Валерий Панюшкин - Рублевка: Player’s handbook Страница 9

Точно так же долго, как простые обыватели на Рублевке способны разговаривать об одежде, люди посерьезнее способны разговаривать о своем пренебрежении к одежде.

Вот ресторан «Веранда у дачи». 2004 год. Несколько уже месяцев олигарх и владелец компании ЮКОС Михаил Ходорковский сидит в тюрьме. А мы сидим за столиком с адвокатом Ходорковского Антоном Дрелем, и Антон обстоятельно рассказывает мне историю про то, как Ходорковский выкидывал смокинг.

Эта история, скорее всего, недостоверна, скорее всего, байка, неизвестно кем, когда и зачем придуманная. Но Антон рассказывает ее, потому что…

Потому что однажды Ходорковский, дескать, был приглашен на прием к английской королеве. Это мифологема такая. Еще с советских времен. «На прием к английской королеве» — это высшая степень мирового признания, которой может добиться советский человек. Гагарин был приглашен на прием к английской королеве. Первый человек в космосе. А потом Ходорковский был приглашен — значит, он почти Гагарин, почти первый и почти в космосе. Для похода на прием к английской королеве, дескать, не хватало Ходорковскому только смокинга. Он купил смокинг, посетил Ее Величество, а вернувшись из дворца в гостиницу, немедленно смокинг снял и выбросил в мусорную корзину. На том основании, что предпочитает ходить в джинсах и свитере и уж смокинг-то ему точно никогда в жизни не понадобится, а если понадобится, так новый купит.

Выкинул смокинг в мусорную корзину, уехал в аэропорт и улетел из Англии.

А потом, рассказывает Антон Дрель, гостиничная обнаружила в мусорной корзине президентского люкса новенький смокинг. Сдала, дескать, в химчистку, отутюжила, упаковала в конверт и заказной почтой отправила Ходорковскому в Москву.

А он, дескать, вскрыл конверт, обнаружил смокинг и выкинул в мусорную корзину уже дома. Но и домашняя прислуга, обнаружив в мусорном ведре совершенно новый смокинг, подумала, что Михаил Борисович случайно его выкинул, снесла в химчистку, отутюжила и повесила в шкаф.

И так, дескать, все не мог Ходорковский выкинуть смокинг. Все возвращался он, как в старинном анекдоте к австралийскому аборигену возвращался тщетно и неоднократно выброшенный бумеранг.

Антон рассказывал. Я жевал суши, смотрел на Антона и не пытался возражать. Фактологически история малоправдоподобная: скорее всего, и Ходорковский не стал бы выбрасывать новую вещь, и уж гостиничная прислуга не стала бы высылать постояльцу что бы то ни было, выброшенное оным в мусорное ведро. Но Антон рассказывал, а я сидел и кивал.

Мы оба понимали: история не про то, как Ходорковский выкидывал смокинг, а про то, что Ходорковскому не нужны реликвии — не тот уровень. И в этом никаких сомнений. С этим я согласен.

15. Главная же реликвия у рублевского обывателя — дом. Понятно, что дом на Рублевке должен быть как-то по-особенному устроен. Но как — неизвестно. Нет никакого рецепта, чтобы дом на Рублевке делал хозяина сильнее.

Чаще наоборот. Рублевские дома отталкивают, создают хозяину дурную репутацию. Вот доктор Анри, например, работает в Жуковской клинике, лечит людей: днем — богатых за деньги, ночью — бедных бесплатно. Всех этих бабушек, с незапамятных времен живущих в покосившихся домиках вдоль дороги и не понимающих, что только домик их мешает участку стоить миллионы долларов. Или понимающих, но все равно не продающих миллионного участка: кто по сентиментальным соображениям, потому что тут родина и зарыта под яблоней плацента родившегося в этой избушке и сгинувшего на афганской войне сына, а кто из страха, потому что множество совершалось мошеннических сделок с этой землей и множество раз обманывали наивных аборигенов черные нотариусы. Так и живут: торгуют колотыми дровами, лечатся по ночам у доктора Анри.

Главный врач намекает доктору, что, дескать, догадывается о его ночной филантропии. Поосторожнее, дескать, с филантропией, богатый пациент вряд ли ведь захочет лечиться в тех же кабинетах и теми же инструментами, которыми пользуют по ночам бедняков.

«Понимаю, — говорит главврач, — клятва Гиппократа. Но поосторожней все-таки». А сам надеется, что постепенно остепенится доктор, обзаведется частной практикой, бросит вредное для медицинского бизнеса хождение в народ. Да так и случается. Постепенно сдруживается доктор Анри с богатыми дневными пациентами, настолько, что однажды получает от одного из них приглашение на именины. И едет по указанному адресу.

А там — что за чудо: дома нет, а стоит православная церковь. Доктор звонит имениннику, говорит, что заблудился. Но нет, не заблудился: церковь — это и есть дом, въезжай, доктор. Ворота открываются, доктор въезжает в церковь прямо на машине и не знает, то ли лоб крестить, то ли машину парковать.

А хозяин ведет доктора в надвратную часовню и показывает мощи. Говорит, святого князя Владимира. Говорит, специально отрядил экспедицию профессиональных археологов из головного института Академии наук — искать. Те нашли и даже дали официальный сертификат подлинности из своего научно-исследовательского института, что останки именно князя Владимира, мумифицированные неизвестным науке способом (то есть чудо). И вот лежат теперь мощи в золотой раке, и доктор не знает, прикладываться ли. Из вежливости прикладывается.

Хозяин ведет его дальше по дому. Сразу, как выходишь из часовни, — огромная трапезная, посередине — подиум. А у самого подиума стол накрыт на двоих. Потому что никого, кроме доктора, хозяин на именины не ожидает. И доктор даже начинает понимать почему: кто же поедет к человеку, у которого над воротами дома в золотой раке мощи святого князя Владимира с сертификатом подлинности из археологического института?

Садятся ужинать. Наливают. И при первом же бокале вина принимаются дефилировать по подиуму модели в откровенных платьях последней коллекции Роберто Кавалли. И хозяин спрашивает, не желает ли доктор, чтобы модели платья поснимали. Доктор же не знает, как ноги унести из дома, где над воротами — сертифицированные мощи, в гостиной — показ мод, а людей никого, кроме прислуги да этих самых моделей, которых автобусом привезли и автобусом увезут. Досиживает кое-как до десерта, раскланивается и на следующий же день подает в своей клинике заявление об уходе. Со снижением зарплаты впятеро устраивается в больницу в Москве и навсегда зарекается работать на Рублевке врачом, тем более иметь частную практику. А у давешнего именинника разом пропадают и лечащий врач, и единственный, он же последний гость.

Подобные шутки часто шутят рублевские дома со своими владельцами. Вот, например, Настя Чуковская с подружками бежит привычно по тихим улочкам своего дачного поселка в Жуковке. Бежит, прижимая к груди куклу, и вдруг видит на месте легендарной дачи академика Сахарова бульдозер и подъемный кран. Девочкам интересно, они пробираются сквозь дырку в заборе, лазают по развалинам, которые при других обстоятельствах потянули бы на музейные экспонаты. Особенно занимает девочек широченная, отлитая уже из бетона и покрываемая мрамором лестница к будущему дому, не имеющему даже фундамента. Это какой же будет дом, если такое крыльцо? Это сколько же человек будут жить в таком доме — полк? Или, может, тут поселятся великаны?

Вечером за ужином взрослые обсуждают, что дом академика Сахарова купил и снес Мартин Шаккум[4], который только тем и прославился, что однажды баллотировался в президенты России и набрал чуть больше одного процента, а с тех пор избирался депутатом от правящей партии (какая бы ни правила). А может, и не Шаккум — взрослые не знают точно, слухами полнятся рублевские поселки. Знакомиться с соседями и проверять факты не принято. Принято ворчать, что разрушаются, дескать, памятники — вот дом академика Сахарова! Это Настя слышит от взрослых за ужином, но не говорят взрослые, что и сами едва ли знают, как сохранить собственный дом, столь же мемориальный, принадлежавший Настиному дедушке великому композитору Шостаковичу. Трудно его сохранить: обветшалый, с неудобной планировкой, со сталинских времен неудобной и разболтанной мебелью, со старинным железным лифтом, ведущим с первого этажа на второй, который нарочно был пристроен, когда великий композитор одряхлел, — лифтом, в котором гений застревал иногда на полдня, лифтом, которого маленькая Настя боялась, когда Шостакович умер и его лифтовая комната стала Настиной спальней. Особенно трудно сохранить все это, потому что мемориальный дом с лифтом только мешает участку под домом стоить миллионы долларов. По пальцам можно перечесть случаи, когда даже очень богатому человеку удалось бы сохранить даже очень мемориальный дом. Да и то всегда с потерями. Редчайший случай — дом Петра Авена в Барвихе, в котором жил писатель Алексей Толстой. Государственная дача, выданная для проживания главному в ту пору пролетарскому писателю лично товарищем Сталиным.