Андрей Буровский - Наполеон - спаситель России Страница 9

Екатерина II интересовалась Дидро, как и вообще французскими философами. «Энциклопедия» была ее на­стольной книгой.

Во Франции Дидро сблизился с российским послан­ником в Париже князем Голицыным, а также посетившей Париж Е.Р. Дашковой, президентом Российской академии наук. Она подолгу беседовала с Дидро. Однажды Дидро высказал мысль о необходимости приступить к освобожде­нию русских крестьян. Княгиня Дашкова старалась разъяс­нить ему, почему освобождение может оказаться невыгод­ным, даже опасным. Она сравнила их со слепорожденным, стоящим на скале среди глубоких пропастей. Внезапно врач возвращает ему зрение, и он вдруг видит опасности, кото­рыми он окружен; он не знает, как себе помочь, и в цвете лет становится жертвой отчаяния. Дидро воскликнул: «Что вы за женщина! В одну секунду вы поколебали идеи, с ко­торыми я носился в течение двадцати лет!»

Как видите, столкновение «идей» и реальности мгно­венно оказалось не в пользу «идей».

После выхода в свет последнего тома «Энциклопедии» Дидро приезжает в Петербург. Идет 1773 год, до револю­ции осталось 16 лет.

И повторяется то же, что при общении с Дашковой: буря эмоций со стороны Дидро, пылкое восхищение им­ператрицей.

«Да, я ее видел, слышал и уверяю вас, что она не по­нимает, сколько она мне сделала добра. Что за правитель­ница, что за удивительная женщина!» В разговорах с ней он брал ее за руку, вскакивал и бегал по комнате, уда­рял кулаком по столу. Игра? Может быть. Но в этом слу­чае — необычно хорошая для Дидро игра. А может быть, и правда Екатерина II произвела на Дидро очень сильное впечатление?

А вот у Екатерины происходит обратное: она считает Дидро очень умным человеком, но никак не может прило­жить его идеи к реалиям жизни.

«Ваш Дидро, — писала Екатерина, — необыкновенный человек. Он меня занимал, но пользы я выносила мало. Если бы я руководствовалась его соображениями, то мне пришлось бы поставить все вверх дном в моей стране: за­коны, администрацию, политику, финансы и заменить все неосуществимыми теориями. Тогда я объяснилась с ним откровенно: «Господин Дидро, я с большим удовольстви­ем выслушала все, что подсказывал вам ваш блестящий ум. Между тем я, бедная императрица, работаю на чело­веческой коже, а она очень щекотлива и раздражитель­на». После этого объяснения он, как я убеждена, стал от­носиться ко мне с некоторым соболезнованием, как к уму ординарному и узкому».

Один ждет, что его замечательные идеи тут же будут воплощаться в жизнь.

Другая хочет сперва понять, как это можно сделать. И не находит никакого способа.

Екатерина жаждала практических указаний, а находи­ла в беседах с Дидро только то, что читала уже раньше в его произведениях. Да он и не мог дать ей практических указаний, потому что никогда и ничем практическим не за­нимался.

В конце февраля 1774 года он уехал из Петербурга, не простившись с императрицей, которая сама не пожелала прощальной аудиенции, очевидно, чтобы избежать чув­ствительной сцены. Но «Энциклопедия» еще долгое время служила Екатерине настольной книгой.

Точно так же и Вольтер некоторое время был придвор­ным Фридриха II Великого. С тем же результатом — то есть с полным отсутствием результата. Можно, конечно, пред­положить тут некую хитрость, подлое желание королей обмануть просветителей и вообще всю образованную общественность. Но в этом ли дело?

Предвестием Французской революции стали реше­ния, принятые четырьмя сотнями людей одним прохладным летним утром. Это были дворяне, купцы и духовные лица, которых король Франции Людовик XVII созвал для участия в Генеральных штатах. Королю надо было только одно — что­бы Генеральные штаты от имени всей нации подтвердили его право собирать налоги, какие и когда он хочет. Но Гене­ральные штаты, избранные представители нации, не пошли на поводу у короля. Очень почтительно, но совершенно не­преклонно они требуют — пусть король раз навсегда откажется собирать налоги, на которые не согласна вся нация. «Вы не нужны мне такие!» — гневно кричит король, пы­таясь разогнать Генеральные штаты. «Мы нужны своему народу... Мы отвечаем перед теми, кто нас избирал», — по-прежнему почтительно и по-прежнему непреклонно возражают ему депутаты. Король приказывает распустить Генеральные штаты. Он велит запереть все помещения, где собирались депутаты. 17 июня 1789 года депутаты не смогли войти в наглухо запертый зал заседаний. Из всех помещений оказался не заперт только зал для игры в мяч. И тогда четыреста человек в этом зале объявили сами себя не Генеральными штатами короля, а Национальным собра­нием Франции и поклялись не расходиться, пока король не примет их условий.

В  это утро было прохладно, ветрено. Почти одновре­менно с клятвой пробили часы на башне монастыря Сен-Клу — было 10 часов пополудни.

Конечно же, и после этого события было много всего и очень разного. Началась страшная и очень долгая граж­данская война, все стороны которой успели наделать много чего, и длилась фактически до реставрации Бур­бонов в 1815 году. Мелькали, как в дурном калейдоскопе, якобинский террор, Вандейские войны, Конвент, смена календаря, переворот, еще переворот, трупы на улицах, Директория и в конце концов новая империя с Наполео­ном Бонапартом во главе.

Начинались и кончались войны, и вся Европа полы­хала, подожженная революционной Францией, которая сначала хотела принести всем трудящимся Европы такую же счастливую жизнь, а потом как-то незаметно начала строить свою собственную империю. А окончательно все определилось только после поражения Франции и Вен­ского конгресса 1815 года.

Но именно прохладным утром 17 июня 1789 года, в 10 часов по местному времени, провалилась в небытие ко­ролевская Франция. А поскольку она была ведущей дер­жавой Европы, самой культурной и самой сильной в эко­номическом и политическом отношениях, то провалился в тартарары и весь мировой порядок XVIII столетия.

Если Национальное собрание не подчиняется ко­ролю, то получается — в стране появилось два правитель­ства. В точности как в Англии в недобром 1649 году нача­ли воевать между собой король и парламент.

9  июля Национальное собрание провозгласило само себя Учредительным собранием. Учредительное — от слова «учреждать». Учреждать систему правления? Но в стране как будто уже есть законное правительство? Видимо, «на­род» уже не считает законным правительство короля?

И тут на страну обрушивается явление, получившее название «великого страха». В июле - августе 1789 г. по всей Франции прокатываются волны паники. С одной стороны, очень уж это «своевременная» паника, слишком уж полезная для Учредительного собрания. Поэтому до сих пор поговаривают об организации слухов самими револю­ционерами или масонскими ложами.

С другой стороны, нет никаких подтверждений тому, что слухи расходятся из какого-то центра и что их кто-то сознательно распускает. Возможно, народ сам распускал страшные слухи в ситуации неустойчивости. После деся­тилетий стабильной, спокойной жизни гражданская война обрушивается на Францию внезапно и жутко, вызывая предчувствие какого-то надвигающегося кошмара. Если слухи вызваны предчувствиями, то они не обманули!

Одновременно во всех провинциях Франции загово­рили о бандах разбойников, которые явятся буквально завтра-послезавтра. Говорили о «заговоре аристократов», которые двинут против «народа» свои частные армии. Го­ворили об иностранной интервенции, которой руководят опять же французские дворяне. В общем, слухов было очень и очень много. Под влиянием этих слухов крестьяне и жители маленьких городков, естественно, вооружались и объединялись в отряды, выбирали себе вожаков.

Так же естественно эти отряды не ждали появления разбойников, а сами начинали разбойничать. В лучшем случае они громили нотариальные конторы и сжигали архивы с описанием феодальных повинностей. Многие из них были неграмотны и все равно не могли разобрать, в каком документе и о чем идет речь. Поэтому они жгли на всякий случай вообще все документы.

И это — только в самом лучшем случае. Банды воору­женных людей нападали на замки и в них тоже уничтожа­ли все письменные документы — включая старинные книги и раритеты. На всякий случай и из ненависти к тем, кто умеет читать и писать. Естественно, грабили и вообще все ценное. Если обитатели замков сопротивлялись разбой­никам, их изгоняли, калечили и убивали. Не обязательно дворян — прислуги в замках обычно было много, и эти люди были связаны с хозяевами замков поколениями, тесными феодальными связями. Среди 10, 20 или 30 тысяч человек, убитых в это время, самих дворян было в лучшем случае 10-15% — большинство уже бежали в города. Честные люди платили жизнью за то, что не позволяли грабить своих патронов. Негодяи присоединялись к разбойникам, революция отбирала и ковала себе кадры.