Андрей Савельев - Послесловие к мятежу.1991-2000. Книга 2 Страница 9

Стоит ли говорить, что лужковская схема государственного управления чудовищно неэффективна, с точки зрения экономики, предельно антидемократична, да еще лишена и всех преимуществ жесткой диктаторской власти, особенно эффективной в ситуации кризиса для преодоления этого кризиса. Не будучи круглым дураком, Лужков пропагандировал бред, имея целью обмануть, протащить под благовидным предлогом и прикрытием патриотической лексики предельно либеральную схему, уничтожающую последние остатки государственности. Распространяя свой способ правления на Россию, он стремился распространить на нее и все прелести московской экономики — повязанной Западом и насквозь коррумпированной.

Соответственным образом строит Лужков и свои представления о формировании системы власти. Он ее видит примерно так. Самоуправляющиеся сообщества делегируют более высокому уровню власти те полномочия, которое хотят. Причем не навсегда, а до тех пор, пока это выгодно. Это называется системой корпоративного интереса. (А на самом деле — всего лишь грубо перелицованная теория "общественного договора", попытки внедрения которой хорошо видны в плачевном состоянии современной России.) К этой системе примыкает принцип функционирования власти, изобретенный Лужковым, — принцип конкурентного платного служения. Мол, тогда власть не рассматривает общество как источник доходов, а всего лишь находится на службе, на которую ее нанимает общество. Попытки внедрения такого понимания власти мы видим вместе с результатами в условиях коммунистического правления, измучившего страну застоем, а потом уступившего ее по сходной цене наглым и жестоким разбойникам.

Вместе два принципа, изобретенные Лужковым, создают гремучую смесь, призванную взорвать мозги запутавшегося в своих пристрастиях избирателя. Он должен узнать здесь и нечто демократическое, и нечто патриотическое одновременно, а значит — поддержать Лужкова, который, якобы, будет находиться на службе в условиях конкуренции с другими чиновниками. Дудки! При Лужкове никогда и никакой конкуренции не возникало! Ни в экономике, ни в политике.

Кончено все эти теоретические измышления московского бюрократа — бред чистой воды. Но бред вполне осознанный. Лужков осознает, что невежество становится в его руках оружием борьбы за охмурение избирателя и обман политической элиты. Тут Лужкову, пожалуй, нет равных.

Чтобы закрыть тему — картинка, достойная пера. Это Лужков-изобретатель — о чем мы поминали выше. На международной выставке он представил какое-то колесико неясного назначения, объявил себя автором и тут же получил премию. Только между делом мы узнали, что колесико мэр изобрел в составе "большого творческого коллектива". Ну и еще. Лужков, как оказалось, изобрел и круглый улей. Ему невдомек, что медовые колоды испокон века делались круглыми. Теперь, правда, лужковский улей сделан из пластика и пенопласта. Вероятно, за производство этой пропахшей фенолом продукции фирма-изготовитель щедро отблагодарит московского мэра. И за пирожки-расстегаи, которые каждая толковая хозяйка умеет печь, тоже кто-то глубоко поклонился Лужкову. И в карман тоже не забыл конвертик положить.

Выдать свои гнусные изобретения в качестве рецепта спасения — это высший пилотаж! Доказать рабам, что они абсолютно свободы — блестящий ход номенклатурного пройдохи! Не зря многие академии домогаются членства у них московского мэра. Такой талант пропадает…

А вот еще — свеженькое. Образца 1999 года. Когда мэр метил в президенты. И надо было ему показать что-то «свеженькое» — чтоб народ понял и восхитился, признал за своего. Ельцин показывал с ноги ботинки «Скороход» и раз проехался в троллейбусе. А Лужков стал лекции читать — в народном духе. И рассказики пописывать — в том же духе.

Лужков-писатель — это неисчерпаемый кладезь для того, чтобы раздеть эту персону, оборвать с нее фиговы листочки и показать публике действительную натуру.

Наверное самое важное его признание — блатной образ мысли, который будущий московский градоначальник впитал в своем детском дворе. В его память врубились «понятия» воровской среды — до такой степени, что сам того не ведая, Лужков всегда и жил по этим понятием.

Вот в своих воспоминаниях о студенческой работе в одной башкирской «зоне» Лужков передает воровскую «феню». Неподготовленный читатель с трудом уловит смысл, которым сам Юрий Михайлович просто упивается. Он пишет, что с детства "понимал блатнячок", но сокрушается, что все это — "отдельные слова, а не умение думать на жаргоне". Для нас, сирых, блатное сочинение-изложение бесед с тюремным паханом — и есть проявление определенного мировоззрения, "умение думать на жаргоне" и даже желание так думать.

Лужков лишь в конце рассказа пытается ставить себя в оппозицию блатной среде. Но это только в той части, где он говорит о методах теле-войны против его персоны в 1999 году. Все это он объявляет партийно-блатной коалицией против него. А до этого в словах пахана (который на Лужкова произвел вовсе не отталкивающее впечатление), он видел альтернативу режиму, где нет истинной свободы. И отлито это в неслучайную в устах Лужкова фразу, запавшую ему в душу от пахана: "вор — дело фартовое. Тут не бабки важны, философия".

Вот где была смущена душа Лужкова, вот где затаилась страсть к не связанному ничем произволу: "воры не идут ни на какой сговор с властями, не участвуют в социальной жизни, не признают государственной и партийной машины. Они держат свое сообщество, отгораживаясь правилами и запретами, жаргоном и ритуалами. Они существуют как бы в параллельном мире, в другой системе координат, со своим кодексом чести и «правильными» понятиями".

Этот нигилизм врос в сознание предперестроечной номенклатуры: "Бог устроил мир не по вашим законам, а "по понятиям"". Потому и рухнул закон, а за ним — страна.

В общем, Лужков прав: "блатная культура, выпестованная в зоне, была затребована именно властью". Только он заметил это когда телекомментатор, разоблачавший его, "шестерил как типичный сявка". Мы же увидели то же самое со стороны самого Лужкова и ельцинской шайки, в которую он входил", уже в 1991 году. Именно тогда с участием Лужкова началась "война новых законников за блатную утопию. Мечта устроить власть "по понятиям". Сделать зону образцом общественного устройства".

Ложь стала для Лужкова частью натуры. Он даже не замечает, как вываливает на бумагу откровенную чушь: "однажды в конце девяносто второго года в мой кабинет вошла старушка с авоськой в руке". Кто бывал в указанный период в указанном месте, знает, что никаких старушек там и в помине быть не могло. И не только старушек. К Лужкову не мог бы попасть и депутат, для которого мандат народного избранника открывал множество дверей.

Не зря Лужков назвал свой рассказик «Мистика». Ему померещилось — что-то такое было, но что — мы уже не узнаем. Какая-то «муза» спустилась с потолка мэрского кабинета и нашептала ему судьбу — строить Храм Христа Спасителя.

Все вранье, все! И утверждение Лужкова, что к 90-м годам бассейн «Москва» представлял собой развалины и свалку, и то, что никто не собирался воссоздавать Храм. Дискуссии на эту тему шли не один год, а в начале 90-х у бассейна постоянно шли молебны и крестные ходы. Сам же Лужков тогда планировал восстанавливать не храм, а бассейн. И только мощное движение верующих его остановило. А решение строить храм возникло в голове мэра лишь в 1995 году. И не так, чтобы "как-то вечером" "напроситься на прием к Патриарху", будто бы и не ведающему о планах такого строительства. Боже мой, до какой же степени нужно потерять голову, чтобы рассказывать публике, как ты убеждаешь Патриарха строить храм да еще расспрашивает о подробностях — будто бы сомневаясь в разумности затеи!

Да, видно была какая-то мистическая «старушка», чтобы помочь Лужкову в речи на открытии Храма призвать ее в свидетели, заставить вручить невесть откуда взявшуюся старинную Библию Патриарху и ввести публику в "ошеломление, экстаз, восторг".

Не забудем, что весь этот «пиар» состоялся на излете 1999 года, и был запланирован именно на этап президентской избирательной кампании. Вот там как раз и ужен был экстаз. Ни Храму, ни Церкви экстаз не только не нужен, эта душевная разгоряченность театрализованной сценой им претят, а для зараженных горячкой душ — просто вредна.

Следующий фрагмент "философии Московской власти" открывается для нас с новой стороны предисловием академика Велихова, который, как говорили в свое время умудрился "использовать атом не в мирных и не в военных, а в личных целях". На этот раз физик-академик признался, что "путь науки в таких условиях слишком долог и тернист", "а действовать приходится немедленно". И таким образом дал карт бланш Лужкову, который в своей "народной смекалке" никогда не полагался на науку. Ему ближе другие методы. Как отмечает Велихов, "Жванецкий объяснял больше, чем экономические науки". Вот и Лужков туда же — к своим "Российским законам Паркинсона".