Томас де Ваал - Черный сад. Армения и Азербайджан между миром и войной Страница 9

В четверг 25 февраля на улицы Еревана вышло около миллиона человек – то есть более четверти населения всей Армении. В документальных кадрах, на которых снята эта демонстрация, видно бескрайнее море кепок, шляп, плащей и пальто. Люди, стоящие плечом к плечу. Лица демонстрантов напряжены и исполнены ожидания. То и дело над толпой возносится: "Ка-ра-бах!" (21).

Участие в этих митингах для многих в то время стало чуть ли не самоцелью, коллективным обрядом самоутверждения. Люди шли пешком часами, чтобы попасть на Театральную площадь. Ашот Манучарян, школьный учитель, впоследствии ставший членом Комитета "Карабах", присоединился к митингующим на второй или третий день. Он описывает Театральную площадь как "магнитное поле", которое притягивало всех:

"Атмосфера – вот что привлекало. Люди и впрямь почувствовали, что началось что-то новое: можно говорить, можно собираться, обсуждать судьбу Карабахаї Так возникла особая атмосфера, которая была просто фантастической! Когда я говорю, что обстановка была фантастическая, я имею в виду, что она была похожа на ту, которая возникает на площади Святого Петра, когда Римский Папа обращается с проповедью к народу, к собравшимся там истинно верующим людям, и на обстановку после проповеди Папы. У нас было что-то похожее. Любовь к ближним. Атмосфера всеобщей теплоты. Если кому-то становится плохо, вся площадь старается ему помочь. Сквозь толпу пробираются врачи, появляются крепкие мужчины, сцепляют руки наподобие носилок. Кто-то передает лекарство, кто-то приносит воду" (22).

Зоя Шугарян, карабахская армянка, много лет прожившая в Ереване, говорит, что не могла поверить собственным глазам, когда увидела, что происходит. Поначалу мало кто из жителей армянской столицы знал о ситуации в Нагорном Карабахе. Но митинги и листовки очень быстро ввели их в курс событий – точнее, посвятили в армянскую версию конфликта.

"Все эти годы я воевала с теми армянами, которые не могли даже найти Карабах на карте, – говорит Шугарян, – а 21 февраля я вышла на улицу и увидела, что вся Армения скандирует "Ка-ра-бах!" Первые несколько дней я ничего не могла делать – только плакала" (23). Шугарян, правда, заметила, что у нее возникли некоторые сомнения по поводу самых ранних митингов, которые, как она теперь считает, были использованы в нечистоплотных политических целях. "Мне жаль той глупой эйфории, когда все нам нравились".

Ереванские демонстрации проходили мирно, но обретали пугающий размах. Никто уже не смог бы нажать на тормоза. Даже новые "лидеры" движения имели слабое представление о том, в каком направлении развиваются события. Говорит Рафаэль Казарян, старейший член созданного тогда Комитета Карабах:

"Знаете, весь народ восстал. Нельзя сказать, что мы их подняли, это народ нас поднял. Мы просто оказались на гребне волны. Те, кто был чуть отчаяннее, чуть решительнее, кто не стал думать о последствиях, оказались на самом гребне. А те, кто был поосторожнее, не оказались. Но восстал весь народ: и в Карабахе, и здесь. Люди шли пешком по тридцать-сорок километров, чтобы принять участие в митинге, а на площади собирались сотни тысяч человек – это нечто невероятное! Однажды жуткая толпа народу собралась около оперного театра, несколько сот тысячї Мне кажется, никакими уговорами эти митинги нельзя было прекратить. Тем более, все мы были уверены, что в течение недели Горбачев все решит. И прости его Господь, если он затянет все это на месяц! Я чувствовал, что у меня сердце не выдержит, если все это будет продолжаться целый месяц!" (24)

Поступивший из Москвы от высшего партийного руководства официальный сигнал был предельно ясен: статус Нагорного Карабаха изменен не будет. Так почему же Казарян и другие несколько недель надеялись, что Горбачев согласится с их требованиями? Возможно, тот факт, что члены Политбюро приехали в Ереван и разговаривали с митингующими, был воспринят как уступка со стороны Москвы. А может, они верили, что их "власть народа" оказалась настолько могучей, что заставит Политбюро передумать.

Руководство армянской компартии находилось в сложном положении, вынужденное балансировать между требованиями Москвы и толпы. Нельзя сказать, что руководство Армении в принципе было против идеи объединения Нагорного Карабаха и Армении, просто разразившийся кризис стал серьезной угрозой для их собственной власти. Бывший высокопоставленный партийный руководитель Грант Восканян говорит, что ереванское руководство было предупреждено о готовящейся кампании протеста в Степанакерте, но оно просто не могло поспеть за бурно развивающимися событиями:

"Мы знали о существовании этой проблемы. Но мы договорились [с партийным руководством Степанакерта], что они нас предупредят заранее, когда будет приниматься решение об отделении от Азербайджана. Однако, как потом выяснилось, они просто поставили нас перед фактом, когда резолюция была уже принята. Я позвонил Генриху Погосяну и сказал: "Послушай, если вы должны были это сделать, почему же нам ничего не сказали?" Он извинился и ответил, что "все получилось так спонтанно, что у нас просто не было времени [вас предупредить]" (25).

22 февраля первый секретарь ЦК Компартии Армении Демирчян объявил по республиканскому телевидению, что требование о воссоединении не может быть удовлетворено и что "дружба между народами является нашим бесценным богатством и гарантией будущего развития армянского народа в семье братских советских народов" (26). Когда же его наконец вынудили выступить перед митингующими на Театральной площади, Демирчян выглядел крайне раздраженным и даже бросил в толпу риторический вопрос: неужели люди считают, будто Карабах "лежит у него в кармане".

Задача двух командированных в Ереван эмиссаров Политбюро Анатолия Лукьянова и Владимира Долгих была не менее сложной. Им предстояло донести до армян жесткое заявление о нерушимости советских границ, но они должны были также вступить в диалог в духе "нового мышления". Но никого не интересовала их задача. Когда Долгих собрался выступать на Театральной площади, ему пришлось даже прибегнуть к помощи поэтессы Сильвы Капутикян, которая обратилась к митингующим с просьбой уважительно выслушать человека из Москвы. Это было яркой иллюстрацией того, как таял престиж советской власти в Армении.

Горбачев и писатели

Для Михаила Горбачева и его коллег армянское восстание стало полнейшей неожиданностью. Это видно из стенограмм двух заседаний Политбюро того периода: от 29 февраля и 2 марта 1988 года, опубликованных в 1992 году вместе с тысячами других кремлевских документов. Из них мы можем дословно узнать, как члены Политбюро пытались совладать с начальной фазой кризиса.

Вступительное слово, с которым Горбачев выступил на заседании Политбюро 29 февраля, было довольно неопределенным. Он заявил коллегам, что выдвинутые армянами требования неприемлемы, но в то же время он доволен тем, что демонстрации носят мирный характер: "Должен сказать, что даже когда на улицы Еревана вышло полмиллиона человек, армянский народ продемонстрировал высокую дисциплину и не проявил антисоветских настроений".

Давая общую оценку предпосылок карабахского спора, советский лидер выразил понимание испытываемого армянами чувства исторической несправедливости: "Я лично вижу две причины: с одной стороны, это множество совершенных ошибок в самом Карабахе плюс эмоциональная причина, глубоко сидящая в [армянском] народе. Все, что произошло с этим народом на протяжении его истории, не забыто, и поэтому все их тревоги провоцируют такую вот реакцию" (27).

Советский лидер, видимо, чувствовал, что за пределами России высокообразованные армяне были наиболее преданными сторонниками его политических реформ. Поэтому, принимая решение оставить Нагорный Карабах в составе Азербайджана, он постарался умиротворить армян обещаниями провести в автономной области преобразования в сфере политики, экономики и культуры.

Однако это заявление не произвело никакого эффекта ни в Армении, ни в Азербайджане. Возможно, оно имело бы больший успех, если бы Горбачев пустил в ход свое личное обаяние, благодаря которому он завоевал огромную популярность на Западе. Однако в собственной стране он сохранял привычную для большинства советских лидеров высокомерную отстраненность.

Горбачев ни разу не посетил регион, ни разу не выступил с комментариями по поводу ситуации в Карабахе, не дал ни одного интервью. 26 февраля Горбачев подписал "Обращение к трудящимся, к народам Армении и Азербайджана", которое зачитывалось в обеих республиках командированными членами Политбюро. Обращение зиждилось на помпезном и пустом призыве уважать советскую дружбу народов: "Ни одна мать не согласиться с тем, чтобы ее детям угрожали национальные распри взамен прочных уз дружбы, равенства, взаимопомощи – поистине великого достижения социализма", говорилось в обращении.