за щепоткой (полный стакан был рядом), но ни единой крупицы уже не смогли нащупать сразу сделавшиеся непослушными пальцы. И здесь-то забившаяся в угол своей тюремной камеры, казалось бы, окончательно приговоренная к немоте душа неожиданно закричала. Это был страшный крик. N схватился за уши. Псюхэ не переводила дыхание. Мгновенно забыв о выигрыше, с первым попавшимся навстречу таксомотором лишенный волшебного зелья Урфин Джюс бросился было за помощью, пытаясь срочно добраться до открывшегося ему месяц назад Сезама, и тут же с ужасом осознал – он не помнит туда дороги.

LVIII

Целый год затем N прочесывал четырежды проклятый район с остервенелостью полицейской овчарки, навещая уже мясные, фруктовые и рыбные лавчонки (их добродушные хозяева, с одинаковой приветливостью выползая из-за прилавков, неизменно его огорчали – никто из них о подобной аптеке и слыхом не слыхивал). Забираясь в самые дебри, безуспешно опрашивая всех, кто попадался в той глуши, N вгонял в оторопь молодых и старых прохожих сбивчивой речью оказавшегося на мели наркомана. Поиски упирались в самые безнадежные тупики, душа вопила как резаная, а когда она ненадолго смолкала и вконец загнанный N засыпал, настоящей горькой насмешкой открывалась ему в коротком пугливом забытьи та вожделенная дверь: азиат каждый раз улыбался, но руки дающего оказывались постоянно пусты, а рот – неизменно нем.

LIX

N раздобыл подробные карты: все свои оставшиеся силы он бросил на обнаружение желанной фитоноры. Любой подвизающийся на поисковых работах специалист восхитился бы такой подготовкой: предполагаемая территория была поделена на квадраты, затем на квадратики, затем на точки, которые окончательно забросивший и работу, и близких N исследовал чуть ли не с лупой. Тщетно: явившись из иного пространства лишь для того, чтобы на мгновение показать беспечальную жизнь, аптека с лукавым спасителем безвозвратно исчезли. Но и этого непродолжительного ощущения запредельно-крылатой свободы оказалось достаточно. «Я точно знаю теперь одно: если не продолжать борьбу, не взбивать, как лягушка в бадье с молоком, лапками масло – псюхэ погубит меня, – думал N, морщась от почти неумолчного крика своей расходившейся узницы (зажимать уши было бесполезно). – Нужно во что бы то ни стало, любой ценой заглушить и заткнуть ее».

LX

Перед тем как связаться с магией, он все-таки дрогнул, на какое-то время повернувшись к церквям, но деловитый пастор первой попавшейся кирхи, которого своей просьбой N отвлек от подсчета пожертвований, невозмутимо сунул пришельцу брошюрку «Как самостоятельно разрешить проблемы с духовными неприятностями». Православный же старец (в его келью с большим трудом доставили удрученного N) закричал на просящего и затопал, грозя кулачком:

– Ты кого из себя изгоняешь? Вон отсюда! Немедленно вон!

LXI

Деньги делали чудеса; деньги все ему позволяли – Лхасу, Пури, Иерусалим и полет до мечетей Коканда: там владетель воздушного лайнера (реактивной изящной ласточки) исповедался – вновь весьма опрометчиво! – смахивающему на тысячелетний чинар седому провидцу-мулле, одним отчаянным махом выложив правоверному мусульманину историю о невыносимом крике гнездящегося внутри демона и не менее страстно пожаловавшись на равнодушие Неба, Бога – кого угодно! – равнодушие, из-за которого он незаслуженно, несправедливо страдает…

LXII

Престарелый даос был более снисходителен к посетителю, из последних сил докарабкавшемуся до затворнической хижины (склон почти неприступной горы), но ответил крайне запутанно:

– Всякий, даже самый истошный, вопль лучше замкнутых уст, ибо (не будешь ведь отрицать!) молчание есть первый знак наступившего небытия… Кроме того, позволь мне заметить, напрасно ты проклинаешь Небо за ниспосланное испытание. Конечно, можно сетовать на какую-то там несправедливость, но запомни: если подобным образом гневаются небеса, значит – не все потеряно. Определенно, им ты еще нужен, и они обращают внимание на тебя, как на глупенькое дитя. А дитя, как известно, вразумляют даже с помощью палки и розог. Сын мой, бойся не гнева Неба – бойся часа, когда исчерпается его родительский пыл и оно навсегда замолчит. Тишина необъятных небес – вот где истинное проклятие!

– Значит, если облака надо мною изрыгают громы и молнии, готовы меня затопить, растерзать своим градом или зашвырнуть ураганом за горизонт, то они непременно любят? – издевательски спрашивал N у несомненного сумасшедшего.

– Получается, именно так! Слушай небо, сынок! Слушай небо!

LXIII

N бежал от подобных умствований. Впрочем, с таким же успехом он искал спасения у неспешных тибетских лам. Синтоизм был бесполезен. Каббала не помогла. И вот, словно серые духи, принялись, возникая неизвестно откуда, один за другим топтать порог его оказавшегося в запустении дома экстравагантные колдуны. Цепляясь за эту соломинку, N послушно пил спирт с измельченными в нем позвонками бенгальского тигра, виски с растворенными семенниками изюбря, а также особый настой новозеландской валерианы, одна капля которой делала неисправимым алкоголиком любого кота. Несмотря на конфуз с валерианой, изюбрем, а также с невероятными трудностями доставленной из Ботсваны мочой слона-альбиноса, целители не унимались, передавая пациента друг другу, словно эстафетную палочку. Благословляемый ими N неустанно с тех пор мотался в Непал и Конго, целиком погрузившись уже в океан колдовства: там, как и в медицине, то и дело попадались шарлатаны и дураки, разница была только в том, что все эти вуду и брухо прекрасно знали, о каком постояльце в его организме идет речь и с кем им, представителям тьмы, приходится не на жизнь, а на смерть бороться. Так что и белые знахари в цивильных костюмах, и перемазанные обрядовой краской конголезские негры, помогая себе заклинаниями, пытались вывести душу, словно поселившегося в N солитера. Они применяли всевозможные средства, включая рвотное, которое их клиент послушно, без всякой пользы, лишь вконец истощая себя, глотал. Душа в нем, слабея на время от очередного заговора и кожесдирающей мази, вновь затем поднимала крик, и вновь за прорицательницами становились в очередь ведьмы, за ведьмами – ведьмаки, за ведьмаками – прокуренные с головы до пяток индейцы.