Наталья Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути Страница 8

На новой квартире

В новой квартире началась сознательная часть моего детства. В сущности, благополучный период жизни в этой квартире был очень коротким, не более четырех лет. Для меня же он вспоминается как целая эпоха — важнейший этап моей жизни, крайне содержательный, интересный и насыщенный впечатлениями.

Наша детская жизнь протекала в четырех нижних комнатах — детской, спальной родите-лей, маленькой комнате и столовой. Это был наш мир со своими интересами, условностями, сложившимися обычаями, со своей символикой форм и очертаний предметов, узоров на обоях, домов городского пейзажа за окнами, обладавших особыми физиономиями и выражениями. В детской стояли наши две кровати: Сережина взрослого размера, покрытая зеленым тканевым одеялом, и моя, маленькая, покрытая вязаным белым одеяльцем работы бабушки. Между окон стоял большой широкий стол с доской-полкой внизу. Над ним спускалась вниз на шарнирах лампа с зеленым фарфоровым абажуром.

Однажды, когда я почему-то была одна дома, я каким-то образом разбила этот абажур. Никогда не забуду своего детского отчаяния, такого, что "больше жить нельзя". И схватилась руками за волосы на висках, рвала их и бегала в исступлении по комнатам. Как всегда, больше всего я боялась папиного гнева. Мама на нас никогда не сердилась. Однако ничего страшного не случилось. На меня никто не сердился — просто купили новый абажур. Папа был суеверен и верил в приметы: бить посуду, по его мнению, было к добру.

На столе, покрытом малиновой шерстяной скатертью, спереди, где мы писали, лежала узкая клеенка. Стояли глобус, пенал, чернильница в виде совы (подарок Лили), еще некоторые наши вещицы. Между кроватями стоял обитый рыжей клеенкой и железными пластинками красный внутри сундучок, где я держала свои сокровища (два таких сундучка мама нам подарила на какой-то праздник). Возле кроваток на полу лежали коврики с изображением оленей самца с большими рогами и пьющей из ручья самки. Сколько фантазии порождало это изображение оленей — друзей и спутников наших вечеров и ночей!

Над кроватями висели картинки. Над Сережиной кроватью долго висело изображение порта с кораблями, над моей — австралийской женщины, стоящей в воде. Но были периоды, когда висели другие изображения. Среди них помню веселую картину, изображавшую деревенских ребят (не русских), забравшихся на изгородь и катающихся на калитке.

Палевые обои с гирляндами роз постоянно рождали у меня зрительные фантазии. На фризе под потолком располагались крупные букеты роз — один из них имел для меня сходство с лицом Тани. Около стены в маленькую комнату находился небольшой белый жестяной умываль-ник _ подарок дяди Бумы, за которым мы всегда умывались. Возле окон слева стоял наш шкаф для белья, а справа — низенький, в две полочки темно-коричневый шкафчик — обиталище наших мишек и целый мир для нас. На окнах висели плотные, зеленовато-оливковые с узорами, в которых тоже виделись лица, занавески, отороченные помпончиками. Имелся еще детский столик и три стульчика — два в виде креслиц и один с соломенным плетеным сиденьем. Они по мере надобности передвигались, ездили по всей комнате, чаще всего пребывая посередине.

В спальной и маленькой комнате тоже находились некоторые наши вещи. Спальня — северная комната, с большим полуторным окном — была очень уютной, любимой маминой комнатой. У стены, примыкавшей к детской, рядом, одна возле другой, стояли простые красно-коричневые металлические с блестящими шишечками кровати родителей. Между ними — мале-нькая желтая тумбочка, над которой со стены спускалась лампочка со стеклянным колпаком. У окна стоял большой круглый стол красного дерева. С другой стороны — у стены мраморный умывальник и рядом с ним большой, массивный комод. Одно место около стены в переднюю занято было нашим имуществом. Долгое время там стоял наш верстак, позднее — шкаф со львами на дверцах, где наверху находились детские книги, а внизу в вечном беспорядке лежали игрушки.

Кровати были покрыты синими покрывалами с замысловатыми узорами в виде желтых с каким-то рисунком поперечных полос, которые возбуждали фантазию и которые я очень любила рассматривать. На окнах и в спальной висели плотные голубовато-серые шторы, как и в Детской, на ночь совершенно закрывавшие свет.

Маленькая комната отчасти была задумана как мамин кабинет. В углу у окна стоял ее мале-нький письменный столик с тремя ящичками и лампочкой с бисерными желтыми висюльками на колпачке. За этим столом мама, впрочем, никогда почти не сидела, а если урывала время для писания, то садилась к своему любимому круглому столу в спальной.

У одной стены в маленькой комнате стоял старый диван, крытый рыжевато-красной материей с узором. Под сиденьем в нем был ящик, куда однажды крыса затащила несколько яблок из подвала розового дома. С этой крысой был связан целый переполох. Так как вообще у нас не было никогда ни крыс, ни мышей, и ее появление показалось ужасным. На нее учинили облаву, в которой участвовал дворник Степан. А яблоки были отрадинские (имение Орловых), известных сортов, с осени привезенные из деревни на зиму. Крыса их носила к нам через двор и в диване устроила для себя кладовую.

Над диваном висела детская карта европейской части России. Возле каждого города были помещены яркие картинки, изображавшие людей в национальных костюмах, животных и предметы промышленности и ремесел. Вся карта пестрела этими рисунками, была очень веселой и интересной для разглядывания. Каждая ее деталь была изучена нами и запомнилась на всю жизнь.

У противоположной стены долгое время стоял наш верстак — настоящий столярный верстак, на котором мы без конца работали. Были у нас и все нужные столярные инструменты: рубанки, лобзик, стамески, клещи, плоскогубцы и т. д. Это была папина затея подарить нам рабочие инструменты, и она оказалась очень удачной.

В столовой наших вещей не было. Это была красивая, нарядная комната с тремя окнами в ряд и дверью на балкон. На окнах висели кремовые кружевные занавески. Посереди столовой стоял большой стол, накрытый желтой клеенкой поверх толстого малинового сукна. Скатертью он покрывался только во время еды.

У окна стоял буфет, между окнами — кругленький столик с клеткой щегла, прожившего у нас больше шести лет. Этого щегла как-то принес нам в подарок изредка приходивший мамин кузен — гимназист Коля Щекотихин (когда он приходил, меня почему-то неизменно спрашива-ли, знаю ли я, кто это; я прекрасно знала, но молчала и, смущаясь, смотрела вниз). У щегла оказалось сломанное крыло, и потому его нельзя было весной выпустить на свободу. Он остался у нас и стал спутником значительной части нашего детства. Умер он уже после революции, году в 1918-1920-м, точно не помню. Мы ужасно любили щегла и много возились с ним. И папа его любил и тоже возился с ним, особенно когда мы летом уезжали, а он еще оставался в Москве. Тогда он считал его товарищем своего одиночества, о чем неоднократно писал в письмах.

В течение каких-то лет в столовой возле двери на балкон стоял рояль, принадлежавший Лили. Она иногда играла на нем из детского альбома Чайковского и т. п. Играла она плохо, с большим напряжением, считая вслух. Но нам ужасно нравилось слушать, и я до сих пор не могу равнодушно слышать игранные ею пьески.

В столовой был сделан камин, весь из белых кафелей. Его почти не топили, так как в комнатах было тепло, а в нем была неважная тяга. Но он украшал комнату, тем более что на нем стояли красивые вещи. Как я помню каждую из них! И какими красивыми они тогда казались! Это были две немецкие фаянсовые вазы с узорами и головами рыцарей в медальонах; две огромные розовые раковины, в которых таинственно шумело внутри. Статуэтка лежащего итальянского мальчика, сделанная из светлой лавы. Точеная деревянная лошадка, очень изящная. На камине же стоял подаренный Лили стереоскоп; к нему у нас была целая куча интереснейших, главным образом видовых фотографий, которые никогда не надоедало рассматривать. Долгое время там стоял сделанный нами в подарок папе и маме к какому-то празднику деревянный корабль, который мы раскрасили взятыми у Лили масляными красками.

В столовой мы часто бывали, занимаясь вполне определенными делами, большей частью вечером. Там на большом столе мы играли в солдатиков, рисовали, клеили вырезные листы, шили с мамой по выкройке из журнала "Маяк" мягких зверей — обезьян и зайчиков. Над столом висела старинная лампа с большим белым фарфоровым абажуром и красным шаром внизу, когда-то служившим вместилищем для керосина. Она и сейчас висит над нашим столом. Но краешек абажура отбит.

В кухне мы редко бывали. Там находилась большая плита, которую топили два раза в день. И ванна топилась из кухни. К кухне примыкали две маленькие комнатки для прислуги. Раньше у нас была одна работница, а в новой квартире я помню двух — кухарку и горничную. Я любила заглядывать в их комнаты, где висели в углу иконы и стены украшали яркие бумажные цветы. У нас не было особенно удачных и близких нам работниц. Помню только очень милую и всеми нами любимую горничную Машу — высокую, похожую на солдата в юбке. Она жила у нас года три, но летом уезжала в деревню, где однажды и осталась, выйдя замуж.