Алексей Павлов - Отрицаю тебя, Йотенгейм! Страница 8

«Если перевес позиционный, то не следует упрощать игру, лучше накапливать преимущество».

Сергей, подлец, дал-таки мне пинка, когда я отправился на судовую сборку. Как обычно, я разозлился, в особенности понимая, что не суждено ему сегодня завладеть моим поясом, что неизбежно приеду назад, а день предстоит долгий, полный стеснённых обстоятельств; одно хорошо — пинок почему-то, как всегда, на самочувствии не отразился, и есть ясность, ни гнать, ни надеяться нет оснований, иди себе арестантской тропой да кури табак. Поездка в суд была такой же, как с Бутырки, с той лишь разницей, что на сборку опустили (не путать с «опустили на сборке») не ночью, а утром, не пришлось высиживать в тусклом дымном дурмане долгие часы, и не было шмона. Тот же автозэк, набитый до отказа (заехали на Бутырку, подобрали страждущих), тот же суд, наручники, автоматчик в пуленепробиваемом шлеме, мусора, ещё не пьяные, а потому сердитые, какая-то судья, заглядывающая в глаза и допытывающаяся, правда ли я не хочу чтобы заседание состоялось в связи с тем, что присутствует лишь один адвокат, а Косули нет, те же узкие холодные тусклые коморки с судовыми, теряющими разум, сиротские ботинки без шнурков как символ унижения, и неизменный сосед с какой-нибудь экзотической болезнью, от которого стараешься дышать в сторону, в общем, все то, что сопутствует правосудию в том или ином незамысловатом виде одного из филиалов полномочного представительства, скажем так, государства Йотенгейм. Вся эта коричневая хренотень закончилась поздно. Вечером автозэк заехал на Бутырку, а там как раз пересменок. Часа четыре автозэк стоял на морозе, большинство пребывало в самых неудобных позах, было так тесно, что я и не старался стоять, упасть было невозможно. И очень холодно. Потом автозэк гоняли на скорости вперёд-назад по тюремному двору: это подвыпивший мусор-хохотунчик учился водить автомобиль. От разгонов и торможений голова падала в пропасть. После обучения езде автозэк перестал заводиться, стало вероятным заночевать в нем на дворе Бутырки, отчего приуныла даже молодёжь. Но все обошлось, и за полночь в малюсенькой поганой сборке родной Матросски судовые радостно зашумели за то за се. Вот рядом оказался парень из один три пять. Там мы не общались, парень был молчалив и отрешён, его лицо всегда являло застывшую маску, а здесь ожило.

Ты же из один три пять? — интересуюсь.

Да.

Я тоже у вас был с полгода назад.

Я помню.

Осудился?

Да, семь лет дали. А я не согласен! Я там вообще не при делах. Подельник утопил. Терпила меня вообще не вспомнил.

Будешь писать касатку?

Нет, на зону. Из хаты б выбраться. Все, хватит.

Что в хате?

По-старому.

Как Армен? Передай ему привет, скажи: не помощник я ему. Он-то думал: меня на волю.

Передам.

Кто ещё осудился?

Ахмед. Девятнадцать дали. Юра-хлеборез восемь строгого получил и семь крытой. Уехал крысой.

Как крысой?

Да так. В чужой баул залез, скрысил. Увидели.

И что?

Под шконарь загнали. Хлеборез теперь другой.

А он? Там же тараканы сожрут.

Спокойно. Да, говорит, я крыса. Опустился совсем.

А Строгий как? Куролесит?

Спиртягу гонит. Строгий — куражный пацан.

Сколько ему ещё?

Не знаю, года два.

Саша-то на суды все ездит? Живой?

Это Старый-то? Живой. Этот вытянет.

А Бешеный?

Нормально. Они с Сашей.

Кипеж не осудился?

Не, на дороге.

Всей хате большой привет и свободы.

Передам.

Расстались. Он пошёл в суперкошмарную хату No 135, чтобы собрать баул и уйти в осужденку, а я, с благотворным сознанием своей почти что неуязвимости, на больничку. Смешно было видеть, какими глазами меня встретил Сергей. Мой пояс был уже на нем. — «Вернулся…» — констатировал он. И полетели, е…. мать, масти перелётными птицами, и закурился табак по хате, и замлели в смертельном и сладком невольничьем недуге каторжане! Долго горела чёрным пламенем ночь, бог весть какие пожары плавили бетон между спидовым этажом женским и спидовым мужским. Молчали вертухаи, глядя в шнифты, как два зэка швыряют тузов и посылают мусоров на х.. . Никто не открыл тормозов, ибо горячо было для них за порогом. «Это тебе, Володь, повезло» скажет вертухай, читая эти строки. И будет, наверно,А прав. Где ты теперь, Серёга. И тебе я, братан, не помощник. Хотел бы, да не могу. Ну, да ты пробьёшься. Не в этой жизни, так в другой. По-любому арестантский тебе привет и всем достойным, кто рядом.

Настало утро, утро туманное, утро седое. Робкий мусор бодрячком быстренько осуществил проверку. Оставалось лишь сбросить с себя пепел вулкана. На обширном дальняке с очком вместо унитаза удалось классно помыться, кипятя воду в хозяйке. В общую баню («помойку») идти не хотелось, да и не звали. Раз в неделю на продоле в клетке за перегородкой можно было помыться, видя иногда, как перед тобой там ополаскивают полутрупы.

Зашли в хату две колоритные личности. Высокий усатый арестант с нездоровым цветом лица, едва переставляя ноги, затащил большой баул и радушно, будто достиг долгожданной цели (а это так и было), поприветствовал всех: «Здравствуйте, каторжане! Куда тут можно голову приклонить?» — «А куда хочешь, места много». Юра явил собой пример словоохотливого наркомана. Язык у Юры оказался без костей, но сердиться не было никакой возможности, хотя через пару часов все наслушались по горло про то, как Юра зарядил «машину», пустил по вене (не путать с «пустил по тухлой вене»), как поймал приход, как кумарился когда приняли, как раскумарился в хате, как пошёл на дело по Тверской, а машина всегда при нем, в кармане, как стало невмочь и опять поймал приход, как старая мама ругает, а машина в кармане и в соседней комнате зарядился белым, а когда белого нет, так на безрыбье и винтом хочется побаловаться, но винт — это низко, поэтому, бабки не жалеючи, уж лучше морфия, а луше белого так и нет ничего, благо машина всегда тут, в кармане, у него и сейчас есть машина. И так далее и тому подобное. Чтоб слишком часто не повторяться, все это Юра перемежал длинными периодами мата. Выглядело смешно. Особенно когда я в сердцах восклицал:

Юра! (Так, мол, и так). Какого (так, мол, и так) ты так грязно ругаешься! У тебя совесть есть? Ты всех уже (так мол и так)!

Ой, извини! — спохватывался Юра. — И то правда! Я больше не буду.

Пять минут передышки было обеспечено. Ну, что тут скажешь. Одно слово — Коля-Терминатор Второй.

Другой арестант сразу залёг спать, а проснувшись, внимательно исподтишка оглядел каждого и долго пребывал в напряжении, преувеличивая симптомы своей болезни, выглядевшей обычной простудой. Потом успокоился и пошёл на контакт. Оказался полосатым. Представился: «Валера О.О.Р». Что означает особо опасный рецидивист. Почему-то ко мне Валера поначалу отнёсся с опаской; наверно, потому что я курил дорогие сигареты, вёл себя уверенно, если не нагло, и даже устроил на всю хату разнос стукачу с общака, неожиданно для себя отметив, что претендую в коллективе на лидерство. «А оно мне надо?» — сказал я себе, осадил коня и взялся за старое, т.е. за игру, потому что как только начинаешь думать, что ты самый умный, обязательно случается какая-нибудь глупость. Валера присоединился к нам, и дело пошло веселей.

Сколько тебе лет? — поинтересовался Сергей.

Пятьдесят восемь. Тридцать лет в тюрьмах и лагерях.

А не скажешь. Выглядишь на сорок-сорок пять.

Тюрьма сохраняет.

За что сидел?

За карман.

Тридцать лет за карман?

Да. Карман доказать легко. — При этом невооружённым взглядом было видно, что в этой непростой жизни только карманом не обошлось.

Неспешно и с удовольствием тасовал Валера колоду старыми узловатыми и неповоротливыми пальцами, складно мурлыкая русские романсы, а когда повествовал о чем-либо, меньше трех этажей не получалось по определению. Серёга к Валере отнёсся с уважением, как младший к старшему.

Что, Валера, по воле работал?

Да что ты… — благодушно отзывался Валера.

Значит, делал?

Делал, — соглашался Валера.

Поди и в карты можешь?

Как не мочь. Я сколько времени в лагерях. Конечно, могу, отвечал Валера, сдавая карты.

Покажешь? — не унимался Сергей, напрягаясь как охотник.

Ну, если хотите… — отвечал Валера, — Правда, я уже не тот, годы, руки отяжелели. Но сейчас что-нибудь придумаю.

До этого мы играли в дурака. Валера разделил уже лежавшую перед нами колоду и показал, сам не глядя, карту из середины, после чего вернул карту на место. Это был червонный туз. «А теперь смотрите» — сказал Валера. Мы в четыре глаза уставились на его руки. Одной рукой он держал розданные карты, другой неуклюже поправлял их, потом свободную руку поднял чуть выше плеча, внешней стороной к нам, будто в ней что-то было, медленно развернул к нам ладонь, она была пуста. Но через секунду в ней загорелся, нет, не появился, а загорелся, ярко как на цветном экране, червонный, как ненастоящий, туз. Вспыхнул и пропал, а Валера недоуменно посмотрел на свою ладонь, повертел её так и сяк, ничего в ней не было. — «Вот что творит старый джус!» — восхищённо выдохнул Сергей и бросился искать туза в колоде. Туз был там.