Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты Страница 8

Для человеческого сознания этот конец драматичен. И неслучайно все религии мира сулят надежды житья «по ту сторону». Увы, это лишь утешенье. В Венеции, во Дворце дожей, я видел самое большое в мире живописное полотно «Воскресение из мертвых». Неисчислимое количество людей выходит из моря. У редкого человека перед этой картиной не возникнет вопрос: «А что же они будут на Земле делать, эти воскресшие?»

Нашим братьям по жизни – животным – человеческие муки «зачем живу?» неведомы. Они «просто живут». Инстинкт сохранения жизни и притертость, приспособленность к ней помогают и слону, и козявке до последнего вздоха за жизнь бороться.

Как животные умирают? Редкий, особый, экзотический случай – на этом снимке. Коррида. Повержен сильный, выращенный на богатых горных лугах бычок. Его и растили, чтобы вот так на большом стадионе нарядный, осыпанный блестками человек пронзил быка шпагой. Человек рисковал. Тем слаще победа, тем громче гул стадиона. Зрелище наших дней, заставляющее вспомнить арены Древнего Рима. Одни это зрелище осуждают, другими оно воспето (Хемингуэй).

Коррида – визитная карточка Испании. А вот в Индии это зрелище совершенно немыслимо. Корова – существо там священное. И ко всему живому отношение в Индии благоговейное. Большинство индийцев – вегетарианцы. И есть еще почти курьезные крайности – боязнь нечаянно раздавить какого-нибудь комара.

Во всех других местах мира этой причуде лишь улыбаются. В животноводстве и птицеводстве смерть от ножа или (как более гуманная) от электрического тока – естественный конец для домашних пернатых и четвероногих. Судьба их определена с рожденья.

Иное дело в дикой природе. Тут на каждого «карася» есть своя «щука». Но «карасю» даны шансы выжить. В вечном противостоянии «хищник – жертва» каждый действует на пределе возможностей и может выиграть, потому закон «волки сыты и овцы целы» тут выглядит вовсе не шуткой.

Кое-кто думает: зоопарк укорачивает жизнь животных. Ничуть не бывало! В зоопарке звери и птицы живут намного дольше, чем в дикой природе. Жизненные силы не расходуются на борьбу за существование – стол и дом тут дарованные. И никто не схватит тебя, когда силы станут слабеть. В природе же «выбраковка» ослабших идет постоянно. Хищник, вспугнувший стаю газелей или, например, куропаток, очень точно определяет, кого он скорее всего догонит. Таким образом, в природе глубокая старость редка – всех задолго до одряхления настигают когти и зубы.

Исключение составляют самые сильные из зверей. В африканской саванне я видел умиравшего льва. Глаза у зверя слезились, он с трудом поворачивал голову. Охотиться лев не мог и уже не мог себя защитить. Вокруг вчерашнего властелина шныряли шакалы – те, кого он всегда презирал за трусость и воровство. Теперь они чувствовали слабость владыки степей, близился час, когда они станут его могильщиками.

Главный момент корриды.

Инвалид в дикой природе почти всегда обречен. Я как-то с неделю наблюдал в парке за одноногой вороной. Летала она хорошо, но, опускаясь на землю, сразу чувствовала беспомощность – садилась так, чтобы боком опереться на что-нибудь. В толчее стаи ей, конечно, мало что доставалось из пищи. Потеряв осторожность, она вынужденно оставалась на месте, когда все остальные взлетали. Я подходил к ней почти что вплотную и не удивился, когда однажды в привычном месте увидел кучку вороньих перьев – то ли куница, то ли одичавшая кошка или собака произвели «выбраковку».

Иногда жизнь животного запрограммирована по сезонным срокам. Понаблюдайте осенью за стрекозами и шмелями. Стрекозы в поисках тепла собираются на какой-нибудь прогретой солнцем железке – брошенном у воды колесе, поручне мостика. А шмелей вы увидите цепенеющими на поздних цветах. Подышишь – шмель оживает: шевелится и даже может перелететь на соседний цветок. Но это уже агония. Шмели и стрекозы с наступлением холодов погибают.

Животное, так же как человек, может стать жертвой несчастного случая. У меня есть снимок жирафа, голову которого заклинило между ветками. В такое же положенье нередко попадают в Сибири вертлявые, подвижные бурундуки. В малоснежные и морозные зимы нередко гибнут зимующие ежи, лягушки и змеи. Киты на Севере могут оказаться в ледовом плену. За свежим воздухом им надо вынырнуть – а как? Но и большая жара для животных гибельна. Летом 1972 года в реках погибло много налимов, не выносящих высокой температуры воды. Высокие паводки бывают губительны для животных. И даже простая неосторожность, неосмотрительность может оказаться для них роковой. На Оке против города Пущино мы однажды спасали косуль, проломивших подтаявший лед. Трех спасли, а двух утянуло теченьем.

Тысячи лет животные испытывают постоянный пресс человека-охотника. Человеческий облик и запах занесены в генетическую память многих животных как большая опасность. Наиболее сообразительные животные научились с подозрением относиться к ловушкам, поставленным человеком. Довольно быстро птицы поняли предел досягаемости заряда дробового ружья. И сегодня число животных катастрофически сокращается не столько охотниками, сколько хозяйственной деятельностью человека с его новыми технологиями, разрушающими среду обитанья.

Гибельными для очень многих животных оказались дороги (столкновенья с автомобилем). Огромное число орлов и аистов гибнут на опорах высоковольтных линий.

Что могут животные противопоставить этим повсеместным опасностям? Ничего! Миллионнолетний опыт их жизни в этих случаях не спасает. Умирают они иногда массами, иногда в одиночку, не понимая, отчего умирают. Человек сердобольно, в меру сил, пытается их выручать, но редкие случаи их спасенья – лишь усыпление нашей совести.

Как животные воспринимают смерть как таковую? Понимают они меру опасности для жизни? Действует ли на их чувства гибель товарища? На первый вопрос ответ может быть утвердительный: понимают и часто используют поражающие человека способности предвидеть опасность и спастись в, казалось бы, безвыходных положеньях. Что касается чувств, то человеческие мерки тут неприемлемы. Для большинства животных гибель товарища – это в первую очередь знак опасности: надо спасать свою шкуру. (Особо стоит ярость матери, иногда готовой жертвовать жизнью при опасности для детенышей.) Медведи, кабаны, волки, как только опасность минует, сожрут оплошавшего сотоварища.

Для человека смерть другого человека, помимо скорби о ближнем, – напоминанье о том, что и ты тоже смертен. Животным такие переживанья неведомы. Но запах крови и бездыханность только что стоявшего рядом товарища некоторых все же волнует. С детства помню картину. На лугу молния убила корову. Пастух прирезал ее. До сих пор перед глазами у меня стадо – коровы собрались в круг с опущенными головами, они мычали, глаза налились у них кровью. Еще более впечатляющее зрелище описывают свидетели смерти в группе слонов. «Слоны встали в круг, поочередно ощупывали упавшего хоботами, пытались поднять и, когда поняли тщетность усилий, не разошлись, а молчаливо топтались рядом почти двое суток. Все кончилось тем, что слоны забросали погибшего ветками и только потом тихо, не спеша удалились».

Твердо можно сказать: среди животных нет самоубийств. У человека счеты с жизнью есть акт сознания. Животные сознания не имеют. За жизнь они борются до последнего. Бросающийся с высоты на землю лебедь – не более чем легенда. «Самоубийства» китов, о которых время от времени пишут, – еще не разгаданная тайна, связанная, видимо, с «поломкой» тонкого, чувствительного механизма ориентации.

Но некоторым животным свойственны глубокие переживанья при утрате партнера. (Это особенно хорошо прослежено у гусей.) Случается даже гибель таких осиротевших животных – гусь, например, разбился о провод электролинии, не уберегся от зубов хищника. Но это не сознательный уход из жизни, это притупление, подавленность чувства самосохранения. Свойственное и людям тоже.

• Фото из архива В. Пескова. 16 августа 1996 г.

Год не видались…

Да, без малого год… Прошлую осень прилетели как раз к уборке картошки. В этот раз ботва у картошки еще зеленеет. Зеленеют под пленкой перезревшие огурцы и недозревшие помидоры. Как на Кубани летом, цветут в огороде Агафьи подсолнухи. Они тут не вызревают. «Зато радость от них…» – улыбается огородница и спешит показать нам что-то укрытое одеялом. В теплом шалашике – чуть побуревшие тыквы.

– Да ты, Агафья, мичуринец.

– Это це такое – мичуринец? – поднимает огородница брови, чутьем понимая: какая-то похвала…

Рожь в огороде сжата, но зеленеет еще овес, посеянный тут для кур, синеют бобы и капуста, бушует зелень морковки, редьки. Но осень уже подкралась к таежному огороду. Уже пятнами по зеленому лес расцвечен желтым и красным, уже по-осеннему от дождей набухла, шумит река, а вершины гор побелели.