Сергей Кремлев - Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера Страница 8

Блок, будучи историком-медиевистом, специалистом по достаточно «простодушным» средним векам, документы, безусловно, ценил. Однако это ему принадлежат слова: «Господа робеспьеристы, антиробеспьеристы (то есть историки, оправдывающие политику Робеспьера и обличающие ее. — С.К.) мы просим пощады: скажите нам, Бога ради, попросту, каким был Робеспьер?»…

Да, зная человека, можно понять и те его действия, которые в противном случае могут быть истолкованы не то что искаженно, а вообще неверно!

И конечно чтобы разбираться в происходившем и происходящем, надо помнить слова Ленина: «Люди всегда будут оставаться глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике до тех пор, пока они не научатся за каждым явлением общественной жизни видеть интересы тех или иных классов и общественных групп».

Впрочем, умные люди это понимали давно. «Cui prodest?» («Кому выгодно?») — спрашивали еще древние римляне. Тоже классика, между прочим…

И два этих знаменитых слова ставят крест на такой трактовке развития общества, которая лепечет о «случайностях», о «героях», о «хаотичности истории»… Истинно «буржуазный» историк в лучшем случае не понимает истории, в худшем — сознательно ее фальсифицирует. Чем ближе он к пониманию, тем ближе к марксизму, пусть даже сам он того может и не сознавать.

Однако и классический марксизм тоже совершает серьезнейшую ошибку. Он, не колеблясь, выставляет всегда и во все эпохи на первое место экономический фактор, а человеческий фактор учитывает лишь во вторую очередь.

Но историю-то делают живые люди. У того, кто росчерком пера взламывает судьбы миллионов, «печенка-селезенка» тоже одна — как и у последнего неимущего бессильного бедолаги.

Так что мир людей вряд ли поймешь во всей его полноте, если будешь описывать и изучать только «исторический процесс». И как ни странно, чем ближе к нашему веку, тем чаще все большее значение приобретают мысли, чувства и характеры не только народных масс, но и крупных публично зримых исторических фигур. Ход истории стал порой зависеть от них больше, чем от «политэкономии».

Да, когда-то по залам только что построенного Версаля разнеслось знаменитое выражение Людовика XIV: «Государство — это я». Но эта броская фраза доказывает лишь спесь и невеликий, говоря честно, ум «короля-солнца». Францией правил, конечно же, не столько он, и даже не столько умница Кольбер, сколько объективные нужды общества — пусть и деформированные королевскими и аристократическими прихотями. Впрочем, и им порой наступал предел. Тому же Людовику как-то пришлось заискивать перед откупщиком Бернаром. Вот-те и абсолютизм!

В прошлом мы находим, прежде всего, три впечатляющих примера активного и мощного воздействия личности на эпоху — Александр Великий Македонский, Наполеон Бонапарт и наш Петр Великий.

Однако и в XX веке есть примеры, которые позволяют утверждать, что первостепенное (иногда) значение «героев» — это черта и нашего века.

По сей день «буржуазный» историк уверен:

— На первом месте — личность, но и экономические отношения нельзя сбрасывать со счета.

— Оно и понятно, — ухмыльнется марксист. — Объяснять развитие мира развитием одной Мировой Идеи нынче невозможно. Но отталкиваться надо от экономики, от базиса. А личность — это важный элемент, однако надстроечный…

Итак, один говорит: «И экономика тоже важна», другой: «И личность тоже…». Хотя спор о том, что важнее в наше время — историческая личность или производственные отношения — это спор о том, какое крыло у птицы главное.

Разве можно сказать: «И второе крыло тоже важно»? Важны оба крыла, потому что на одном птица не летает. Тем более, что по сравнению с нашим веком история раньше ползла. А вот теперь впервые летит на двух крыльях — «экономическом» и «личностном». Подбей одно крыло — рухнет птица Истории…

Можно сказать и иначе… В жизни камень летит по дуге. Но в физике принят принцип суперпозиций, когда кривую разбивают на две прямые — вертикальную и горизонтальную. В учебнике, на бумаге, камень летит по двум этим прямым: по горизонтальной — под действием только силы броска, по вертикальной — под действием только силы тяжести.

Но в жизни обе силы действуют одновременно. Вот так и наш век. В нем сильные (или напротив — бессильные, как Горбачев или Ельцин) лидеры воздействуют на историю на равных с экономикой. И порой личность перевешивает…

Безусловно, даже самый потенциально выдающийся социальный реформатор может стать им в действительности только в том случае, если его личностный потенциал будет востребован соответственно сложившимися историческими условиями.

Но если условия будут в наличии, а личности в наличии не будет, то могут не реализоваться целые пласты важнейших событий.

Если же личность есть, то она точно улавливает суть ситуации и совершает то, что необходимо совершить для изменения истории в нужном, то есть в созидательном направлении. И это совершается в нужное время и в нужном месте.

НЕДАРОМ ТРОЦКИЙ считал, что хотя у Великой Октябрьской революции было, по его мнению, два главных лидера — он и Ленин, но, если бы в Питере был только Троцкий, Октября бы не было. А если бы только Ленин — был бы все равно!

Для псевдо-марксиста это — ересь по сей день. А ведь это — правда… История движется не по прямым из учебника физики. Она гибка, как дуга реального полета. И ее все чаще изгибает именно лидер, а не «историческая необходимость» сама по себе.

Следуя «чистому» марксизму, в оценке роли личностных качеств для формирования эпохи мог ошибиться даже такой, например, блестящий знаток наполеоновской эпохи, как академик Евгений Викторович Тарле, который уверенно заявлял, что Наполеон относился к солдатам, как к пушечному мясу. Бездушный, так сказать, ставленник новой буржуазии.

Ставленник-то ставленник… Но вряд ли солдаты любили бы своего императора горячо и преданно, вряд ли шли бы за ним за тридевять земель, если бы и Наполеон не любил их. Любил от сердца и искренне. По простоте своей душевной солдат простит много чего, но только не фальшь! Ее-то он распознает быстро, ее-то он не пропустит и не простит. Но может быть, Наполеон слишком уж ловко притворялся целых два десятка лет?! Э-э, нет! Не проходит!

И поэтому Наполеона и его влияние на свое время нельзя понять, если не видеть, что император французов — это сложный продукт действия разных, но одинаково важных сил. Он — да, ставленник капитала, но он же — и избранник всесильной и взаимной солдатской любви. Был бы только капитал, или была бы одна любовь — и великий Наполеон вряд ли состоялся бы…

Да, марксисты Маркс и Энгельс, марксист Ленин, марксист Сталин были твердо уверены, что в конечном счете экономическая сторона дела — главная, а человеческая — ТОЖЕ имеет важное значение…

«Тоже» — одно короткое слово! Но угнездившись в воззрениях именно Иосифа Сталина, оно, пожалуй, стоило человечеству «золотого века», который мог стать реальностью уже к концу двадцатого столетия, но который так и не возник…

Что я здесь имею в виду?

А вот что…

ТО, ЧТО Ленин и Сталин оказались во главе раздираемой смутой России — это удача России. Зная сейчас личностный и государственный масштаб всех их российских политических оппонентов как справа, так и слева, можно уверенно заявлять, что никто иной, кроме них, не смог бы увести Россию от судьбы полуколонии Запада или от вообще цивилизационной катастрофы на необъятных российских просторах.

Но так и непонятой по сей день трагедией XX века стало то, что Сталин оказался недостаточно гениальным в одном отношении и не смог практически осознать важнейшее заблуждение своих, безусловно, гениальных, но тоже не во всем дальновидных учителей.

Поэтому он и совершил ту свою главную ошибку, о которой я скажу чуть позже.

В марте 1921 года X съезд РКП(б) принял резолюцию «О будущей империалистической войне», где было сказано прямо: «Съезд считает необходимым, чтобы пролетариату было указано, что буржуазия вновь готовится к грандиозной попытке обмануть рабочих, разжечь в них национальную ненависть и втянуть в величайшее побоище народы Америки, Азии и Европы»…

Прогноз, как мы знаем, был в части фактической верным и в реальной истории сбылся менее чем через двадцать лет. Но для того, чтобы приходить к таким выводам, не обязательно было владеть марксистскими методами анализа. Еще за два года до X съезда об этом же (то есть о том, что политика Запада программирует в будущем новую мировую войну) писал тридцатилетний Уильям Буллит в письме к своему бывшему патрону, президенту США Вильсону.

Съезд мыслил категорией «массы», Буллит обвинял конкретного Вильсона — разнобой между буржуазной и марксистской мыслью налицо. Но они обе сходились на том, что война неизбежна. Под знаком этого «предвидения» мир и жил все годы до реальной войны.