Темная история нефти - Андрей Всеволодович Остальский Страница 8

«Урал»? Ну, надо было что-то такое придумать, легко узнаваемое, русское… Хотя на самом деле это смесь «тяжелой» и «кислой», с высоким содержанием серы татарской и ханты-мансийской нефти. В Восточной Сибири, правда, добывается более качественная, «легкая» нефть, и этот сорт называется Siberian Light. В последнее время ее норовят продавать отдельно, для чего везут в цистернах, а не пускают по трубопроводу, чтобы она, такая качественная, не смешивалась с низкосортными, плебейскими сортами.

Подобная ситуация, кстати, существует не только в России, но и в других странах; например, в Иране есть и Iran Light, и Iran Heavy.

А вообще пришлось человечеству придумывать всякие такие условные сорта нефти, хотя в природе они не существуют. Но необходимы какие-то эталоны, или, как их еще называют, маркерные сорта, для того, чтобы можно было определять систему цен. Urals привязана к столь же условному сорту – тоже смеси нескольких подвидов под названием Brent, которые добываются в Северном море.

Urals всегда будет на несколько долларов дешевле, чем Brent, потому что она «тяжелее» и «кислее», потому что в ней больше зловредной серы (см. «Что же она такое, в конце концов?»).

Хотя, опять же, и Urals бывает разной. Для начала выделяется так называемая Балтийская и Черноморская. Звучит абсурдно, не так ли? Балтийский Урал, Черноморский Урал… А в Киеве дядька…

Но таким образом обозначается способ доставки – через Новороссийск или Приморск. На практике получается так, что на юг идет нефть с одних месторождений, а на север – с других, а потому отличия в составе могут быть существенными. Но подсчитывать каждый раз невозможно, а потому на основе неких среднестатистических данных определена общая ценность Urals – любой. Фактором, на практике определяющим ее контрактную цену, будет цена далекой североморской родственницы.

Любопытно, что Brent, в свою очередь, уступает и по «легкости», и по «сладости» американской эталонной нефти Западно-Техасской Усредненной. Но сколь это ни удивительно, это не значит, что американская нефть будет всегда непременно дороже английской – у нефтяных рынков свои капризы и странности. А если Brent вдруг обгоняет американскую кузину, то и Urals, привязанный к североморскому сорту невидимой веревочкой, тоже автоматически подтягивается и тоже вдруг котируется выше Западно-Техасской, хотя в магазинах такого обычно не бывает – чтобы более низкий сорт был дороже высокого. И при этом чтобы покупатели брали бы его не раздумывая.

Так происходит потому, что нефть – это особый товар, временно обойтись без которого никак нельзя. Его, конечно, можно припасти в нефтехранилищах, но их объем ограничен. И если имеются основания предполагать, что спрос будет в обозримом будущем только расти, а предложение, то есть добыча, что-то никак не увеличивается, и если тут еще пугают некоторые олдувайцы, что вообще скоро конец ей придет, то заплатишь любые деньги хоть за Urals, хоть за Iran, хоть за Камчатку (если бы такой сорт существовал).

Любимая присказка трейдеров: «Дороже всего стоит тот баррель, которого тебе не хватило». Потому что нефть – это такое сокровище, от которого сильно болит голова.

Часть вторая.

Нефть на уме

Большая нефтяная игра

«Нефть на уме» – так переводится на русский язык модное выражение Oil on the Brain. Но буквальный перевод не полностью отражает его смысл, поскольку оно стало означать особенное психологическое состояние, одержимость нефтью, склонность объяснять нефтяным фактором чуть ли не все происходящее в мире. «Нефтяное мышление», «взгляд на мир сквозь нефтяную призму» – звучит коряво, но, может быть, точнее.

Например, есть точка зрения, что практически все главные события международной политики последнего столетия так или иначе, прямо или косвенно, связаны с миром нефти.

Как говорит Карстен Войгт, бывший депутат бундестага, занимающийся германо-российскими отношениями в берлинском МИДе, «многие немцы верят, что Буш вторгся в Ирак только из-за нефти. Многие американцы, в свою очередь, считают, что германская политика в отношении Москвы целиком определяется газом».

Впрочем, и в российской дипломатии часто видят прежде всего углеводородное измерение. Например, распространена теория, согласно которой внешняя политика Москвы напрямую определяется уровнем цен на энергоносители. Что высокие цены как бы ударяют в русскую голову даже вне зависимости от политической природы этой головы.

Например, в начале семидесятых, дескать, горючее было дешевым, и вот брежневская голова надумала вдруг мириться с Никсоном, затевать разрядку международной напряженности и соглашаться на ограничение вооружения. Но стоило ценам подняться, как СССР расхотелось дружить с Западом.

Накопив петровалюты к концу семидесятых, Москва бросила политику разрядки, начала играть мускулами, потянулась вроде бы снова к Индийскому океану, к теплым морям, словно вспомнив опять про «Большую игру» – так называли в XIX веке многоходовую комбинацию, которую вели в борьбе за Ближний и Средний Восток великие державы.

Но вот в восьмидесятых годах цены на нефть снова резко пошли вниз, и Москва поскромнела, стала искать пути к новой разрядке, предлагать разоруженческие программы и общечеловеческие ценности.

К 1991 году советская казна совсем опустела из-за дешевизны углеводородов. В итоге СССР и вовсе рухнул, распавшись на составные части. Главная из них – Россия – усиленно старалась дружить с Западом, и прежде всего с США, пока нефть была дешева. Но снова возгордилась, как только цены пошли резко вверх. И в нулевые годы, когда они достигли уже неслыханного, рекордного уровня, пропорционально ему выросла и уверенность России в своих силах. Не просто «встала с колен», как модно сегодня говорить, а уже вроде бы начала посматривать на энергетически зависимые страны сверху вниз, что ли.

Интересно, что один из сторонников нефтяной теории выпускник Гарвардской школы бизнеса и известный обозреватель Филип Брутон настолько овладел современным российским политжаргоном, что оперирует схожей анатомической метафорой. «Если ближневосточные правители требовали только того, чтобы Запад, в обмен на стабильность поставок энергии, лишь закрывал глаза на их домашние привычки, то русские, скорее всего, потребуют куда более высокой цены. Если мы в ближайшие годы не создадим реальных альтернатив нефти и газу, то нам придется выполнять приказы Москвы».

«Россия Владимира Путина создает экономическую машину, способную поставить Европу, США и страны Азии на колени», – заключает он.

Большинство читателей, наверное, поморщатся: преувеличение! И вообще – обязательно, что ли, кому-нибудь на колени вставать? Разве нельзя всем уважительно сидеть – за столом переговоров, например? Ну а уж если стоять, то почему бы не в полный рост?

Да и теория относительно прямой зависимости политики Москвы от цен на нефть хоть и кажется убедительной – ведь простые объяснения так соблазнительны! – но не слишком ли все-таки примитивна? А как насчет множества других факторов – от производительности труда до идеологической составляющей и просто состояния здоровья и психики лидеров? Ведь Брежнев к концу 70‐х