Герберт Уэллс - Утро богов Страница 8

На полдороге встретился мне патруль скифов; командир их почему-то счел меня подозрительным, и пришлось объяснять ему, плохо знающему наш язык, кто я, откуда и зачем прибыл. Долго я препирался с упрямым варваром, стоя в свете факелов перед портиком одного из богатейших домов Кидафинея и, должно быть, служа предметом бурных пересудов для местных жителей. Как ни странно, выручило меня имя нашего Парфенокла, известного даже афинским стражам порядка. Не то желая оказать почести земляку прославленного богача, не то продолжая меня подозревать в злых умыслах, командир приказал двоим косматым стражникам проводить меня до гостиницы. Я уж и не знал, радоваться ли такой нежданной охране среди ночи или ожидать, что где-нибудь в глухом переулке эти молодцы пырнут меня кинжалом и отберут кошелек. Но все кончилось благополучно, хозяин выбежал навстречу и опознал меня; и будь я проклят, если скифы ушли, не вылакав даром по чаше неразбавленного самосского.

Видимо, святая воля Той, во имя Кого мы предприняли плаванье, хранила нас от бед. Следующим утром, тщательно причесавшись и уложив складки парадных хитонов, всем посольством двинулись мы на долгожданную встречу. Впереди шествовал, надувшись гордостью, глава нашего фиаса навклеров Ликон. Не вняв моим просьбам, дородный купец повесил на себя золотой нашейный знак, некогда пожалованный ему бесноватым Ориком, и сразу стал похож на жертвенного быка. Теперь любой астином мог остановить его и наложить штраф, согласно закону о роскоши. Но, хвала богам, все сошло благополучно, и незадолго до полудня мы взошли на первые ступени Пропилей.

Думаю, что строители священного города, венчающего дикий утес, вольно или невольно стремились воссоздать облик светлого Олимпа. Каковы же должны быть красота и роскошь жилища бессмертных, если даже его земное подобие переполняет душу несравнимым блаженством! Вот поднимаемся мы, проходя величавые ряды колонн, под потолками, представляющими звездное небо; по правую руку оставляем за собой могучую башню, на которой в храме-ларце живет богиня Ника, лишенная крыльев, чтобы никуда не унесла победную славу афинян… Наверху щедрое солнце раскаляет выбеленные плиты, ветер с недалеких гор теребит кустики травы, пробившиеся в трещинах. Над руинами старого своего храма, сожженного персами, сверкающая и страшная Воительница, двадцати локтей росту от пят до гребня на шлеме, устремляет гордый взор в морское безбрежье, точно выглядывает вражеский флот. Явственно представляю себе, как бы это копье, пущенное бронзовой рукою через весь залив, проломило насквозь палубы и днище боевой триеры…

Однако главное чудо впереди. Раздвигается ограда прекраснейших в мире колонн, словно девы-великанши в белоснежных пеплосах стройно расходятся, открывая путь к престолу своей госпожи. Новая ипостась богини-покровительницы города, еще выше и царственнее, глазами-алмазами спокойно глядит поверх морей и земель. Правильность ее черт поражает: кажется, встретив на улице девушку с таким лицом, я бы скорее оцепенел, чем залюбовался… О да, она, без спору, божественна, с ручной золотой Победой на ладони, с укрощенным змеем — главою темных подземных сил, ныне стоящим навытяжку, как верный пес, под сенью десятилоктевого щита: и даже толстокожий Ликон, не склонный к сильным чувствам, истово преклоняет колено, и пот катится по его бычьему лбу. (Хотя вполне возможно, что его просто ошарашила только что узнанная цена статуи: одного золота пошло чуть ли не пятьдесят талантов!..) Но мне даже в святилище грозной Девы вспомнилась Та, Другая, с теплым взглядом и нежной душой, также владеющая непобедимым оружием, но более любезная и богам, и людям…

…Быть может, эти крамольные мысли и послужили причиной всех наших последующих бед. Боги ревнивы.

Мы увидели Ее в храме, посвященном небесному воплощению Любви. Сделанная ваятелем, о котором уже при жизни говорили, что равных ему нет в эллинских землях, в ожидании нашего посольства стояла Она на небольшом постаменте, и люди толпами валили со всех Афин, радуя жрецов обильными приношениями. Я видел, как к Ней подносили детей; как девушки робко дотрагивались до края Ее легкой мраморной одежды, прося себе счастливой любви; как слеза катилась по иссеченному шрамами лицу старого воина, впервые взглянувшего Ей в глаза. Нет, не талантами жаркого золота, не слоновой костью, не ростом богатырским брала Она — но дивной соразмерностью форм, ласковой простотой нагого, округлого мрамора.

Улучив мгновение, я подошел вплотную… Она смотрела на меня, чуть подняв углы губ, так что ямочки обозначились на полных, немного детских щеках; смотрела, не улыбаясь открыто, но давая понять, что мы с Ней приобщены к некой тайне и можем подсмеиваться над другими, профанами… На каждого ли, кто ведет с Ней разговор наедине, так Она смотрит? Одного роста с моею Мириной, скорее желанная, чем вызывающая трепет, изогнув безупречный торс и приподняв крепкие небольшие груди, все явственнее улыбалась мне Афродита. Рука ее избрала опорой рулевое весло, поскольку эта Любовь хранила корабли.

Меня отвлекли удары и хриплая брань. В углу рабы сколачивали длинный ящик из горбылей, а Ликон вконец осип, выторговывая какие-то оболы за перевозку — точно деньги были его, а не Парфенокла.

Статую покровительницы нашего полиса, заказанную афинскому мастеру, провожали достойные и знаменитые граждане. Сам архонт-василевс, лысый пышнобородый старец, вместе со старшим жрецом храма передал Ее Ликону. Рядом стоял скульптор — маленький, взъерошенный, дочерна загорелый, даже ради торжества не снявший грубую рабочую эксомиду. Я исподтишка разглядывал его и думал: неужели имя этого человека гремит на весь эллинский мир? Да любой плотник на наших верфях выглядит внушительнее! Но вот, когда статую уже укладывали в ящик, на мягкое соломенное ложе, мастер неуловимым движением коснулся Ее лица, прощаясь, пробежал кончиками пальцев по губам, по нежной шее, лицо его страдальчески дрогнуло… и я понял, что ему открыта суть вещей и чувства его остры, как ни у одного из смертных.

Итак, в повозке с высокими бортами, под охраной, мы благополучно доставили нашу богиню в порт и погрузили на судно Пикона. Столь же безмятежными были и наше отплытие, и первые дни плавания. Но, должно быть, и в самом деле афинская Дева с подоблачного своего утеса видит все морские пути… Погода благоприятствовала нам в Боспоре Фракийском, оба корабля, подхваченные попутным ветром, резко прошли мимо торгового города Византия и собирались уже углубиться в просторы родного Понта, когда среди ясного дня налетела на нас буря.

Ликоновы матросы замешкались, убирая парус; шквал будто клещами ухватил судно и поволок его к зловещим Кианеям. Говорят, некогда скалы эти двигались, как живые, и шумно сталкивались, губя зазевавшихся мореходов; но и доныне, застывшие, враждебны они судам. Рули были сломаны, днище пробито подводным камнем. В ужасной темноте, в тучах водяной пыли сумел я подвести свою триеру к гибнущему кораблю и перегрузить драгоценнейшее наше достояние… Сердце мое чуть не разорвалось, когда ящик со статуей повис меж двух пляшущих бортов, над кипением бездны, и матрос с той стороны выпустил мокрую веревку…

Ликон просто визжал, умоляя перетащить его первым, но я был неумолим и сначала забрал команду — как-никак, эти люди кое-что умели и могли пригодиться в море… Однако, при всех стараниях, мы потеряли трех гребцов, и эта жертва, надо полагать, на время умилостивила разгневанное божество. Но только на время. Тяжким было наше плавание, и я едва удержался от стона, когда сегодня утром дозорный на носу закричал, что видит землю.

С неслабеющим удивлением смотрю я на наш берег… Сплошные лиловые горы, тронутые зеленью трав и желтизною цветущего дрока. Глухая стена. Кто скажет, что между перекрывающими друг друга обрывами — начало извилистого прохода в огромную, глубоко вклиненную бухту? Недаром английский флот году в восемнадцатом проглядел здесь стоянку наших кораблей. Воистину, лучшее место для базы подводных лодок и пограничных сторожевиков.

Сразу после снятия с бочки случилась маленькая накладка с двигателистами: не выходило левое крыло. То есть они его в конце концов выпустили, но у меня уже душа была не на месте. Я приказал сделать длинную запись в журнале и доложить. Потом на всякий случай решил сам обойти корабль. Со дня на день должен был прибыть с инспекторским смотром начальник погранвойск округа; комбриг гонял нас нещадно и наказывал за малейшую неисправность.

Слава Богу, в машинном отделении все шло нормально: жара и ритмичный грохот. Узким лазом по лестнице я поднялся наверх и протиснулся через люк в помещение радиометристов. Те усердно отрабатывали вымпел, висевший над телеэкраном — «Лучший боевой пост». Луч развертки бежал по кругу, рисуя береговые скалы и не суля неожиданностей. Посетив палубу, приняв рапорт сигнальщиков и соленый душ через борт, я наконец вполз в свою рубку. Мне всегда казалось, что я крупноват для сверх-экономных корабельных переходов…