Исаак Гехтман - Золотая Колыма Страница 8

— Отец мой рабочий. Был бедняком, умер в Сибири, в тайге. Сам с десяти лет работаю. Как подрос — все больше по золоту ходил. Работа вольная. Конечно, зимой на заводе, а летом, взяв котомку, лопатку, чашки — в горы. Вольный воздух. Белка скачет. Ну и золотишко, конечно. Вроде как бы игра. Конечно, был на Лене. Лет десять. На Алдане тоже, конечно. На Незаметном. Ну, потом на Колыму, конечно.

Осторожно пытаюсь узнать у Мирского о знаменитом «Незаметном», где больше десятка лет назад открылись колоссальные золотые богатства.

Афанасий Семенович оживляется.

— Золотишка действительно много было, — говорит он, — другой раз прямо к подошвам липло. Фунт золота за бутылку спирта шел. И вот представьте: до сих пор не понимаю, как контрабандисты этот спирт доставляли. Мышь через болото не проскочит, а контрабандист вьюки на себе тащит…

— Да, — продолжает он, — первый старатель я был. Случалось фунтиков по двадцать намывать за сезон.

— Что же вы, Афанасий Семенович, делали с таким большим капиталом?

— Известно что. Туда-сюда, приятели есть и шулера всякие. Выпьешь, проведешь время, а к лету опять чистенький. Идешь в свою сберкассу снова с лопаткой. А в общем скажу я вам: глупо и бестолково жил наш брат, старатель, разведчик. Ловил он счастье, работал не разгибая спины по двадцать часов в сутки, голодал и холодал, а мошну набивали на нем всякие Второвы и Чурины.

— Ну, хорошо, Афанасий Семенович, — продолжаю я допытываться у старика, — скажите же мне, что заставляет вас работать сейчас на Колыме? Золото идет государству. Что же заставляет вас и многих других потомственных старателей работать не за страх, а за совесть?

Мирский помолчал, выпустил клуб дыма и, как всегда, немногословно обронил:

— Другое дело. Работаем на свое государство.

И сразу же перевел разговор на то, как первые пионеры строительства приехали на Колыму три года назад.

Пришел пароход, бросил якорь в неизученной гавани. Гудок парохода вспугнул стан птиц с каменистых невысоких гор, поросших кедровником.

С парохода начали снимать тракторы и сгущенное молоко, шоколад и валенки, геодезические приборы и безопасные бритвы, фотоаппараты и бидоны с бензином, радиостанции, автомобили, паровозы узкоколейки и одеколон.

Партии шли пешком через тайгу, по бурелому, начинавшемуся сразу же у бухты. Ехали на собаках, на оленях, на тракторах.

По дороге «крестили» горки, ручьи, долины. Отсюда пошли все эти названия: «Дедушкины лысины», «Американские ключи», «Крестовые перевалы» и другие, фигурирующие сейчас на географических картах.

Вешками служили поваленные деревья, юрты, кочевья и замерзшие собаки, стоявшие, точно окаменев, на задних лапах.

Партии находили районы, становились лагерем, разбивая палатки и строя землянки.

За ними вслед шла армия работников — освоителей Колымы. Тракторы корчевали тайгу, аммонал рвал скалы, снимали тысячелетние залежи торфа и разбивали на их месте плодоносные поля, засыпали плывуны и строили превосходную ровную ленту дороги.

Вырос новый город Магадан с домами, не виданными ранее на крайнем севере.

Тайга сдается под напором большевистской энергии. Край каторги и ссылки, гиблое место, превращается в богатую населенную область с огромным будущим.

И мне понятен краткий ответ Мирского на вопрос, почему он работает на Колыме.

У ПОЛЮСА ХОЛОДА

— Простите, нам лучше повернуть влево, сейчас начнутся взрывы, — вежливо, отводя меня в сторону, сказал Эйдлин.

Трудно представить себе человека более городского облика и склада, чем старший инженер северного горного управления Дальстроя Марк Абрамович Эйдлин. Большой выпуклый лоб, роговые очки, пальто московского образца, повязанное сверху воротника пуховым шарфом, шапка польского бобра и галоши. Типичный облик приват-доцента столичного вуза, выходящего после окончания очередной лекции к трамваю.

Марк Абрамович — один из немногих людей на Колыме, отправляющихся в тайгу в галстуке и галошах. Рано утром он никогда не забывает аккуратно выбриться, сбрызнуться одеколоном и вымыть руки пахучим душистым мылом «Красный мак». И сейчас только огромные варежки из шкуры нерпы нарушают «городской стиль» инженера. Они сразу напоминают, что мы находимся не в Москве, а в долине реки Хаттынах, на левом берегу Колымы, в нескольких сотнях километров от Оймекона, куда, по последним наблюдениям метеостанций Дальнего Востока, перенесен полюс холода с Верхоянска.

Мороз великолепен. Сорок градусов почти не ощущаются в этом безветренном сухом месте. Мартовское солнце сияет в небе. Могучие рыхлые снега горят под ним синеватым пламенем; на них можно смотреть, только обратись спиной к солнцу. Подобное этому сияние наблюдал я на заводе ферросплавов в Челябинске, заглядывая издали в жерло электрической печи Сименса, где бушевали синеватые вихри взбудораженных электричеством молекул расплавленной стали.

Воздух тайги полон кислорода. Ощущение подъема, какой-то просторной радости охватывает здесь человека. Инженер вытаскивает из огромной варежки маленькую руку и с гордостью показывает мне на длинный карьер, разрезающий черным провалом до самого горизонта белоснежное плато. Интонации инженера приобретают методический характер, он как будто читает лекцию перед воображаемыми слушателями.

— Перед вами, — говорит Эйдлин, — исключительное явление. Без преувеличения могу сказать, что здесь вы наблюдаете крупнейшую в мире золотую россыпь. В практике мировой золотопромышленности нет примеров, чтобы на расстоянии десятка километров, без перерыва, тянулось сплошное месторождение золота в таком богатом процентном содержании. Одна эта россыпь может дать мировую известность Хаттынаху.

Марк Абрамович разводит руками и, немножко конфузясь, признается: — Кстати, должен сказать, что многие специалисты на Колыме в свое время недооценивали этот район, относились к нему весьма скептически, считали, что расходы по доставке людей и груза не оправдаются. Если бы руководство Дальстроя тогда послушалось их, пожалуй, мы и сейчас не имели бы представления о Хаттынахе. Однако, несмотря на ярко выраженный скептицизм научных работников, руководство Дальстроя смело взяло курс в этом направлении, и, как видите, республика получила новую золотую сокровищницу — Хаттынах.

Долина реки Хаттынах взята в серьезную обработку. Разрезы идут вдоль и поперек долины. Вечная мерзлота вскрыта на несколько метров в глубину. У бортов разреза, покрывая их края, лежит высокий, метровый слой снегов. Идет зимняя вскрышка торфов, подготовка к летнему сезону добычи золота. Впервые в мире в таких масштабах проводятся взрывные работы на золотых приисках. Этот процесс является большим историческим достижением, которым Дальстрой по праву гордится, и о нем стоит рассказать подробнее.

Инженер Эйдлин сыграл в проведении взрывных работ крупную роль. Года три назад, когда обсуждался вопрос о широкой добыче золота, дирекция Дальстроя столкнулась, прежде всего, с тем, что Колыма сама по себе — страна холода и вечной мерзлоты. Лето на Колыме длится всего сто дней, а из этих ста дней можно мыть золото не больше пятидесяти. Все остальное время уходит на снятие верхнего слоя земли и подготовку к промывке. Из трехсот шестидесяти пяти дней в году триста десять уходит на подготовку и только пятьдесят дней — на работу! Десятки тысяч рабочих принуждены круглый год ждать этих пятидесяти производственных дней. Дирекция так сформулировала перед инженером Эйдлиным свои требования:

— Надо устранить сезонность работ по добыче золота, надо найти способ рационализации этих работ. Мы тратим на завоз одного рабочего на Колыму без малого пять тысяч рублей, а на содержание его в течение года — еще больше. Допустимо ли почти год держать рабочих без работы?

Эйдлин развел руками:

— Я над этим давно думаю. Что ж поделаешь? Таковы условия золотой промышленности. Сезонность неизбежна, все прииски так работают. Конечно там, где есть незамерзающая вода, можно кое-что придумать, но у нас — вечная мерзлота. Рыть землю нерентабельно. Чтобы дорыться до песков, десять рабочих несколько дней будут скрести землю в шурфе. Земля — как железная броня.

Дирекция настаивала:

— Хоть из пушек стреляйте, но землю надо вскрывать зимой.

Инженер приподнял голову и улыбнулся.

— Из пушек?.. А, знаете, это идея совершенно резонная. Над этим я и думал. Можно взрывать землю. Эта мысль не абсолютно нова, взрывать зимой землю на приисках пробовали. Но этот метод как-то не давал результатов. Во всяком случае, он не входит пока в арсенал научных методов добычи золота, он не апробирован.

Тогда Эйдлину сказали:

— А знаете что, Марк Абрамович, плюнем мы на эту самую научную апробацию! Попробуем!