Абрам Вулис - Литературные зеркала Страница 8

Рассудительный автор торопится спустить легковерных с небес на землю: «Если верить, что посредством зеркал можно что-нибудь увидеть, то, конечно, оттого, что здесь происходит галлюцинация чувств при силе воображения и зрения, обращенного на один предмет, при этом также помогает суеверие».

И еще один зеркальный эффект преподносится читателю. И опять эффект, пародирующий магию. Статью «Тени волшебные» завершает абзац:

«Теперь вызывание теней, показываемое в театрах замечательно тем, что тени эти подвижные; но они уже не могут нас уверить в том, что настоящие: года четыре назад один из известных магиков вызывал на сцену тени и бился с ними на шпагах. Не знакомому с фокусом, хотя и знающему физику, было затруднительно угадать производимый фокус. Но тени эти были действительно настоящие, хотя и живых людей.

Дело в том, что во всю сцену было поставлено одно большое стекло с рябой поверхностью и на стекло это падали тени живых движущихся особ, одетых в различные костюмы, отражаясь в них, они производили разного рода движения и показывали вид, что борются с фокусником, который отвечал своей шпагой, действуя за стеклом. Стеклу этому дают такое положение, — продолжает автор деловитым тоном преподавателя оптики (или режиссуры?), — чтобы отражались в нем одни театральные персонажи, которые помещены близ рампы так, чтобы лица эти не были видимы для публики».

Тон «Толкового словаря…» иногда создает иллюзию, будто комментарий исходит от кадрового колдуна. Но, по сути, любой наш современник-материалист не почтет для себя за стыд полностью солидаризироваться с этими скептическими ремарками. Кадровый колдун продукт маскарада, притом удавшегося.

Противоположного характера маскарад демонстрирует книга С. Хинтона «Четвертое измерение и Эра новой мысли», Петроград, 1915. Первое впечатление, что это пособие по геометрии: схемы, чертежи, формулы, Больяи и Лобачевский. Но смысл математического трактата, не без блеска написанного, состоит в другом: здесь предпринята попытка представить средствами точных наук то, что обозначается у Хинтона как «высшее». Предоставлю слово самому автору, выступающему с мотивацией своих замыслов:

«Платон в чудной аллегории рассказывает о некоторых людях, живших в таких условиях, которые практически низводили их на степень обитателей мира теней. Они были прикованы таким образом, что могли видеть лишь свои тени и тени всех прочих предметов на стене, к которой они были повернуты лицом. Все движения представлялись им лишь движениями на поверхности; все формы были для них лишь теневыми бестелесными очертаниями.

Платон прибегает к этой иллюстрации для изображения отношения между истинным бытием и иллюзиями нашего мира чувств… Философ, который освободился от предвзятых мнений, который ушел мысленно в идеальный мир, в мир идей высших и более реальных, чем мир впечатлений, воспринимаемых чувствами, может сообщить своим собратьям о том, что является более истинным, чем видимое солнце, и более великолепным, чем самые Афины, видимый город.

Так вот, я пользуюсь мыслью Платона и принимаю ее не в качестве метафоры, а в буквальном смысле. Платон воображает мир, который ниже нашего мира и который состоит из теневых фигур и теневых движений; такому миру он противопоставляет действительный мир. В каком отношении находится наш действительный мир к миру теней, в таком отношении находится и высший мир к нашему миру. Я принимаю его аналогию. Как наш трехмерный мир относится к миру теней или миру плоскости, так высший мир Относится к нашему трехмерному миру…»

Опускаю всю серединную часть работы, все математические выкладки Хинтона, чтоб процитировать предпоследнюю, двести пятьдесят пятую, итоговую страницу: «Если четвертое измерение существует, то является возможным одно из двух. Или, живя в четырехмерном пространстве, мы обладаем только трехмерным существованием, или, будучи действительно четырехмерными существами, мы не сознаем этого. Если мы ограничены только тремя измерениями, а в действительности их четыре, то мы должны быть по отношению к тем существам, которые живут в четырех измерениях, как линии и плоскости по отношению к нам. То есть мы являемся просто абстракциями. В этом случае мы должны существовать только в уме того бытия, которое нас себе представляет, а весь наш опыт должен быть только построением его ума; получается заключение, к которому, по-видимому, пришел один философ-идеалист, хотя совсем в другой области».

От себя добавлю: аналогичные заключения делали многие философы-идеалисты, а не один, и все они получили обоснованную научную отповедь в работе великого мыслителя — того, кто обогатил эстетику теорией отражения, настолько последовательной и выверенной, что она носит теперь его имя — ленинская. Были, впрочем, у Хинтона не только противники, но и последователи, специалисты по оккультным наукам: «Хинтон вообще так близко стоит к правильному решению вопроса о четвертом измерении, что иногда он угадывает место „четвертого измерения“ в жизни, даже не будучи в состоянии точно определить это место. Так, он говорит, что симметрию строения живых организмов можно объяснить только движением его частиц по четвертому измерению».

Сказано это таким тоном, как будто автор процитированных строк П. Д. Успенский поведает нам, откуда ему известно, что догадки Хинтона правильны, расскажет прямо здесь же, в своей книге «Четвертое измерение. Обзор главнейших теорий и попыток исследования области неизмеримого» (Санкт-Петербург, 1914), какими экспериментальными материалами располагает Хинтон. Ничуть не бывало! Далее следуют рассуждения о получении симметричных клякс при помощи бумаги, на которую капнули чернилами, а затем допускается гипотеза, что всякое живое существо (в том числе и ты, читатель!) может рассматриваться как объемный аналог такой кляксы: одна твоя половина как бы обосновалась в обычном пространстве, а другая отпечаталась в четвертом измерении.

Должен сознаться — я прямо напрягся: вот оно! сейчас, страницею ниже, состоится долгожданный переход к зеркалам! Как бы не так! И страницею ниже, и десятью страницами ниже автор воспарял все выше, еще выше, в сферы чистейшей абстракции, где всякий реальный предмет (каковым я считаю и зеркало) покажется абсолютной несуразицей.

Каталог названий — в справочно-библиографическом отделе… Материал набегает любопытный — иногда такой, что совсем близко лежал, да все ускользал от взгляда. Иногда парадоксальный — вроде кометы, которая, сколь ни далека от тебя сию минуту, а все равно привязана к тебе своей орбитой, параболической, гиперболической или любой другой, причитающейся ей по чину. Иногда — посторонний, но и своей отчужденностью — поучительный.

«Зеркала. Стихотворения» (Агатов В.), «Зеркала. Вторая книга рассказов» (Гиппиус 3. Н.), «Зеркала. Стихи» (Кирсанов С.), «Зеркала на плацу. Стихи» (Ваншенкин К.), «Зеркала потускневшие. Поэзы» (Шенгели Г.), «Зеркало» (Доде А.), «Зеркало. Стихи» (Стоврацкий А.), «Зеркало» (Чехов А. П.), «Зеркало. Сказка» (Чечин П. И.),«…Зеркало аллаха» (Кусиков А. Б.), «Зеркало в черной раме» (Бланко А.), «Зеркало для англичан» (Невский В.), «Зеркало души» (Рафалович С.), «Зеркало и обезьяна. Басня» (Крылов И. А.), «Зеркало современной жизни русского люда» (Своехотов Е.), «Зеркало теней» (Брюсов В.), «Бенгальский тигр, или Зеркало человеческого сердца вообще», «Зеркало Этеллины» (Экертц Э.).

Список мой — выборочный; из него изъято то, что фигурирует в общих алфавитных каталогах (напомню: там «Зеркала…» восемнадцатого века представлены в изобилии именно по заглавиям, то ли за отсутствием авторов, то ли благодаря своему типологическому единству, которое обращает их в старомодный эквивалент современных «Трудов…» или «Записок…»).

Библиография как библиография: поощряет радужные упованья — и грозит потайными ловушками. Потому что любое зеркало в заглавии может оказаться на деле, по текстовой своей сути, обыкновенным иносказанием, обоснованным или даже немотивированным.

Массивный том с кожаным корешком — на телевизионном экране книги этакой кондиции концентрируются в огромных шкафах за спиной у седовласых академиков-гуманитариев, символизируя могущество науки. «Указатель мотивов народной литературы», составленный Стисом Томпсоном. На английском языке. Штат Индиана, 1958 год. Том шестой. Это — рекомендация консультанта-библиографа… Где же тот перекресток, на котором оптическая проблематика пересекается со Стисом Томпсоном? Ага, вот он: алфавитная опись сказочных мотивов по предметному признаку. И заветное слово: зеркало! А ниже — десятки однострочных зеркальных сюжетов.

Многообещающий (по аналогии с Томпсоном) Н. П. Андреев («Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне», Л., 1929) дает (под номером 329) всего одну подходящую сказку, да и то неустойчивую по своим сюжетным признакам, «Елену Премудрую»: «Герой три раза прячется от нее с помощью животных (или старика и старухи) в дереве, в желудке рыбы, оперении птицы и т. п.; наконец, прячется за волшебным зеркалом (в волшебной книге и т. п.); царевна его не находит, он получает ее руку». Щедрее предметный указатель В. Я. Проппа к «Народным русским сказкам» А. Н. Афанасьева в издании 1957 года — здесь на слово «Зеркальце» даются четыре адреса.