Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов Страница 8

Изучение русской и грузинской литератур в сравнительном ключе, что образовывало ранее скрепу гуманитарных дисциплин в Грузии, подверглось большим изменениям. Из само собой разумеющейся релевантной академической дисциплины, поддерживавшейся государственным порядком, оно превратилось в маргинальную научную область, вынужденную обороняться. При изменившихся обстоятельствах его политическая вовлеченность обрела иную окраску. То, что в советское время было приоритетом, подверглось переоценке. Межнациональные отношения с Россией могли восприниматься как враждебный имперский проект (правда, это ощущение существовало и раньше, но было скрыто или закамуфлировано идеологическим давлением или мифом о дружбе народов).

Примером «обороны» является биография литературоведа-русиста Игоря Семеновича Богомолова, опубликовавшего целый ряд работ о дружеском сосуществовании грузинской и русской литератур. Его деятельность как пропагандиста русской культуры в Грузии переносилась не только из научной сферы в политическую, но и из одной независимой страны в другую (Россия и Грузия). Для того чтобы сохранить область деятельности, которой занимались он и его коллеги, Богомолов становится членом грузинского парламента в период Эдуарда Шеварднадзе и, одновременно, членом Совета соотечественников при Государственной думе Российской Федерации. В тот же период Богомолов основывает русское культурно-просветительское общество Грузии, представляющее интересы русского нацменьшинства. Как и прежде, русистика и политика остаются переплетенными, однако в иных функциональных контекстах.

Схожий процесс переоценки гуманитарных дисциплин протекает и в России. И здесь исследователи были вынуждены пересмотреть свой канон и методологические ориентиры и, что еще важнее, заново определить границы той культуры, которая теперь представляет собой изучаемый предмет.

После распада СССР знание о переплетении русской культуры и литературы с культурами других наций и этнических групп стало неприоритетным, неподходящим и невостребованным. Российская академия наук и ИМЛИ как один из ее научно-исследовательских институтов особенно в последние годы стали опасаться за свой статус самой значимой академической институции страны. Например, в ИМЛИ на распад СССР отреагировали разделением отдела «Советской литературы» на две части: на отдел, в котором изучают «новейшую русскую литературу и литературу русского зарубежья» (включая русскоязычную литературу бывших республик), и отдел «литературы народов России и СНГ». Последний определяет свою миссию следующим образом: «Изучение истории и теории литератур народов России и СНГ в региональном и в международном контексте культурных и общественных отношений; теоретическая разработка проблем классического наследия, национальной самобытности литератур, в том числе литератур диаспоры и эмиграции»[18].

Таким образом, русскоязычная литература на русско-грузинскую тематику может найти свое место в первом названном отделе, но в ИМЛИ она остается без грузинской стороны, так как Грузия после войны 2008 г. вышла из СНГ, и следствием этого стало то, что в сферу деятельности второго отдела грузинская литература не входит. Научный штат отдела весьма ограничен, и даже несмотря на то, как буквально воспринимается правило о принадлежности к СНГ, интенсивность изучения литератур народов России и СНГ очень неровно распределена по территории России.

При этом литературный материал, которым могли бы заниматься в обоих отделах и на русском, и на грузинском, и на других языках, в частности по тематике российско-грузинских отношений, растет с каждым днем и требует более глубокого взгляда на культурный процесс и переосмысление отношений двух стран в последние годы.

Грузинская русистика после независимости

В 1990-х гг., вследствие глубокого экономического и политического кризиса, начались ограничения или прекращение финансирования тех, кто занимался русско-грузинскими литературными отношениями: университетов, музеев, издательств. Как ни парадоксально, именно в тот период, когда появилась возможность публиковать даже самый политически взрывной литературный или литературоведческий материал, из-за социально-экономического кризиса научные труды интересовали весьма малый круг людей. Издатели и авторы исследований должны были оплачивать свои публикации самостоятельно, как предмет сугубо личного интереса. Вопреки трудностям филологи продолжали публикационную деятельность, выходили сборники и статьи (Чхаидзе, 2015, 107–108).

Бросается в глаза то, что в грузинской русистике в эти годы произошел авторефлексивный поворот. Усилившееся ощущение конца эпохи (литературоведческой, и не только) подтолкнуло к статьям, в которых описывалась и изучалась работа предшественников. Шел процесс осмысления прошлого собственной дисциплины.

Кроме того, другой особенностью времени явилось весьма критическое отношение к укрепленному советским литературоведением мифу о дружбе между Россией и Грузией, и не только литературной. Примером служат работы Нодара Поракишвили, который собирает и анализирует русскоязычные тексты, враждебные по отношению к Грузии и грузинам (например: Поракишвили, 2006).

Грузинский национальный дискурс, старание приблизиться к Евросоюзу и войти в НАТО, войны с Россией составили политический контекст 1990-х и 2000-х гг. Русистика в полной мере ощутила последствия времени. Если вскользь вспомнить о среднем образовании, то падающий спрос и антирусские настроения способствовали закрытию русских школ и других секторов образования и науки в Грузии. Русский язык был поставлен на одну ступень с другими иностранными языками – в рамки ранее неизвестной ему конкуренции.

Переориентация глубоко повлияла на процесс переводов. Как пишет Ирина Модебадзе, сегодня переводят непосредственно с и на западноевропейские языки (Модебадзе, 2014, 262, 264). Русский перестал играть роль проводника и посредника (т. е. языка, через призму которого воспринимается еще не переведенная литература). Переводится на русский с грузинского очень мало. Единственный автор, который нашел свою дорогу к российским читателям, – Заза Бурчуладзе (см. статью Уффельманна в наст. издании).

Для части грузинской элиты проблема дефицита переводов прозрачна. И для маленькой страны вполне очевидно, что переводы являются необходимостью. Поэтому государство содействует переводческому процессу посредством культурной политики (Там же, 261), и этот процесс поддерживают и негосударственные организации (как, например, фонд «Карту» Бидзины Иванишвили).

Полное переформатирование системы знания в Грузии было приведено в исполнение и в образовательном секторе. Особенно глубокие изменения произошли из-за реформ 2003 г. (времена Саакашвили): английский, а не русский язык стал главным иностранным языком всего образовательного процесса, начиная с младших классов. Система высшего образования была реформирована в соответствии с Болонской декларацией (дипломы бакалавра и магистра).

Грузинская русистика превратилась в одну из иностранных филологий. Степень изменения отношения к предмету видна из двух наблюдений: обучение филологов-русистов, которое раньше проходило на русском, сейчас проходит чаще всего на грузинском языке. В пространственном порядке новые иерархии еще виднее: исследователи русского языка и литературы ранее работали в главном корпусе университета, а сейчас переехали в гораздо менее престижный VIII корпус.

Новый, основанный в 2006 г. Университет Ильи (Ilia State University), в отличие от Университета им. И. Джавахишвили, разделен не на факультеты, а на школы/«schools». Ни славистика, ни русистика в нем не существуют как отдельные административные единицы или как заявленные учебные предметы. Те ученые, которые касаются русской или русскоязычной советской культуры, например, в компаративистских контекстах, активно применяют западную научную литературу и методологию.

По отношению к теме русско-грузинских (не только литературных) связей особый интерес представляют постколониальные и постимперские подходы, так как в отношениях между этими двумя культурами силы почти всегда были распределены асимметрично, а из описанного выше влияния политического порядка на литературный процесс становится явным, насколько значительна была эта роль в советский период. Постколониальные или постимперские методологии в России и Грузии, несомненно, являются составляющими нового порядка знания, импортированного с Запада в рамках англоязычных культурологических исследований (culturalstudies). Подобные процессы транснационализации науки описывают Даннеберг и Шонерт (Danneberg, Schönert, 1996, 61). Они указывают на ключевую роль рецепционных и методологических привычек, ослепляющих ученых, и о сложных процессах гибридизации при заимствовании иностранных тем и методов в науке, которые в конце концов могут привести к принятию новых способов описания и осмысления мира.

Сравнительный взгляд по отношению к России и Грузии иллюстрирует различие социальных контекстов в двух странах. В России постколониальные штудии (исследования) приживаются нерешительно, появляются работы прежде всего в ориентированных на Запад столичных кругах. Главная причина нерешительности